– Это до нелепости просто! – воскликнул я.

– Совершенно верно, – согласился Холмс несколько язвительно. – Всякая задача становится ребячески простой, когда ее объяснить… А вот тут необъясненная задача. Посмотрите, Ватсон, и скажите: как вы это понимаете?

Холмс бросил на стол листок бумаги и снова принялся за свой химический опыт.

Я с удивлением взглянул на нелепые иероглифы, начертанные на бумаге.

– Да ведь это, Холмс, каракули ребенка! – воскликнул я.

– А, вы так думаете?

– А чем же другим это может быть?

– Вот это-то страстно желает узнать мистер Гильтон Кебитт из замка Ридлинг-Торп в Норфольке. Эта маленькая загадка пришла с первой почтой, а он сам должен приехать с ближайшим поездом… Вот и звонят, Ватсон. Весьма возможно, что это он и есть.

По лестнице раздались тяжелые шаги, и в комнату вошел высокий, румяный, гладко выбритый господин, светлые глаза и цветущий вид которого говорили о том, что он живет далеко от туманов Бейкер-стрит. Он точно внес с собой струю здорового, свежего морского воздуха. Пожав нам руки, он собирался сесть, когда глаза его упали на бумагу с курьезными значками, которую я только что рассматривал.

– Ну-с, мистер Холмс, как вы это понимаете? – спросил он. – Мне сказали, что вы большой охотник до оригинальных тайн, а вряд ли можно найти тайну более оригинальную, чем эта. Я послал вам заранее бумагу для того, чтобы вы успели проштудировать ее до моего приезда.

– Это действительно курьезное произведение, – сказал Холмс. – На первый взгляд оно кажется ребяческой забавой. Тут нарисовано несколько нелепых пляшущих человечков. Почему вы придаете значение такой забаве?

– Я бы не стал придавать этому значения, мистер Холмс. Но моя жена отнеслась к этому иначе. Это смертельно напугало ее. Она ничего не говорит, но я вижу ужас в ее глазах. Вот почему я хочу расследовать дело до конца.

Холмс поднял бумагу так, чтобы она вся была освещена солнцем. Это была страница, вырванная из записной книжки. Знаки были сделаны карандашом и имели такой вид:

Холмс рассматривал их некоторое время, а затем тщательно сложил бумагу и вложил ее в свою записную книжку.

– Это обещает быть крайне интересным и необыкновенным случаем, – сказал он. – В своем письме, мистер Гильтон Кебитт, вы сообщили мне некоторые подробности, но я буду вам весьма обязан, если вы повторите их для моего друга, доктора Ватсона.

– Я неважный рассказчик, – возразил наш посетитель, нервно сжимая и разжимая руки. – Спрашивайте меня, если что покажется неясным. Я начну с того времени, когда я женился в прошлом году, но прежде всего должен сказать, что, хотя я не богатый человек, но мой род владеет Ридлинг-Торпом около пяти веков и во всем Норфолькском графстве нет фамилии более известной, чем моя. В прошлом году я приехал в Лондон на юбилей и остановился в пансионе на Руссель-сквер, потому что Паркер, викарий нашего прихода, останавливался в этом пансионе. Там же жила молодая американка по имени Эльзи Патрик. Мы как-то подружились, и не прошло месяца, как я был в нее влюблен так, как только может влюбиться человек. Мы тихо обвенчались и вернулись в Норфольк. Вы сочтете, мистер Холмс, безумием, чтобы мужчина из хорошего древнего рода женился, ничего не зная о прошлом женщины и ее родных. Но если бы вы видели и знали ее, то поняли бы меня.

Эльзи поступила со мной вполне честно. Я не могу сказать, чтобы она не дала мне возможность освободиться от данного мною слова, если бы я этого пожелал. «Мне пришлось в своей жизни находиться в очень неприятном обществе, – сказала она, – я желаю совершенно забыть о нем. Мне бы хотелось никогда не вспоминать о прошлом, потому что это для меня крайне тяжело. Если вы возьмете меня, Гильтон, то возьмете женщину, которой лично не приходится стыдиться ничего; но вам придется удовольствоваться одним только моим словом и дозволить мне хранить молчание относительно всего, что произошло до того времени, когда я стала вашей. Если эти условия слишком тяжелы для вас, то возвращайтесь в Норфольк и предоставьте меня моей прежней одинокой жизни». Эти слова сказала она мне накануне нашей свадьбы. Я ответил ей, что согласен ее взять на ее условиях, и сдержал свое слово.

Итак, прошел год, как мы поженились и были очень счастливы. Но месяц тому назад, в конце июня, появились первые признаки тревоги. Однажды моя жена получила письмо из Америки. Я видел американский штемпель. Она смертельно побледнела, прочла письмо и бросила его в огонь. Затем она ни разу не упоминала о нем, и я также, потому что я дал обещание и свято хранил его. Но с этого момента она не знала покоя. Ее лицо всегда выражает страх, точно она чего-то ожидает. Она бы лучше сделала, если бы доверилась мне. Она увидела бы тогда, что я ее лучший друг. Но пока она сама не заговорит, я ничего не могу сказать. Верьте мне, мистер Холмс, что она честная женщина, и какие бы ни были у нее в прошлом трагедии, она не виновата в них. Я простой норфолькский сквайр, но нет человека в Англии, который ценил бы так высоко, как я, честь своего рода. Ей это хорошо известно и было хорошо известно до нашей свадьбы. Она никогда не запятнает моего имени – в этом я убежден.

Теперь я дошел до главной части своей истории. Около недели тому назад, в прошлый вторник, я увидел на одном из подоконников несколько нелепых пляшущих фигурок, подобных этим. Они были нацарапаны мелом. Я подумал, что их нарисовал мальчик-конюх, но он клялся, что даже не видел их. Как бы то ни было, они появились на подоконнике ночью. Я приказал их смыть и только позднее упомянул о них жене. К моему удивлению, она отнеслась к этому очень серьезно и попросила меня, в случае появления таких фигурок, показать их ей. В продолжение недели ничего не появлялось. Вчера же утром я нашел эту бумагу на солнечных часах в саду. Я показал ее Эльзи, и она вдруг упала как мертвая. С тех пор она ходит как во сне, точно ослепленная, и глаза ее выражают ужас. Тогда я написал вам, мистер Холмс, и послал вам эту бумагу. Я не мог пойти с ней в полицию, потому что там осмеяли бы меня. Вы же скажете мне, что делать. Я не богат, но если какая-нибудь опасность грозит моей жене, то я истрачу последний грош, чтобы ее защитить…

Какая это была симпатичная личность, этот англичанин древнего рода – простой, прямодушный и кроткий, с большими голубыми глазами и широким красивым лицом! В его чертах проглядывали любовь к жене и доверие к ней.

Холмс, выслушав с напряженным вниманием его историю, погрузился в безмолвное размышление.

– Не думаете ли вы, мистер Кебитт, – сказал он наконец, – что лучше всего было бы вам прямо обратиться к своей жене и попросить ее поделиться с вами ее тайной?

Гильтон Кебитт покачал своей массивной головой.

– Что обещано, то свято, мистер Холмс. Если бы Эльзи хотела говорить, то она сама сказала бы мне все. Если же нет, то не мне насиловать ее доверие. Но я имею право принять свои меры и приму их.

– А я от всей души помогу вам. Во-первых, не слышали ли вы, что кто-нибудь чужой появился у вас по соседству?

– Нет.

– Ваше место, должно быть, очень тихое, и всякое новое лицо вызвало бы толки.

– В непосредственном соседстве – да. Но недалеко от нас расположено несколько маленьких курортов, и фермеры принимают к себе жильцов.

– Эти иероглифы, очевидно, имеют смысл. Если они чисто произвольны, то мы не в состоянии будем их разобрать. Если же они составляют часть системы, то мы, несомненно, доберемся до их смысла. Но этот образчик так короток, что я ничего не могу сделать, а факты, переданные вами, так неопределенны, что у нас нет основания для следствия. Я бы посоветовал вам вернуться в Норфольк, зорко высматривать и сделать точную копию с первых пляшущих фигурок, какие появятся. Ужасно обидно, что у нас нет копии тех, что были нарисованы мелом на подоконнике. Наведите также осторожные справки о посторонних людях, появившихся по соседству. Когда добудете какую-нибудь новую улику, то возвращайтесь ко мне. Вот лучший совет, какой я могу вам дать, мистер Гильтон Кебитт. Если будет что-нибудь новенькое и спешное, я всегда буду готов съездить к вам в Норфольк.