— Представляешь, мама теперь чаще дома бывает! Меньше дежурств берёт и ни с кем не меняется сменами! — счастливо вещала девчушка после рассказа о недочётах киносюжета.

Нашу лёгкую болтовню никто не прерывал, и мне понравилось, что Сашку принимают за взрослую, ведь в её возрасте так важно быть ценной, чтобы выслушали, а не заткнули, сплавив кому-нибудь другому на разговор.

— Ну что, все согласны сыграть на призы? — потирая руки, спросил Родион, слева от которого стоял администратор. — Мне тут подсказали, что можно даже потягаться с местным рекордом.

— А что нам за это будет? — подключается Егор, а все прыскают в ответ.

— Пицца за наш счёт! — откликается администратор, парнишка лет двадцати, который здесь явно подрабатывает в выходные или после пар. — Но сыграть нужно не на привычном поле, а в шесть рядов.

— Уууу… — послышалось со всех сторон, а мы с Родионом лишь переглянулись.

— Ну и наобнимаемся, пацаны! — весело заметил Егор, не поддавшись общему унынию, и все снова засмеялись.

Как же здоров, что Родион нас всех вытащил, что они пришли поддержать не словами, а настроением, эмоциями — бесценным поступком!

— Напомню, что участник считается проигравшим и выбывает, когда он упал или когда его локоть или колено или ягодицы коснулись пола. Победителем объявляется последний не выбывший участник. — напоминает нам правила администратор, представившийся Лёшей.

— Хорошо, что не в юбке, да? — обнимая меня со спины, шёпотом спрашивает Родион.

— Определённо! А я ведь даже не подумала, почему ты уговорил надеть брюки.

— В джинсах будет неудобно, — нежно целуя меня в шею, отвечает он.

— Все готовы? — уточняет Лёша.

— Подождите, у нас ещё одна парочка не подошла! — тормозит Егор, оглядываясь, не идут ли Зарина с Артёмом.

— Вы наконец встречаетесь?! — в один прыжок подскакивая к нам с Родионом, с горящими глазами спрашивает Саша.

— Да! — гордо отвечает ей брат, укладывая подбородок мне на плечо. — Красиво смотримся?

Чувствую, как он улыбается.

— Отпадно! Мы будем вместе тусить, да? — спрашивает теперь только меня.

— Спокойно! Разошлась мне тут! — прерывает её порыв Родион. — Василина только моя!

Теперь улыбаюсь уже я. Наблюдать за их перепалкой, оказывается, так занятно. Одно дело — увидеть подобное в каком-то фильме, а тут воочию посмотреть, как здорово всё-таки иметь кого-то родного.

— Всем привет! — раздаётся позади нас.

Я резко оборачиваюсь, потянув за собой и Родиона, и замираю каждой клеточкой кожи.

Они пришли, и я вижу, что Зарина ищет взглядом меня…

58. Василина

Не бывает ненависти к человеку, пока считаем его ниже себя, и она появляется тогда, когда считаем его равным себе или выше себя.

Фридрих Ницше

Мы отходим поговорить подальше от всех, скрываясь в густой листве. Пытаюсь угадать настроение подруги, чтобы подстроиться камертоном, но облегчение приходит лишь тогда, когда она первая начинает разговор.

— Как ты, Василин? — переживание её неподдельное и не формальное, чтобы просто спросить, не особо желая знать, как оно на самом деле.

— Уже прихожу в норму. А ты? — спрашиваю, жестом предлагая присесть на усыпанную листвой деревянную скамеечку.

— А мне уже хорошо, — улыбается свободно, без зажимов; рассматривает деревья, что приосанились над нами, глубоко вдыхает свежий запах. — Знаешь, я рада, что мы попали с тобой в настоящий шторм. А то раньше так себе испытания были, мелочи одни.

— Не с чем было сравнить… — добавляю я, качаясь на волнах ностальгии.

Думаю, Зарина за эти дни резко повзрослела, глубокий взгляд, хоть и светлый, спокойная мимика, хоть и живая.

— О, это точно! — тихо смеётся, опуская голову, чтобы посмотреть, во что уперлась её нога. Толкает мелкий камешек и снова поднимает глаза к небу. — Я думала, что потеряла всё, что никому не нужна. Хотелось умереть, чтобы не знать правды. Это эгоистично и попахивает жалостью к себе, но я не могла выбраться из капкана дурных мыслей…

Без прелюдий Зарина начинает делиться личным адом, ступени которого ей пришлось пройти в одиночку. Голос её не становится тише или грустнее, значит стало действительно легче и проще.

— Но потом мама мне всё рассказала. Её правда убивала не меньше, а ведь она хранила её одна столько лет. Знаешь, Василин, мне впервые стало по-настоящему обидно, что я редко замечала чужую боль, абстрагировалась от неё, думала, что сочувствие — это всегда жалость и слабость. Я не думала, что один откровенный разговор освобождает лучше бегства.

Зарина поворачивается ко мне и впервые за нашу беседу всматривается мне в лицо, а потом вновь улыбается, отчего вокруг её глаз рассыпаются солнечные дорожки.

— Мама с папой очень хотели ребёнка, но им кто-то из коллег внушил, что они несовместимы, не смогут стать родителями, лучше не терять время и усыновить грудничка. Папа был готов сразу, маме выполи долгие бессонные ночи. В конце концов они оба решились. Только приглянулся им не мальчик-грудничок, а девочка, у которой мама умерла в родах, а родственников никаких не осталось.

Я слушала её тихий рассказ, боясь пропустить даже предлоги. Протянула руку и коснулась плеча подруги, чтобы она чувствовала мою поддержку.

Невероятно сильным людям, повзрослевшим и пережившим свою бездну, тоже иногда требуется рука помощи. Я теперь это знаю наверняка!

— Когда меня уже забрали домой, маме приснился сон, что скоро у неё родится дочь. Так и случилось. На самом деле я родилась примерно на полгода раньше, но тайна удочерения позволила записать другую дату. Вот и получилась у нас с Кариной слишком подозрительная разница, которая ей не давала покоя. Она сначала думала, что сама приёмная, потихоньку стала выспрашивать маму, тогда ещё живого папу, дедушек, бабушек. Но ответа не получила и принялась копать сама.

— Но зачем? У вас же чудесная семья, к чему ворошить прошлое?

— Карина хотела увидеть свою настоящую маму. Ей всегда чудилось, что меня любят больше, потому что я родная…

— Вы с ней тоже поговорили? — спрашиваю шёпотом, боясь спугнуть откровение.

— Да, все вместе достали скелеты из шкафов. Мама осталась дома и всё-всё нам рассказала.

— Как ты это пережила?

— Я очень люблю свою семью. У меня она одна и точка! — уверенно говорит подруга, и я ей верю, что это не просто ретушь боли, а искреннее и осознанное решение. — Мне нравится моё имя, мой дом, мои близкие. Нет причин для обид.

— Как мама?

— Устроила нам взбучку, поплакали, посмеялись. Думаю, что теперь всё хорошо.

— А Карина? — аккуратно спрашиваю я.

Зарина тяжело вздыхает, прикусив губу, нахмурив лоб. Наверное, это сейчас самый болезненный вопрос.

— Мама давно знала, что Карина продаёт о ней информацию журналистам и другим падальщикам. Не догадывалась только, для чего такие деньги да в таком количестве…

Делает паузу, отвернувшись, чтобы перевести дух.

Молчание затягивается, а подруга всё не решается продолжить разговор. И я её понимаю, семья — святое, которое нужно оберегать, охранять от домыслов, сплетен, а Амирхановы и так живут, как под вспышками камер, почти каждый шаг мамы известен, девчонок пытались гнобить и презирать за успешность тёти Веры.  _К_н_и_г_о_е_д_._н_е_т_

— Карина загорелась мыслью, которая почти вымыла всё хорошее и доброе, мне её безумно жаль. Они решили с мамой уехать на две недели в санаторий, чтобы побыть вместе, только вдвоём… — говорит Зарина с невероятной болью в голосе.

— Хорошая идея, думаю, им пойдёт на пользу. Хочешь, можем пожить у нас, чтобы тебе не было одиноко?

— Нет, спасибо. Мне помощь Артём предложил… — тушуется и смущается, замолкая на последнем слове.

— Так это ж здорово! Он, как каменная стена, которая защитит от всего на свете, если ты доверишься ему, Зарин! — радостно вскакиваю со скамейки, чтобы встать прямо перед подругой и уговорить её дать шанс Конову.

Но, видимо, она успела и без меня: