Я проскальзываю между его раздвинутых ног, и когда его руки с медленной нерешительностью смыкаются вокруг меня, накрывая меня полотенцем и позволяя укрыть мою наготу, я погружаюсь в его объятия. Даже зная, что полотенце намокнет, он принимает во внимание мою потребность в утешении и в то же время обеспечивает защиту моей скромности.

Я не могу объяснить, почему не боюсь этого человека. Почему я ищу у него утешения, или почему он его предлагает. Знаю только, что в этот момент, когда слезы свободно текут по моим щекам, я чувствую себя в безопасности. Чувствую заботу. Чувствую себя защищенной.

Приближая свой рот к моему уху, он хрипло шепчет.

— Давай. Выпусти все наружу. Никто не упрекнет тебя за это. Ни в коем случае. — Его руки крепко обхватывают меня, затем его тело напрягается, как будто он не уверен, насколько надежной должна быть его хватка. Насколько крепкой я хочу, чтобы она была.

Я хватаюсь за его руки с силой, граничащей с отчаянием, безмолвно умоляя его не отпускать меня. Только не сейчас. Потому что именно сейчас я понимаю, что у меня есть то, чего не было в прошлый раз.

У меня есть кто-то, кто готов обнять меня, пока я распадаюсь на части.

Двадцатая седьмая глава

Нико

Господи, мать твою. Ее рыдания разрывают мое чертово черное сердце. Я боюсь прижать ее к себе еще крепче, борясь с инстинктом притянуть ее ближе. Прижать к себе, пока она не поймет, что я не позволю, чтобы с ней что-то случилось.

Проходят долгие минуты, пока она плачет, ее тело вздрагивает при каждом вдохе.

— Можно я… мы… выйдем?

Я сжимаю челюсти с такой силой, что зубы протестуют. Ее голос звучит так робко, так по-детски, совсем не похоже на нее.

— Да. Давай я принесу тебе сухое полотенце.

Когда я ослабляю хватку и при этом не смотрю на ее обнаженное тело, это, черт возьми, знак того, что я действительно за нее волнуюсь.

А это значит, что я в еще большей жопе.

Выключаю душ и поднимаю ее на ноги, предлагаю ей свежее полотенце. Отвернувшись, я слышу мокрый шлепок другого полотенца о кафельный пол душевой. Я отхожу подальше, по-прежнему отводя глаза, и жестом показываю на одежду, которую положил на тумбу, прежде чем залезть с ней в душ.

Охваченный неловкостью, я провожу рукой по голове.

— Принес тебе одну из моих футболок и пару трусов-боксеров.

— Спасибо, — тихо говорит она.

И тут я понимаю, что огромная лужа натекла с меня на пол.

— Черт, — ворчу я. Быстро снимаю ботинки, стягиваю мокрую одежду и бросаю ее в левую раковину, ткань падает с громким звуком. Оставшись в одних трусах-боксерах, я беру полотенце и обматываю его вокруг талии. Поспешно вытирая лужу на кафеле ванной комнаты другим полотенцем, я бросаю его в раковину поверх мокрой одежды, как только пол становится сухим.

— Если хочешь забраться в кровать, я не возражаю. Охрана за дверью, и я буду на диване.

Я направляюсь к своей гардеробной, поспешно бросаю боксеры и полотенце в корзину для белья, затем беру пижамные штаны из встроенного комода. Натягиваю их и застываю. Обычно я не одеваю футболку, чтобы спать в ней, но тут я беру простую хлопчатобумажную и натягиваю ее. Несмотря на то, что я не останусь в этой комнате, не хочу заставлять ее чувствовать себя неловко или нервничать.

Я выхожу из шкафа и вижу, как она стоит возле моей кровати с совершенно потерянным видом, что заставляет меня чувствовать, будто мне всадили кирку в живот. Оливия переводит взгляд на меня, ее губы нерешительно приоткрываются, а пальцы нервно теребят подол моей футболки.

— Ты, наверное, занят, но я подумала, не мог бы ты…

— Да.

Мой ответ звучит так быстро, что она пугается, и ее покрасневшие глаза расширяются.

— Я… даже не закончила свой вопрос.

— Неважно. — Я не спеша подхожу к ней и останавливаюсь в нескольких футах от нее. — Ответ будет тот же.

Дыхание вырывается из ее губ, и она смотрит на меня с недоверием.

— Значит, ты не против… лечь со мной в постель? — она опускает подбородок и снова смотрит на кровать. — Только на минутку.

Осторожно, чтобы мои движения были легкими и неторопливыми, я подхожу ближе. Оцениваю ее реакцию и готов остановиться на месте, если она напряжется. Когда этого не происходит, я протягиваю руку и отодвигаю одеяло.

— Давай. Залезай.

Она осторожно опускается на матрас и забирается под одеяло. Я заботливо укрываю ее, затем огибаю кровать и пристраиваюсь с другой стороны.

Лежа на спине, я смотрю в потолок.

— Ты хочешь оставить свет?

— Достаточно того, что в ванной.

Я протягиваю руку и нажимаю выключатель на прикроватной тумбочке, погружая комнату в темноту, но из ванной пробивается слабый свет. Мы лежим в тишине, в моей голове крутится миллион вопросов, но я знаю, что не имею ни малейшего права их задавать.

Если бы все было иначе, я бы не колебался. Я был бы тем мужчиной, который ей нужен, и я бы точно не позволил ей жить там, где ее чуть не изнасиловали.

Черт. Я зажмуриваю глаза, когда ее крики эхом отдаются в моем сознании. «Черт возьми, я не могу пройти через это снова!»

При мысли о том, что она уже проходила через это, я готов убить этого ублюдка голыми руками. Пальцы сжимаются в тугой кулак, ногти впиваются в ладони за секунду до того, как мягкие кончики ее пальцев касаются моей правой руки.

Глаза резко открываются, дыхание сбивается в груди, но я не произношу ни слова. Позволяю своим пальцам расслабиться, чтобы она могла пропустить их через свои и крепко сжать.

Ее шепот едва слышен.

— На первом курсе колледжа меня изнасиловали.

Каждый мускул в моем теле напрягается от того, что она только что сказала, но я лишь слегка сжимаю ее руку.

— Он был квотербеком нашей футбольной команды. Обладатель «Хейсман Трофи». Все его боготворили.

Ах, черт. Ненавижу, к чему все это ведет.

— В тот вечер я впервые в жизни пошла на вечеринку. Мои родители погибли за две недели до этого. Они летели из Нанта в Шамбери во Франции, когда их маленький самолет разбился. Никто из них не выжил.

Она делает паузу, шумно сглатывая.

— Я… пыталась выстоять. Знала, что не могу бросить колледж, потому что хотела, чтобы они мной гордились. Но мне нужно было отвлечься от боли. — Ее голос звучит отстраненно, как будто она рассказывает чужую историю.

— Он подсыпал что-то в мой напиток, и в следующее мгновение я оказалась в его комнате. Он повалил меня на пол лицом вниз, и я не могла ничего сделать. Я помню, как кричала в голове, но не могла заставить себя произнести ни слова. Я не могла заставить свое тело двигаться. Он так грубо вывернул мою правую ногу и навалился на нее всем своим весом, что это вызвало ущемление бедра, повредив его настолько сильно, что мне потребовалась операция.

Ублюдок. Это объясняет те шрамы вокруг ее бедра.

— Его отец был известным в округе адвокатом и одним из преданных болельщиков школы, поэтому, конечно, они попросили меня не выдвигать обвинений. Его отец согласился оплатить мне операцию, если я пообещаю никому не рассказывать о том, что произошло той ночью. Он пообещал, что никто никогда об этом не узнает. Она умолкает, и чувство беспомощности, подобное которому я никогда не испытывал, накрывает меня с новой силой.

— Я пообещала себе, что больше никогда не стану жертвой. — Ее слова, произнесенные шепотом, настолько слабы, что их почти не слышно. — Но сегодня я не справилась.

Подняв наши соединенные руки к губам, я целую нежную кожу тыльной стороны ее руки.

— Нет, это не так. Ты боролась изо всех сил. Он был под сильным кайфом, но ты все равно его уделала. — Я целую кончики ее пальцев. — Ты была чертовски храброй.

Проходит несколько секунд молчания, прежде чем она говорит таким тихим голосом, что его едва слышно.

— Ты так думаешь?

— Я это знаю. — Я поворачиваю голову в ее сторону. — Если захочешь прийти в эту спальню, ты можешь. Я оставляю это на твое усмотрение. Но знай, профессор. — Я с трудом сглатываю комок в горле размером с мяч для гольфа, мой голос становится хриплым. — Я не позволю, чтобы с тобой снова что-то случилось.