В пару глотков Велга осушила чашу. Ей стоило напиться в этот вечер. Ей стоило напиться и плясать всю ночь, пока она не упадёт без сил. Плясать так весело, так лихо, чтобы в голове стало пусто.

Она поставила чашу, коснулась рукой гладких перил, спускаясь по ступеням. И с каждым шагом она ощущала себя легче, моложе, красивее, точно сбрасывала тяжёлый вес ответственности, что сама на себя и взвалила. За минувшее лето она будто постарела на пару десятков лет, а теперь вновь стала собой.

В зале танцевали. Не так, как положено на дворянских пирах. Нет, все были уже слишком пьяны и носились в безудержной, беспорядочной пляске. Велгу тут же подхватил хоровод. На лице её засияла улыбка. И ноги стали ловкими, послушными. Казалось, она не танцевала – порхала.

Её подхватил сначала Ярош, потом один из сыновей Ростиха, а после него и сам Ростих.

– Прекрасно, – повторял он. – Прекрасная Велга.

Она смеялась. Платок упал с головы, и огненные кудри разметались по плечам.

Вместе с боярином они сделали круг по залу, остановились, запыхавшись, обмениваясь радостными пьяными взглядами. Ростих вдруг схватил её ладони в свои, пожал их горячо, затряс так, точно пытаясь оторвать.

– Твой отец гордился бы тобой, Велга, – неожиданно произнёс он, притянул к себе и расцеловал в щёки. – Кажимеж был бы счастлив узнать, какой умницей ты выросла.

От растерянности Велга не сказала ни слова, так и осталась стоять на месте, когда Ростих отпустил её и поспешил к остальным гостям.

Никто никогда не называл её умной и не гордился ни её красотой, ни её скромностью или изяществом… а просто… её делами.

Стало душно. Щёки горели. Рассеянно прибрав растрепавшиеся кудри, Велга прошла вперёд, пытаясь выбраться из толпы. Она нырнула кому-то под локоть, благо, что почти все в зале были куда выше неё, и вдруг оказалась перед гусляром, сидевшим на лавке.

– Вадзим, – поражённо прошептала она.

Гусляр как раз закончил играть, отпил из предложенной холопкой чаши, утёр ладонью потный лоб. В задумчивости он провёл по струнам, точно пробуя их на вкус.

– Ну что, добрые люди Старгорода, не хотите услышать песню о соколе и вороне?..

Он вдруг поднял чёрные глаза, посмотрел прямо на Велгу и запнулся. Она тоже не сводила с него взгляда.

– Я… я спою свою новую песню, – пробормотал он негромко, но Велга различила каждое слово.

– Что ещё за песня?! – возмутился чей-то пьяный голос из толпы. – В жопу твою песню, гусляр, спой про сокола и ворона!

– В жопу твоих сокола и ворона, – огрызнулся Вадзим. – Я сочинил свою песню. Не хуже. Про чудище…

– И яблоневый сад, – проговорила обескровленными губами Велга.

Вадзим снова посмотрел на неё, поправил гусли на коленях, нерешительно, точно испугавшись чего-то, касаясь струн.

– И яблоневый сад, – произнёс он на весь зал.

Раздались недовольные возгласы, но они были редкими и быстро затихли. В основном никто не возражал. Да и вряд ли они могли теперь переубедить Вадзима. Гусляр расправил плечи, прикрыл глаза и вдохнул полной грудью.

У Велги закружилась голова. Она обняла себя руками. Её вдруг пробрал озноб.

Вадзим запел.

О деве в яблоневом саду. И о чудище, что пожелало её крови. О смерти, о любви, о речном змее, о чародеях, о королевах, обо всём, о чём хотелось бы забыть.

Это была красивая песня. И лживая, как и все песни о любви. Потому что любовь исцелила боль, развеяла ненависть, смягчила души. Потому что любовь помогла двум сердцам воссоединиться, но Велга слишком хорошо знала, чем закончилась на самом деле сказка о чудище и яблоневом саде. И потому ей стало тошно от этой лживой сладости. Что за глупая мечтательность заставила Вадзима так бессовестно соврать? Зачем было придумывать конец, которого быть не могло?

Она слушала, как в песне влюблённые радовались своему счастью, и в груди росло раздражение. Стоило бы позвать Хотьжера и велеть выгнать гусляра со двора. А лучше и вообще из города. Нельзя, чтобы народ стал шептаться про Велгу Буривой, влюбившуюся в наёмного убийцу.

Не в силах слушать, она развернулась, проталкиваясь сквозь толпу. Народ плотной стеной выстроился вокруг гусляра, слушал жадно. И Велга, кажется, уже ощущала на себе их осуждающие, насмешливые взгляды. Поняли ли они, о ком эта песня? Станут ли они презирать или жалеть её? Что хуже?

Велга вырвалась наконец из толпы, метнулась обратно к лестнице, как вдруг гусли сменили свой сладкий напев. И яблоневый сад остался вдалеке. Влюблённые распрощались на берегу реки навеки. И чудище оказалось в одиночестве на маковом поле. А девушка осталась ждать его в яблоневом саду.

Велга замерла. Последние слова ударили её точно оплеуха. Неожиданно грустно и неровно всплакнули и затихли струны.

– Что?..

Она оглянулась, пытаясь разглядеть за спинами гостей Вадзима, но людей было слишком много.

– Маковое поле…

Раздались хлопки, и народ вдруг в восторге заулюлюкал, закричал.

– Ещё! – воскликнули в толпе. – Давай ещё!

– Про чудище…

– И яблоневый сад.

Велга нырнула обратно в толпу, протискиваясь, расталкивая локтями.

– Красиво-то как, – всхлипнул в стороне женский голос.

– Сказки всё…

– Но красиво.

Велгу едва не сбили с ног. Она увернулась, нырнула кому-то под руку и, наконец, выбралась на площадку к гусляру. Он пил из поднесённой чаши.

– Вадзим!

Он удивлённо взглянул на неё.

Велга стояла задыхаясь. Растрёпанная, растерянная, онемевшая. Она смогла только помотать головой, умоляя сказать, что всё это неправда. Сказка. Красивая, грустная сказка, полная лжи, как это всегда и бывает.

Но Вадзим вытер тыльной стороной ладони чёрную бороду, потупил взгляд и как-то очень неловко, стыдливо даже, посмотрел на Велгу. Кивнул.

Белый Ворон, которого звали Войчех, и вправду остался на маковом поле. Рядом со своими сёстрами.

А Велге Буривой из Старгорода остался её дом в яблоневом саду.

Она попятилась к стене, оттуда дальше к выходу. Люди на этот раз перед ней расступались, пропускали.

Создатель услышал молитвы Велги. Больше они с Войчехом никогда не встретятся. Никогда.

Ноги точно сами повели её прочь из дворца боярина.

Никогда.

Будто из ниоткуда появился Мишка, побежал рядом.

Никогда.

Велга держалась за грудь. Сердце, казалось, вот-вот разорвётся. Она и не знала, что оно ещё способно было болеть. Чувствовать.

Никогда…

Она оглянулась и заметила Хотьжера с Белкой на плече, следовавшего за Велгой по пятам. Он ничего не спросил. Она ничего не сказала.

На закате Старгород окрасился в медовые оттенки, наводнился тенями и шорохами. Город на высоком холме, что всегда шумел, погрузился в умиротворяющую дрёму. Велга шла быстро, и скоро радостный гул, доносившийся со двора Ростиха, затих.

А она шла всё дальше, всё быстрее, по улицам, с которых стёрли всех рыб, напоминавших о бывших правителях, по Сутулому мосту, вперёд, к разорённой усадьбе Буривоев.

Покорёженный забор разобрали, как и всё пожарище. Ничего не осталось. Только пустырь на месте дворца и высокая трава там, где ещё в конце весны пышно цвёл яблоневый сад.

Велга ступила в траву, пошла медленно, вспоминая, как прежде гуляла здесь не между чёрными стволами.

Прошлым летом, как и каждое лето до этого, в это самое время Буривои собирали яблоки, отмечали Яблочный Спас. Но в Старгороде больше не осталось плодоносящих яблонь.

Было чарующе мирно. Точно на кладбище. И мёртвый сад, казалось, неразборчиво шептал, пытаясь заговорить с Велгой, позвать десятком, сотней голосов всех Буривоев, что когда-либо ходили по этой земле.

Она прикрыла глаза, представляя братьев и мать с отцом, представляя нянюшку и всех, кого она потеряла в ту весеннюю ночь.