– Это несколько фантастическая теория.

– Я и не настаиваю на ней. Какая бы там ни была причина, но полковник Моран свихнулся. Хотя не произошло никакого явного скандала, но он не мог дольше оставаться в Индии. Он вышел в отставку, приехал в Лондон и опять стяжал себе недоброе имя. Как раз тогда его выискал профессор Мориарти, у которого он был некоторое время начальником штаба. Мориарти щедро снабжал его деньгами и пользовался его услугами в одном или двух настолько первоклассных делах, которые бы не мог взять на себя обыкновенный преступник. Вы, может быть, помните смерть миссис Стюарт из Лаудера в 1887 году? Нет? Ну, я уверен, что тут орудовал Моран, но ничего не было доказано. Полковник так хитро себя вел, что даже тогда, когда была накрыта шайка Мориарти, мы не могли привлечь его к суду. Помните тот день, когда я пришел к вам и запер ставни, опасаясь выстрела из духового ружья? Вы, без сомнения, сочли меня за фантазера. А между тем я прекрасно знал, что делал, потому что мне известно было о существовании этого замечательного ружья, и я знал также, что оно будет в руках одного из лучших стрелков в мире.

Когда мы были в Швейцарии, он последовал за нами туда вместе с Мориарти. И, несомненно, он же доставил мне те тяжелые пять минут на Рейхенбахском выступе. Вы можете себе представить, что во время моего пребывания во Франции я внимательно читал газеты в ожидании случая засадить его в тюрьму. Пока он находился на свободе в Лондоне, моя жизнь не стоила бы медного гроша. День и ночь висела бы надо мной тень, и рано или поздно ему удалось бы меня уничтожить. Что мне оставалось делать? Я не мог, увидев его, застрелить, потому что сам бы попал тогда за решетку. Бесполезно было обращаться к суду, который не может действовать на основании одних только подозрений, и так я ничего не мог предпринять. Но я следил за известиями о преступлениях, зная, что рано или поздно я поймаю его.

И вот случилось убийство Рональда Адэра. Наконец-то улыбнулось мне счастье. При том, что мне было известно, разве трудно было догадаться, что это было дело рук полковника Морана? Он играл в карты с молодым человеком. Он последовал за ним из клуба. Он застрелил его через открытое окно. Не могло быть никакого сомнения. Достаточно одной пули, чтобы его уличить. Я тотчас же вернулся в Лондон. Меня видел его шпион, и я знал, что полковник не оставит без внимания мое возвращение. Он не мог не установить связь между моим внезапным возвращением и своим преступлением, и это его страшно встревожило. Я был уверен, что он сделает попытку тотчас убрать меня со своей дороги и что на сцену выступит его смертоносное оружие. Я оставил для него превосходную мишень у окна и предупредил полицию, что она, может быть, будет нужна.

Кстати, Ватсон, вы безошибочно угадали ее присутствие в подъезде. Я избрал то, что казалось мне превосходным постом для наблюдений, не думая, что он выберет тот же пост для нападения. Ну, милый Ватсон, осталось ли еще что-нибудь неясное для вас?

– Да, – ответил я. – Вы не объяснили, какой мотив заставил полковника Морана убить Рональда Адэра.

– Ах, милый Ватсон, тут мы вступаем в область предположений, где самый логичный ум может ошибиться. Каждый из нас может выработать относительно этого свою собственную гипотезу, и ваша гипотеза может оказаться столь же правильной, как и моя.

– Так вы, значит, составили себе гипотезу?

– Мне кажется, что нетрудно объяснить факты. Выяснилось из свидетельских показаний, что полковник Моран и молодой Адэр выиграли вместе значительную сумму. Моран же, несомненно, играл нечисто, это давно было мне известно. Я думаю, что в день убийства Адэр открыл, что Моран плутует. Весьма вероятно, что он говорил с ним об этом наедине и пригрозил выдать его, если он не выйдет добровольно из состава членов клуба и не даст слово, что больше не будет играть в карты. Нельзя думать, чтобы такой юноша, как Адэр, захотел тотчас же устроить отвратительный скандал, опозорив известного всем человека, гораздо старше его. Вероятно, он действовал так, как я предполагаю. Исключение из клуба было бы равносильно разорению для Морана, который жил нечестно нажитыми карточными выигрышами. Поэтому он убил Адэра, старавшегося в ту минуту высчитать, сколько ему придется вернуть денег, так как он не мог пользоваться барышами шулерской игры своего партнера. Он запер дверь на ключ, чтобы дамы не застали его за этим занятием и не стали бы допрашивать его: что означают эти имена и деньги? Ну что, такое объяснение сойдет?

– Я не сомневаюсь в том, что вы угадали истину.

– Она будет подтверждена или опровергнута на суде. А пока, что бы ни случилось, полковник Моран не будет больше тревожить нас. Знаменитое духовое ружье фон Гердера будет украшать музей Скотленд-Ярда. И снова мистер Шерлок Холмс может свободно посвятить свою жизнь разбору интересных задач сложной жизни Лондона.

– Сточки зрения эксперта в преступлениях, – сказал Шерлок Холмс, – Лондон стал крайне неинтересным городом с тех пор, как умер изобретательный профессор Мориарти.

– Вряд ли вам посочувствуют многие из добропорядочных горожан, – возразил я.

– Ну да ладно, не хочу быть эгоистом, – произнес Холмс с улыбкой, отодвигаясь от стола, у которого мы только что завтракали. – Общество, конечно, в выигрыше, и никто не в проигрыше, кроме бедного лишившегося работы специалиста. Для этого человека утренняя газета представляла огромный интерес. Иногда, Ватсон, я видел мельчайший след, самое слабое указание, однако же этого было для меня достаточно, чтобы знать, что великий злой ум тут; так самое легкое дрожание края паутины напоминает о том, что в центре ее засел паук. Мелкое воровство, шаловливые нападения, бесцельные оскорбления. Все это для человека, имеющего в руках ключ, могло быть соединено в одно целое. Для научного исследования высшего преступного мира ни одна столица Европы не представляла таких преимуществ, какие давал в то время Лондон. Теперь же…

Холмс пожал плечами, конечно, умаляя положение вещей, – положение, которому он сам так много способствовал.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как возвратился Холмс, и я, по его настоянию, продал свою практику и вернулся делить с ним нашу старую квартиру на Бейкер-стрит. Молодой врач по имени Вернер купил мою маленькую кенсингтонскую практику и дал мне с поразительно слабыми возражениями высшую цену, какую я рискнул спросить, – инцидент, объяснившийся несколько лет спустя, когда я узнал, что Вернер – дальний родственник Холмса и что деньгами его снабдил мой друг.

Проведенные нами вместе месяцы вовсе не были так скудны приключениями, как заявил об этом Холмс, так как, просматривая свои заметки, я вижу, что в этот период входят случаи с бумагами экс-президента Мурильо, а также возмутительное дело голландского парохода «Феррисланд», которое чуть не стоило нам обоим жизни. Однако же холодный и гордый характер Холмса всегда противился всякого рода публичному одобрению, и он самым строгим образом обязал меня не говорить больше ни слова о нем, о его методах и успехах, – запрещение, снятое, как я уже сказал, только теперь.

Выразив свой шуточный протест, Шерлок Холмс откинулся на спинку стула и не спеша разворачивал утреннюю газету, когда наше внимание было привлечено неистовым звонком, за которым тотчас же последовал стук, точно кто-то барабанил кулаком в наружную дверь. Когда ее открыли, кто-то шумно ворвался в переднюю. Быстрые шаги застучали по лестнице, и вслед за тем в комнату бешено ворвался молодой человек с безумными глазами, бледный, растрепанный и задыхающийся. Он посмотрел на нас и, увидев наши изумленные лица, опомнился и стал извиняться за такой бесцеремонный вход.

– Простите, мистер Холмс, – воскликнул он, – не осуждайте меня, я близок к сумасшествию. Мистер Холмс, я несчастный Джон Гектор Мак-Фарлэн.

Он это произнес так, словно одного его имени было достаточно для объяснения его визита и поведения. Но я видел по лицу своего товарища, что это имя значило для него не более, чем для меня.