Я не знаю, чем грозит для оборотня разрыв связи, но судя по бледному и молчаливому Вестару, все очень плохо. Как для Эрвина и Анрея, так и для меня.

— И ты думаешь, что смертная девка, — Вестар медленно выдыхает, — сможет их спасти?

— А это теперь в ее интересах, — сипло покряхтывает Жрец, — твой папуля, — шепчет мне на ухо, — зачахнет, если Альф ждет смерть или безумие. Одна кровь.

Глава 18. Ты не дичь

— Вы лжете! — взвизгиваю я. — Вы обещали, что с папой все будет хорошо!

— И было бы, — Жрец расплывается в улыбке, — если священную связь не разорвали.

— Кто ее разорвал?! — рычит мама, а папа хвостатый, ушастый и пушистый лезет к ней, чтобы облизать.

— Я же говорю, — вздыхает Жрец. — Подлые и бессовестные шаманы из Восточных Лесов, где совершенно не уважают Мать Луну и ее волю.

Опять вой, и папу охватывает судорога. Скулит и затем подвывает.

— Возможно, Истинные наших Альф были обещаны в жены другим. А еще они, — Верховный Жрец округляет глаза, — промышляют там многоженством. Варвары. Не то, что мы… — шагает к кустам, почесывая бороду, — мы вот…

Вновь раздается вой, который плавит барабанные перепонки яростью и ненавистью.

— Напомни им о девчонке, — Жрец оглядывается на Вестара. — Разве сердце не болит? Мальчики так страдают. Как сиганут с обрыва…

— Урод! — мать кидается к нему, а он исчезает за кустами с тихим и зловещим смехом. — Она ведь моя дочь!

Вестар переводит на меня мрачный взгляд:

— Прости, куколка, — а затем смотрит на папу. — А тебе придется жену придержать, рыжий пекарь, иначе для вас троих все кончится плохо.

Опускается на четыре лапы, встряхивает ушами и на несколько секунд опускает морду. Делает глубокий вдох и воет. У мамы округляются глаза, и она в ужасе шепчет:

— Нет, Вестар, нет… Они же ее сожрут…

И воет Советник о том, что в лесу их ждет глупая, но очень сладкая жертва. Он объявляет на меня охоту.

— Нет…

— Мам, — жалобно попискиваю я.

— Обезумевшего зверя успокоит лишь кровь человека, — сипит она.

— Это шутка такая?

— И человек тут только ты, — мама бледнеет. — Тина…

Лес затихает, когда Вестар замолкает и отворачивается от меня. Время будто замирает на несколько секунд. Эрвин и Анрей услышали вой Вестара.

— Беги, — папа падает на землю, сбрасывает шерсть, выгнувшись в судорогах.

Срываюсь под волной холодного ужаса с места.

— Нет! — рявкает мама и вскидывает руку. — Не смей бежать! Нельзя!

Притормаживаю и загнанно оглядываюсь.

— Они тебя нагонят, Тина, как бы ты быстро ни бежала, — сжимает кулаки. — И защитить мы тебя не в силах.

— И что мне делать?

Хочу бежать. Бежать в поиске темной норы, в которой меня не найдут два чокнутых волка, которые в безумии разорвут меня на части.

— Иди к ним навстречу.

— Что?

— Если хочешь жить, иди навстречу, — шепчет мама. — Ты не дичь, Тина. Да, женщина, но не дичь.

— Я не хочу!

— Выбора нет!

— Не кричи на меня!

— А я буду! — мама повышает голос, а Вестар, заинтересованно навострив уши, смотрит на нее, а затем на меня. — Ты о чем думала, когда пошла со Жрецом!

— Хватит, — папа сдавленно сипит. — Ты о чем думала, когда меня этой хренью напоила… Я был готов к смерти…

— Нет, не готов, — раздается голос Жреца из кустов. — Был бы готов, то валялся бы сейчас дохлым бородатым мужиком.

— Иди, — шипит мама и вскидывает руку на Вестара, который возмущенно всхрапывает, — зверь тупой, Тина. Ты либо кровью и плотью накормишь, либо вырвешь озабоченных мужиков женским очарованием.

— Не говори такое, — кутаюсь в простыню.

— Слушай маму, — шелестят кусты голосом Жреца. — Она в этом вопросе большая умница.

Кидаю взгляд на папу, который опять со сдавленным рыком обрастает шерстью и жутко похрустывает позвонками.

Ведь я должна была сообразить, что не будет все просто и легко со сделкой. И я не спасла отца. Он все еще страдает под угрозой скорой смерти. Кровью, конечно, не кашляет, но никак не может взять под контроль метаморфозы.

— Куда идти? — едва слышно спрашиваю я.

Мама кивает направо. Делаю несколько шагов, и она вздыхает:

— И пой песни, Тина. Голос — одно из оружий женщины.

Глава 19. У нас была сделка!

Кроны деревьев пропускают через листья солнечный свет яркими лучами, и они падают на мох и редкую траву веселымипятнышками. Лес кажется сейчас живым существом. Оно дышит ветром и пением птиц, шепчет шелестом листьев и наблюдает за мной белками, что притаились в ветвях.

И он, кажется, мне настороженным, и он будто чего-то ждет.

В ступни впиваются редкие острые колючки, но я не останавливаюсь, потому что если сделаю передышку, то кинусь в ужасе прочь.

И я напеваю под нос незатейливую песенку о скромной пастушке, которая пасет на лугу глупых овечек, а эти овечки от нее разбегаются:

— Куда же вы милые? Вас ждут топи гиблые… Там волки злые с клыками большими…

Медленно выдыхаю и пою дальше.

Овечки от пастушки все разбежались. Кто-то утонул, кто-то упал с обрыва, кого-то сожрали.

Страшная песня, от которой я покрываюсь мурашками и хочу плакать. Пастушку же не ждет ничего хорошего. Она растеряла всех овец.

Ветер затихает, тени сгущаются, и чириканье пташек становится зловещим. Анрей и Эрвин близко.

— Потеряла я всех овечек…

Невидимая тропа выводит меня на лужайку. Пара шагов по мягкой траве среди встревоженных желтых бабочек, и из теней выныривают с рыком Анрей и Эрвин.

— Бедные мои овечки… — голос мой снижается до писка, — лить мне слезы теперь у бурной речки…

Резко притормаживают, огрызаются друг на друга. Шерсть дыбом, глаза горят и слюни ручьем текут их пасти. В них нет ни тени человека.

Клацают зубищами, пригибают лобастые головы к траве, готовясь к прыжку, и я оголяю плечи, покраснев до кончиков ушей.

Я не хочу, чтобы меня сейчас сожрали два обезумевших зверя, у которых вместо мозгов — кипящий кисель.

— Было у меня десять овечек, но не осталось ни одной…

Зажмуриваюсь, когда они прыгают, но они пролетают мимо с двух сторон, коснувшись меня пушистыми боками.

Оглядываюсь:

— Бурная речка примет мои слезы…

Раздаются в плечах, встают на задние лапы и под белой шерстью раздуваются мышцы. Тяжело дышат, пускают слюни и утробно рычат, вглядываясь в мои глаза.

— Кинусь в речку…

— Зачем? — Анрей скалит клыки, и от его вопроса у меня кишки скручиваются от страха.

— В речку зачем? — присоединяется к нему Эрвин.

— Я не знаю.

— Неправильный ответ, — Анрей хрустит шейными позвонками.

И братьев вновь тянет к земле, и взгляд тупеет под жаждой крови.

— Ладно! Я знаю! — вскидываю руку.

Волчьи глаза немного проясняются. Щурятся и тихо порыкивают, ожидая ответа.

— Пастушке грустно и страшно, — шепчу я. — Она всех овец потеряла. Целых десять штук. А это не шутки. Вот и решила сигануть в речку.

Из влажных волчьих носов Анрея и Эрвина стекает ручейками алая кровь. Они тяжело дышат, мышцы простреливают судороги.

— Продолжай, — хрипит Эрвин.

— Наверное, она их любила, — шепчу я. — И ей жалко овечек, которые были когда-то ягнятами, а ягнята очень милые и ласковые. Они любят, когда их гладят…

Мне надо удержать на себе внимание Эрвина и Анрея и вытянуть их из плена животной ярости. Протягиваю ладони к их уродливым мордам. Простынь сползает на траву.

Рычат с тихим предостережением. Медленно выдыхаю и касаюсь их шерстистых щек.

— Тише…

Одергиваю руки, когда они во вспышке ярости вздрагивают, огрызаются и хотят цапнуть меня. Отпрыгивают от меня взъерошенными волками, урчат, накидываются друг на друга и кружат вокруг меня, раскрыв пасти, их которых тянется кровавая слюна.

— Вы даже знать не знали тех, к кому бежали, — тихо говорю я, — ни разу не видели.