– Важных птиц доставили! – со смехом поприветствовал Никита товарищей.
Спустился с крыльца, подошёл, расправляя намасленные усы словно кот
– Ну, как, Велига! Я тебя предварял, что без поручных записей, коли попадёшься поперек либо вдоль – выпарю! Сам скинешь портки либо подоспеть на выручку?
– Ты, видимо, окаянный бес, раз обличье меняешь. Не пойму я, кто ты стрелец или разбойник? Если стрелец, к чему эта карусель с одеждой, коли буян, зачем тебе как волку редька поручные записи?
– Праведен твой гнев, мне записи не к чему. А вот тебе понадобятся. До монастыря, ей-ей, далёко ехать. Стоит ли? Не ровен час, на настоящих стрельцов нарвётесь либо на волков. Аще волкам ваши записи ни к чему. Съедят и так с потрохами, имя не спросят. Зачем же рисковать?
– У нас вестимое деяние для братии.
– Какой разговор! Дело не сокол, не улетит!
– Так ты атаман?
– Нет, я не атаман. Покличь, Кремень, атамана, – обратился Салков к рыжебородому верзиле, стоящему сзади.
Кремень вынул рожок из-за пазухи, призывно протрубил.
Два молодца встали на крыльце возле двери. Мушкеты направили на Велигу и Есеню.
Вышла на зов разбойников женщина в чёрном одеянии. На голове высокая соболья шапка, покрытая убрусом.
Глянул на неё Велига и обмёр. Глаза женщины были не живыми, блеклыми. От этого её лицо казалось надменным.
– Ради чего потревожили мой покой? – обратилась атаманка.
– Смилуйся, госпожа Анисия, – поклонился Салков, – задержали двоих на дороге. Что прикажешь с ними делать?
– Кто такие? Зачем привели сюда?
– Мы от волков спасли крестьян. Ехали, говорят, в монастырь.
– Накормите. И освободите их. – Голос коноводки смягчился.
Что-то знакомое почудилось Велиге в облике женщины. Как молнией пробило его рассудок.
“Это же его невеста!”
– Голуба! – крикнул пономарь, – это я Велига!
Ни одна жилка не дрогнула на лице наставницы.
Пономарь рванулся к крыльцу, но его схватили сзади, не давая приблизиться.
– Голуба! Почему ты меня не узнаёшь? Что с тобой сделали? – пытаясь вырваться, пономарь рассвирепел. Отшвыривал от себя наседавших.
– Не подпускайте его к Анисии! – приказал Салков, – кто знает, что на уме у этого детинушки! Поди, он ворог подкупленный?
– Бей в микитки! Да руби ему голову! Он всех наших начисто покалечит! – воскликнул рыжебородый, теряя терпение от кулачного боя. Поглаживал ушибленные пальцы.
Раздался неожиданный свист. Дьяк защёлкал соловьем. Все обернулись на Есеню.
– Ты чего? – спросил его Салков, – до весны чай далеко.
– Могу и коршуном гаркнуть! Не поздоровится. Не замайте6 Велигу. С меня спрос. Я за главного конюха.
– Ты полководец, а он дитя? Ты что мелишь?
– Не заводите Велигу, иначе лбы свои посшибаете зря.
– Ничего сомнем ему бока, не Бог весть немного поумнеет.
– Постойте! – повелела атаманка, – я слышала, он не со зла схватился с вами. Отпустите его. Пусть ко мне подойдёт.
– Приблизься к Анисии, да смотри, коли злое замышляешь, пеняй на себя! – Салков толкнул в спину Велигу.
Пономарь с дрожью в ногах поднялся по высокому крыльцу. Опустился на колени перед женщиной.
– Я Велига! Разве ты забыла меня?
– Не помню. Мои глаза ничего не видят. Но твой голос мне незнаком, – ответила Анисия, она протянула руку и ладонью провела по его лицу.
Велига целовал её пальцы. Слёзы блеснули в его глазах.
– Как же так! Столько годков тебя не видел! А встретил и напрасно сердце растревожил! Не мог я ошибиться.
Анисия, поправила седую прядь волос, у неё на виске приоткрылся рубец от старой раны.
– Тебе, молодец, видно горькая участь выпала в жизни. Да и меня планида не баловала. Моего мужа Дмитрия двенадцать лет назад порубили на плахе за защиту Соловецких чудотворцев. Он по наказу Степана Разина с отрядом казаков пришёл на помощь инокам. Не удалось им отогнать от святой обители стрельцов. Полегли за старую веру. С тех пор померкли мои глаза.
– А откуда у тебя шрам на виске? – поинтересовался пономарь.
– Не помню. Видно с детства.
– А откуда ты родом?
– Забыла. Как преставился муж, всё прошлое выпало из памяти. Афанасий мой брат может тебе расскажет.
– У тебя брат Афанасий! – воскликнул Велига.
– Да.
– Где же он?
– Я Афанасий, – ответил рыжебородый.
– Так ты её брат?!
– А ты надеялся, я даром тебя колотил! За сестру я любому шею сверну.
Пономарь обнял своего обидчика. Расцеловал его на радостях.
– Дай-ка я на тебя взгляну. Вот вымахал! Ну, ты хоть помнишь меня, как я тебя, лопуха, на мельнице из муки вытаскивал?
– Нет, не помню.
– А помнишь, как лупил за то, что на колокольню лазил?
– Это помню. Зело крапива жгучая была.
– Да я тебя вроде крапивой не стегал?
– Я спасался в крапиве от твоей взбучки.
Мужики захохотали. Засмеялся и Велига.
– Слава Богу, хоть ты меня признал! Почему же твоя сестра изменила своё имя?
– Искали её стрельцы. Хотели казнить. Рассудок её помутился от горя. Твердила, что она теперь Анисий. Храбро билась наравне с мужчинами, пока не ослепла от страданий.
Спрятались от расправы среди лесных братьев. В память о её муже стала нашим ангелом хранительницей.
– Может, брат и правду тебе рассказал. Я в муках приняла имя мужа. Мою память не вернёшь, – грустно произнесла Анисия, – куда путь-то держите?
– За правдивыми книгами. Хотим вести службу по старым обрядам.
– Ради этого погибли иноки в Соловках. Есть у меня такая книга. Принеси, Афанасий.
Вынес Кремень драгоценную книгу, на пергаменте писанную в деревянной обложке с серебром резным и кожаном переплете. Отдал сестре.
Анисия с любовью провела ладонью по старинной книге.
Века пронеслись мимо рукописи, пожары татарского ига и междоусобные распри Киевской Руси не затронули страницы. Поморы сохранили библейские тексты.
– Ради истины слова Божьего дарю её вам. Пусть озарятся сердца прихожан. Берегите Евангелие. Эту книгу Степан Разин держал в руках, когда за своего отца молился в монастыре.
Окрыленные верой, тронулись Велига и Есеня в обратный путь.
– Вернусь я к вам, – обещал он Анисии, Салкову и Афанасию, – доставлю только протопопу книгу…
Через три года в церкви затворились жители деревни. Сожгли себя заживо, приняли мученическую гибель в огне, но не подчинились царевне Софье, которая в 1685 году, объявила следующее:
“Если кто из старообрядцев перекрещивал крещеных в новой церкви и, если он даже и раскается, исповедуется в том попу и искренне пожелает причаститься, то его, исповедав и причастив, всё-таки казнить смертью без всякого милосердия".
Дым гарей пронёсся по земле Русской. Сотнями и тысячами верующие, протестуя, сжигали себя. Но книги передавали в надёжные руки. Священные ветхие рукописи, пробитые молниями, дошли до нас.
Русский душевный раскол растянулся на столетия. Никон, а вслед за ним другие патриархи, наложили проклятья и анафему на старые книги, по которым славяне молились семьсот лет.
Чёрный камень
Весенняя вода выплеснулась на снег, выкрасив его в желтоватый цвет. Чернел издалека невысокий обрывистый берег реки. Голые ветки непроходимых зарослей – караганы, цеплялись колючками за ватный халат, царапали лицо Нарану, сотнику ертаула7. Напрасно он прикрывался плетёным щитом – калганом, продираясь вперёд с длинной саблей.
– Пусть, как собака, сдохну, а найду счастливого духа! Он мне укажет путь. Проклятые куланы8 его спугнули!
Оглянувшись назад, он не увидел кожаной лодки, но услышал всплеск воды от весла.