Здесь пташки свистали, будя поутру;

коты птиц гоняли; собачки играли;

бывало, и ламы сей двор посещали,

и лошадь с коровой паслись на лугу.

И этот пасторальный дворик огораживают за один день высоким забором, а на следующий день начинают пилить деревья.

Оказались безрезультатными все попытки Поли найти человека в административных, в природонадзорных органах и в природоохранной прокуратуре, который бы откликнулся и помог приостановить процесс уничтожения растений, одаривающих людей столькими благами, – процесс, принимающий общегосударственные масштабы.

Оператор TV снимал из окна Поли, как подпиленные стройные, высокие, уже зелёные, ещё живые берёзы падали.

В интервью журналистам TV мэр пообещал, что позже ответит – не за содеянное, конечно, – а на их вопросы. Но и от этого уклонился. И только через два месяца пришёл его письменный ответ, в котором разъяснялось, что всё законно. Отдел охраны природы администрации выдал порубочные билеты на 514 (здоровых, никому не угрожающих) деревьев парка и 127 деревьев во дворе (клёны и сады были вырублены сверх разрешённых, но кто же докажет, что они были), т. к. администрацией утверждены проекты о постройке на этих площадях множества многоэтажек. В этих проектах не предусмотрено оставлять деревья. Чиновников не волнует, что они защищают рядом живущее население: от вредных испарений отходов находящейся близко городской свалки; от запахов городской канализации, выплёскиваемой (чтобы обратом не потекла назад к центру города) в 150 метрах от школы, около озера, на которое в сезон приезжают отдыхающие со всего города (зловонное болото с торчащими погибшими деревьями простирается на сотни соток); от отходов свинобойни, выбрасывающей их в это же болото.

Но что же можно было ожидать от мэра, личные доходы которого связаны со строительством, и от отдела охраны природы, когда мэрия получает деньги не за сохранённые, а за срубленные деревья.

Теперь вместо пения птиц Поли будит шум стройки.

В надежде душевного умиротворения Поли и пришла на концерт.

Но поначалу ею воспринималось только буйство звуков, правда, нельзя сказать, чтобы хаотичное, в нём предчувствовалась направленность. Нечто внутренне противоречивое (или казавшееся таковым, так как противоречило её желанию отдохновения), но мощное в своём стремлении превзойти что-то, может самоё себя.

Вторая часть симфонии была значительно тише и мелодичнее, но показалась Поли слишком короткой, чтобы успеть расслабиться. Переливающиеся, тихоструйные волны – только пауза перед новым громозвучием, куда-то стремящимся, но она не улавливает куда, вроде бы даже вверх с нарастающей интенсивностью… и… вдруг резко обрывающимся, толи достигнув предела своего напряжения, толи для того, чтобы дать передышку захваченному ими слушателю.

И когда в следующей части, приходя в гармонию с умиротворяющим созвучием многоголосья, паря в его лёгком дуновении, Поли расслабляется и уже начинает наслаждаться, опять вздымается яростная волна и тащит её за собой. Нахлынули воспоминания о жестоком безумии человеческих деяний, и своей борьбе, не увенчавшейся успехом и отнявшей столько душевных сил.

Десять лет назад Поли оказалась в тисках депрессии, связанной с гибелью не растений, а людей. Она не знала, куда деться от накрывшего её отчаяния невозможности противостоять злу, приводящему к гибели невинных. Не помогали ни концерты симфонической музыки, ни созерцание красот природы, ни чтение худ. литературы. Излияния собственных чувств и мыслей в поэзии и прозе отвлекало на время. Но она снова и снова возвращалась к недавней трагедии. Рядом не было людей, разделявших её страдания, её представления о добре, зле, справедливости, патриотизме, её отчаяние по поводу утраты большинством этических ориентиров. Тексты стоиков (Эпиктета и Марка Аврелия) или «Утешение философией» Боэция могли перенаправить Поли от вроде праведного гнева (и в результате от уныния) на проблемы своей души, но на эти тексты она вышла позже.

Немного спасало излияние возмущения и боли в дневнике.

Беспутье поставлено целью.

Беспутным путём мы идём.

Но солнце и нас тоже греет,

а не обжигает огнём.

Ведь сердце живое есть в каждом.

Как истинный путь обрести,

быть может, оно нам подскажет.

И в каждом зажжён Богом разум.

Ему бы доверить пути.

Выводило из отчаяния обращение к творчеству Юрия Куранова, человека, ученицей которого Поли была. Она была уверена в значимости его творчества для всего человечества, и особенно для россиян. В сборнике миниатюр «Размышление после крещения» (дневниковых записях 1978 – 1980 годов, напечатанных только в 1995 году) он пишет:

«Вижу прекрасную картину Рылова "В голубом просторе», грустно и восторженно бьётся моё сердце.

По обыкновению не обращают внимания на дату написания картины. А дата 1918 год. Это год, когда Россия вступила со своей страшной обречённостью в пучину смерти, когда ненависть сделалась правилом жизни, а неотвратимое падение начало свой гибельный для всего русского народа путь.

Семь прекрасных бездомных свободных птиц улетают от пустынных, чуждых всякой жизни земель. На скалах снег и омертвение. Это образ России, проступающий образ нашего будущего. В этом смысле картина Рылова – пророчество».

Позже в эссе «Воспоминания о детстве» во взгляде Куранова появляется оптимизм.

«Время летит. Мы постепенно начинаем догадываться, что высокохудожественное творчество имеет значение и смысл тогда, когда оно не обслуживает те или иные интересы и инстинкты доминирующих в обществе лиц и группировок…

Кумиры, вожди и тираны живут по своим законам, и всякая попытка для человека талантливого и бескорыстного вступить в их сферу притяжения – гибельна для дарования…

Во всяком случае, те, кто хотел хотя бы прикоснуться к правде, были неизмеримо лучше и выше тех, кто самозабвенно и заливисто холуйствовал во всё горло.

Оставался выход: если нельзя сказать правду, то хотя бы не нужно лгать. Если нельзя жить на полном дыхании, то нужно хотя бы сохранить само дыхание от осквернения».

«Теперь я знаю, куда летят те удивительные лебеди на картине Рылова… Они уходят от смерти, их зовёт к себе жизнь. И не всё заковано льдами на так далёких почти безжизненных островах. Во всём этом синем воздухе неба, в облаках, в безбрежной дали волн дышит ощущение надежды».

Из депрессии Поли выходила постепенно, благодаря заданной себе установке: не переживать так всезахватно, всеми фибрами души, по поводу того, что она не может изменить. Избегая лишних провокаций, она перестала смотреть ТВ. И до последнего времени ей удавалось по поводу внешних обстоятельств, если и напрягаться, то ненадолго и не очень разрушительно для души. В случае, когда вдруг у кого-нибудь из её друзей болью отзывалась в сердце беда и становился весь мир не мил потому, что хочется помочь и невыносимо состояние своего бессилия, Поли давала советы.

Для тех, кому проще было клин выбить клином:

– Выпей рюмку, лучше пару,

позабудь и успокойся,

отключись от страстной брани,

не печалься и не парься –

лучше парься в русской бане.

Для более утончённо чувствительных:

– Всех любить – сердца хватит,

но опасно болеть даже лишь за себя самого –

перестань же души энтелехию тратить,

сокрушаясь о том, что тебе изменить не дано.

То, что можешь менять – то меняй,

дело делая с чистой душой;

а не можешь – меняй отношенье.

И тогда на душе воцарится покой,

и доступными станут

здоровая мудрость и благие свершенья.

На сей раз Поли всё же надеялась, что ей, вместе с другими, что-то удастся сделать, чтобы приостановить безумие безудержной, невидящей последствий алчности. Не получилось. Надо искать спасение в своей душе, как предлагают стоики и «Бхагаватгита». Поли задавалась вопросом, чтоб посоветовал Арджуне Кришна?

– Не слёзы лить – со злом бороться надо, не покладая сил,

но не привязываясь к результатам.