И даже если зло во вне не победил –

сама борьба – в душе надвременного атом.

Выполнять должное, но спокойно, с заботой о чистоте собственных помыслов, не ожидая награды в этой жизни. Но как же сложно для человека, большую часть жизни (правда, неосознанно, не задумываясь, по инерции вслед за всеми в своём окружении) имевшего атеистическое и материалистическое мировоззрение, увидеть приоритет метафизики над физикой. Но ведь сейчас многое изменилось в ней и в её мировоззрении. Зачем же себя обременять бременем бренного?

Знакомясь с текстами стоиков, Поли нашла много ценного у Сенеки, особенно в обуздании гнева. Но как человек двуличный он был несимпатичен Поли. По её мнению Сенека был ответственен за многие прегрешения и преступления, которые историки возложили на Нерона. Марк Аврелий удивлял и восхищал её. Эпиктет был самым привлекательным для Поли. Читая «В чём наше благо?» Эпиктета Поли делала рифмованные переводы с долей отсебятины:

Будь чужд страстям, но не бесчувственен,

как неразумное животное, и небеспечен, как глупцы.

И, следуя указам добродетели,

в печали разумом ты утешение ищи.

Или:

Когда на будущее взглянешь, как на прошлое,

то страхи неизвестности возможно одолеть.

Представить надобно, что завершение хорошее;

а если нет – что попусту о прошлом сожалеть.

Поли ещё не была уверена в том, что

Поэт не призван говорить о преходящем,

презренная политика – не тема для него.

Но она не сомневалась:

Он призван быть вперёд и вверх смотрящим –

на небесах – отечество его.

Пришло умиротворение с пониманием, что

Всё идёт своим путём.

Я за свой путь отвечаю

и за то, куда и кем ведом,

вижу ль цель, или глаза на правду закрываю.

Поли открывает глаза и смотрит на витражное окно в форме креста.

– Господи, помоги!

В глазах появляется резь… Боль постепенно растворяется в слезах. Серый кокон рассеивается. Душа становится всё более прозрачной для Света. И в заключительной части симфонии нарастающая интенсивность звучания способствует окрылению души и подъёму в мощном восходящем потоке всё большего созвучия с тем, что свободно от земных печалей…

Зарождаясь в Горних далях,

в дольний мир с Небес летит

Свет Любви не иссякая.

Ты его в себя впусти!

Когда эта земная жизнь Поли, перевалив через половину (по меркам времени Данте), катилась, если не под явный уклон, то, во всяком случае, по накатанной наклонной плоскости, и она не задумывалась, что у этого движения может быть только одно направление к конечной станции с названием, которое меньше всего хотело бы слышать человеческое ухо, для её души открылась возможность преодолеть притяженье земли, изменить направление движения с падения на подъём и соответственно изменить станцию назначения.

Импульсом послужило событие, которое со стороны могло бы показаться незначительным, но, по её тогдашнему внутреннему восприятию, совершенно небывалое. И проводником к заоблачным высям в отличие от Дантовского Вергилия, умудрённого жизнью и познаньями, оказался юнец – правда, легкокрылый.

Находясь вдвоем в маленьком помещении по восемь часов ежедневно (кроме праздников и выходных), они вынуждены были терпеть друг друга. Это было не просто из-за свободолюбия и склонности к авторитарным проявлениям обоих.

При всём разнообразии интернетовских впечатлений (работой они не были перегружены) у Поли порой появлялось желание живого общения. На правах старшей она позволяла себе вторгаться в пространство своего молодого коллеги. В некоторых случаях это было оправдано. Например, когда то, что трудно назвать музыкой, вырываясь из его компьютера, дребезжало на металлических предметах и на её барабанных перепонках, она восклицала:

– Как можно такое слушать!?

– Я не лезу в ваши дела, и вы не лезьте в мои.

– Если тебе громыханье помогает работать, то мне мешает.

– А вы работаете? – произносит Адам с усмешкой.

– Я думаю, – и Поли действительно начинает думать… о письме интернетовского корреспондента.

Перепалки бывали и более напряжённые. Постоянно происходил обмен упрёками в неучитывании интересов другого, насмешками в адрес несносного коллеги, остротами, а порой и саркастическими выпадами с обеих сторон.

Случившееся в одно солнечное утро было полной неожиданностью для обоих.

На расстоянии протянутой руки

В них чудное мгновение таилось.

Часы, и дни, и месяцы текли.

Могло и не случиться – но случилось.

Адам, стоя у окна, поворачивается лицом к Еве и смотрит в её глаза своими большими миндалевидными глазами.

Вдруг встретились глаза … и мир исчез.

Оборвалась на полуслове фраза.

Нечаянною щедростью небес

Вмиг в невозможном очутились разом.

Происходит нечто удивительное.

Два взгляда встретились,

Слились в один

И вечность обрели

Единым созерцаньем.

Ева не может оторваться от этих глаз, попадает в какое-то неведомое измерение, новую вселенную, предвосхищение которой чем-то в ней, что больше мыслей, чувств, воображения, происходило иногда во сне.

Осуществилась надежда на казавшееся невозможным.

Их глаза встретились, как два странника из разных миров и разных времён, неожиданно заговоривших на одном языке и радостно поражённых этим.

Проникновение в запредельное длилось недолго в реальном по земным измерениям времени, но в Поли осталось осознание обретения бесконечно важного.

В глаза Адама, после их встречи с её глазами, всё время хотелось взглянуть. Она смотрела на них сбоку. Они были такими нежными, и длинные ресницы трепетали над ними.

Отношения Адама и Поли изменились. Они часто смеялись по разным поводам. Из его компьютера стала звучать музыка времён её молодости. Если кто-то заходил, когда они увлечённо говорили, они одновременно замолкали (хоть разговор и не был интимным, они не хотели постороннего вторжения).

Для Поли невозможность земного семейного счастья из-за большой разницы в возрасте была гарантией того, что её чувству ничто не угрожает: ни ревность, ни желание захвата и удержания, ни даже опасение за неразделённость. Приподнятость этого чувства над повседневным сделали его бестелесным (чисто духовным) и радостным.

На Адама же Поли странно действовала. Он ей не доверял:

– Вы смотрите такими честными глазами (может даже пребывая в уверенности, что искренни) и обманываете.

Сквозь возмущение её якобы неискренностью, явно звучавшее в его голосе, Поли – как ни странно – слышалось признание в любви.

В другой раз, когда он произнёс:

– Вы хуже наркотика. Наркотик можно не принимать, – в его голосе улавливалось страдание, в то время как на губах была блаженная улыбка.

Для неё он был лучше всякого наркотика. Стоило представить его глаза, и спокойная чистая радость наполняла её сердце и любовью изливалась на всех и всё. Поэтическое вдохновение стало частым гостем.

Твоей улыбкой улыбается мне Солнце –

с Небес течёт искр солнечных река.

Прекрасное Любовью создаётся,

и не помеха Свету – облака.

Не променяю и на рай любой

Я миг, в котором так хотелось бы остаться.

А если уходить – лишь для того,

Чтоб вновь и вновь с любовью возвращаться.

В тот миг я возвращаюсь, как домой,

В рай тишины, где дремлет даже лира.

О, чудное мгновение! Постой!

Дай отдохнуть от треволнений мира.

Счастье Поли видеть Адама длилось считанные дни. Обстоятельства так сложились, что ей пришлось уволиться.

Поначалу она очень переживала вынужденное расставание. Но его глаза и на расстоянии не утратили своё воздействие.

– Мы расстались, но теперь со мной всегда