– Прости.
Лилиан чувствовала, что с каждым разом, с новым любовником она становится все безумнее, звереет, становится всё более жестокой. Развращенные связи и удовольствия заставляют отуплять сознание и терять всякое удовольствие от нормального образа жизни, подумала она. Лилиан превратила себя в ничтожество. Она думала, что страшнее всего на свете умереть старой девой, поэтому всячески уберегала себя от такого рода ошибок. Но теперь, увидев себя в отражении зеркала, лохматую, страшную, она поняла, что совершила более страшную ошибку – она развратила себя, потеряв всякое удовольствие от нормальных долгосрочных отношений. Она никогда не получит этого удовольствия быть верной потому что отупила в себе всякий намек на верность. Она была верна лишь своим чувствам, была верна тому, что, казалось, и составляет её сущность, но это была ложь, поняла она. Лилиан вдруг так захотелось вернуть Луку, сказать ему что она его любит, ведь глядя на него спящего она действительно почувствовала что-то неуловимо приятное и пронзающее, но поняла, что поздно опомнилась.
Лилиан прошла в ванную комнату и горько заплакала, зная, что совершила самую большую ошибку в своей жизни.
ЛУННЫЙ УЗЕЛ
Она подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Чужое, думала она. Чужое и, словно сгусток, противное. Ох, если бы любовь можно было сохранить навсегда, все крутилось по её разуму эта вот мысль. Если бы любовь можно было сохранить навсегда. А нужно выходить на улицу. Представляться Амалией весь день, а быть может вообще… я не знаю, кто я, где я, зачем я и почему наконец это все происходит. Где он, где он? О, спокойно. Я просто проживу этот день. Как прекрасен март, думала Амалия, одеваясь, собираясь на улицу.
Амалия… Её голубые глаза, её светлые золотые волосы, блеск струится по ним, словно утренняя роса, словно яркий луч солнца, отразившийся в зеркальце. Алые губы. Кирпичный оттенок. Твердость во взгляде, сердцевиной не изнеженная женщина. И вот она вышла на улицу в своем сереньком теплом пальто и со своим шарфом глубокого синего цвета. Уловимый оттенок аквамарина в глазах. Март. Начало марта. День. Было два часа сорок две минуты. Уже сорок три. Часы на руке её шли, шли, шли. Время шло. И она шла по улицам, и она думала, дышала, медленно оседали мысли на её голову легким теплом. Ветер прохладой обдувал лицо, появлялся румянец. Красные губы. Кирпичный оттенок и кирпичные дома вокруг появлялись, исчезали, когда она задумывалась. Легкая туманность, какие-то странные оттенки; отдушина жизни, отдушина страсти. Как же я поглупела за эти месяцы, думала она, переходя через дорогу. Вышла на работу, чтобы не обеднеть, когда все деньги закончатся. О, какая нелепость, думала Амалия. Проходили секунды, минуты. Она подходила к многоквартирному дому. Солнце мягким светом освещало снег, её лицо, весь этот мир сквозь чудный легкий туман. Как я волнуюсь, думала Амалия, подходя к двери. Как будет сложно рассказать. Я ведь вчера только и думала о том, что я скажу, с чего я начну и что я донесу. Надеюсь, она не сочтет меня сумасшедшей. Как хорошо, что она живет неподалеку, совсем неподалеку! – мысли её уносили. Обледеневшие воспоминания о детстве – вот что действительно хочется растопить и вновь в полной мере пережить те чудесные мгновения, ту бесконечную любовь. Детство. Какая безмерная радость! Как далека от меня жизнь, как далека настоящая безмерность чувственности. Город пылает, город наполняется красками, город наполняется людьми, шепотом, разговорами о любви и о том, что, разумеется, обсуждать нельзя. Все раскрывается заново, как завядший цветок, который вдруг решил вновь возродится и порадовать хозяев своей красотой. Быть может, если растение возрождается, то и я вновь воскрешу свою душу из мертвых. А мир, как старая лепнина осыпалась на уставшие веки. Что могло подарить то, что я дарила своей второй половине? Кто мог подарить ту бесконечную страсть, кто мог её подарить? Да никто!
И она постучала в дверь, и она поздоровалась, и она села в кресло, и она разволновалась.
– Мне страшно, что я не могу справиться с этим сама, – сказала Амалия, – Ведь если бы я могла, если бы я только могла предаться сну хотя-бы на пару часов, то, вероятно, всё было-бы иначе. Всё будто в тумане, я затуманена страхом и болью. Моя жизнь в данное время подобна кораблекрушению – я не вижу выхода. Я не могу справиться со своим чувством.
На последних словах её голос надорвался.
– Я вас поняла, – ответила сидящая рядом женщина. – Вы когда-нибудь глубоко задумывались о том, почему с ним это произошло?
– Полагаю, что нет. Я старалась избежать этих мыслей, старалась истребить их, избавиться от корней. Избавиться, избавиться, избавиться… – возникла пауза. – Избавиться, не забыв, а избавиться – приняв.
Комната с белыми стенами и бирюзовыми занавесками наполнилась светом. Кожа Амалии, которая имела мягкий персиковый оттенок по-особенному заиграла, от неё, казалось, исходила – жизнь. И будто тот факт, что её муж распрощался с жизнью два месяца назад уже ничего не значил. Но если бы всё было так просто, дорогой читатель, то, полагаю, Амалия не находилась бы на сеансе у психолога. Какая жалость! Она и её психолог сидели в мягких креслах. В квартире было, на удивление, уютно. Психолога звали Катерина, Марина, Инна… – она забыла, как. Белые стены. "Откуда исходит уют?" – думала Амалия. Но нет, она вновь отвлеклась. Белые стены… Смутное осознание потери. Где суть? И мысль лишь о том, почему ей комфортно здесь находится.
– Почему у вас так уютно? – заметила Амалия во время того, как Катерина (кажется, всё же Катерина) безостановочно говорила о том, как всё же суметь принять и пережить факт смерти близкого… уже такого родного человека.
– Извините? – недоуменно ответила она. Где-то внутри Катерина, очевидно, была раздражена.
Поток ветра хлынул в комнату.
– Он ведь мне изменял в последние годы…
– Вы не говорили.
– О, я не помню… Он куда-то пропадал, как бабочка в ночи. Я приходила с работы, но дома его не было. Он заканчивал работать раньше меня. И там – дома такая тишина… Я ведь в эти дни по-настоящему узнала, что такое одиночество. Он меня любил? – прорезалась хрипотца. – Вероятно. Но я не уверена. Мне уже тридцать шесть и каждое десятилетие я погибаю… Как кошка – девять раз, но только внутренне. Вы понимаете?
– Да, Амалия. Я понимаю. Вы чувствуете обиду на саму себя?
– Да, это так. Я приходила домой… О, как было печально! Ставила чайник на плиту и ждала. Не дожидалась и наливала вино. Много плакала, а он ведь был жив. Был там, в кровати с какой-то очередной надутой дурой!
Слезы хлынули к глазам Амалии.
– И я не знаю, что должна чувствовать сейчас, когда его нет, когда его совершенно нет… Но на тот момент я ненавидела его всем своим существом. Я ненавидела тот факт, что вся наша былая радость, наша связь куда-то испарилась, как дым в небесах… На мелкие и ненужные жемчужины. А я ведь только и делала, что ныряла за этими жемчужинами – только бы сохранить наши отношения такими, какими они были раньше.
Амалия выходила из квартиры Катерины и в это время небо обретало чудесные оттенки: оно розовело, немного голубело и линии от пролетевших самолетов оставались в нем, медленно исчезая, медленно растворяясь. И вот Амалия шла по лучезарному скверу, куда медленно уходящее солнце всё ещё добиралось. И она думала о том, что будет делать, когда вернется домой. Её муж Герман не будет ждать её дома. Её никто не будет ждать дома. И от осознания этого ей становилось невыносимо горько. А она ведь могла потерпеть измены. Могла бы? Изменял бы, изменял, а потом бы надоело.
– А если бы не надоело? – вырвалось с её уст.
А если бы ему не надоело причинять постоянную и оттого уже нетерпимую, невыносимую боль, то что, что же тогда бы произошло? Нет, Амалия не ушла бы первой; она бы боролась за свою любовь даже из гордости, ведь это больно и даже стыдно в каком-то смысле, когда тебя оставляют. Ведь это бы означало в глазах людей, что она была плохой женой и плохим человеком. Ведь не просто же так он покончил с собой. Вероятно, что-то привело его к этому решению и вдруг к этому решению его привела Амалия?
