– Девятнадцать, – она чуть- чуть поерзала и перестала, как только заметила, что делает это. – Не понимаю, для чего я вам понадобилась? Я не лекарь и самочувствие тела изменить не в силах. Мой дар не в этом.

– Это мне известно. Мой верный друг, – старик махнул рукой на стоящего позади лекаря, – рассказал мне о том, как работает ваш дар, – на этих его словах Ларэ не сдержалась и одним глазком глянула на безэмоционального мужчину. – Вы очищаете ауры от плохой энергии: сглаза, порчи или остатков падких эмоций. Страха за жизнь, например. В последнее время мне частенько приходится задумываться о смерти. Это неплохо сбивает мой сон по ночам. Если благодаря вам, я избавлюсь, по крайне мере, от тревожности во сне, то буду знать, что совсем не зря вызывал вас в свой дом по этой удушающей жаре, – затем он сказал себе в подбородок, словно мысли его не могли идти одним путем достаточно долго. – Эх, поскорее бы осень вступила в права.

Эразия Бульба оказался прав. Или, вернее, его преданный лекарь. Ее дар осветлял энергию вокруг. И все. Светлая энергия не могла не влиять на тех, кто в ней находится, да и зачастую все проблемы людей исходят из их психологии. Так что неудивительно, что на некоторых он действовал исцеляюще.

– Чем вы больны? – вежливо поинтересовалась девушка у старика.

Тот улыбнулся ей милостиво, словно бы прощая за очевидную ошибку.

– Старостью, – был простой ответ. – Моаз считает, счастье продляет жизнь. Хотя потом он и передумал, воспротивившись моему намерению, – лекарь тем временем и бровью не повел, когда речь зашла о нем. Казалось, он теперь потерял к Ларэ всякий интерес. Надо же, какой изменчивый. – Позволь нам поглядеть на твой дар в действии. Мне не терпится ощутить его на себе. Надеюсь, ты не сильно устала с дороги, и это не осложнит тебя.

– Конечно, – Ларэ улыбнулась шире и попросила. – Дайте мне свою руку.

– Все, как вы скажите, – со смиренным лицом пошутил старик. – Берите пример с Моаза. Вот он, например, помыкает мной, как хочет. И вы пользуйтесь положением, – и только на последнем слове он позволил себе улыбнуться. Удивительно, как внешне похожи дети и старики. Возможно потому, что чувствует себя одинаково беззащитными перед неминуемым роком судьбы?

И лишь после этих фраз хозяина дома, лекарь все- таки ожил. Правда, с весьма скудным набором эмоций на лице. Ларэ почудилось, он намеренно ее игнорирует; витало что- то от его отношения в воздухе. Незримое и холодное.

– Прошу вас, не играйте с чувствами вашего слуги. Все, что я делаю имеет лишь цель заботы о вас, – тон его был совершенно строг и сдержан в каждом своем звуке, и все же бардовые его губы чуть вздрогнули в намеке на улыбку, стоило ему уронить последнее слово. Вздрогнули, и тут же стали такими же безмятежно- строгими, как раньше.

Какой деловой, хотелось едко бросить Ларэ, но она лишь поджала губы. Он больше совсем на нее не смотрел. Куда угодно, только не на нее. Она показалась ему неприятной? Хотя зачем бы ей об этом волноваться? И чего это она так взбеленилась из- за этого? Ну и пусть не смотрит. Одной проблемой меньше.

Поэтому решив отплатить ему той же монетой, то бишь безразличием, она сосредоточилась на своей работе. Взяв руку старика, она закатала рукав его красного мужского платья вместе с рукавом от цветастого халата и провела пальцами правой руки по обратной от локтя стороне, вдоль вен, непроизвольно вызывая у старика приятные ощущения. Затем она закрыла глаза, ибо так только могла призвать свои способности и дотронулась до своего дара, пытаясь пробудить его. Это тоже обычно занимало время. Да и чем реже она применяла дар, тем крепче он засыпал до следующего раза. Она мысленно прозвенела у него колокольчикам один раз, второй, и на третий, сила полилась по ее венам.

…

Ларэ много раз рассуждала о том, как было бы славно, будь ее дар более воинственным, более приспособленным к защите своей хозяйки. Увы, в бою он был ей совершенно бесполезен. Не то, чтобы она числилась среди драчуний или знала хотя бы несколько приемов, но порой случалось в жизни – дар, вроде владения огнем или умением направлять потоки воздуха, какие ей довелось видеть у некоторых других особенных, пришелся бы ей весьма кстати. А уж какое чувство безопасности бы она имела с такими способностями. Может, и не пришлось бы учиться так быстро бегать; стоптала бы меньше сандалий.

Когда Ларэ часом ранее закончила осветлять ауру Эразия Бульбы и открыла глаза, то неожиданно обнаружила, что старик уснул. Ноги его по смешному вытянулись, а лицо утонуло в блаженном сне.

– Работает, – сказал лекарь и на том не вымолвил больше ни слова.

Что ж, по крайне мере, выгонять ее не собирались и, похоже, официально приняли на работу. С этого дня она здесь своя. Эта мысль долгожданным успокоением согрела грудь Ларэ.

Канара, ожидавшая все это время за дверью библиотеки, провела Ларэ в ее спальную комнату. Ее все возвращал мыслями назад, к тому времени, когда она покидала библиотеку. Она могла поклясться, что чувствовала взгляд лекаря на своей спине, однако стоило ей обернуться у самого выхода, видела только как лекарь, соединив руки за спиной, профилем, исполненным необычного достоинства, смотрел в направлении окон, позволяя свету из них омывать его смуглый, ровный тон его кожи.

Его определенно можно было назвать красивым. Ларэ не понимала, почему он сперва пригвоздил ее взглядом, словно коллекционер булавкой редкую бабочку, а потом ни разу не обратил на нее внимания, избегая ее вида. Что он такого в ней увидел? Или дело не в ней? В который раз Ларэ взглянула в свое круглое зеркальце, что всегда и везде носила на своей груди. Правда не за тем, за чем заглядывала в него обычно. На этот раз ее интересовала собственная внешность, а не проверка злой энергии в окружающем пространстве. Заглядывала и не находила в себе уродливых изъянов. Не эталон красоты, но вполне красива – считала она про себя.

Что ж, похоже, ей не понять странного поведения лекаря.

Зато ей выделили комнату, какой ей никогда иметь и не снилось. В голубых оттенках, с высокой односпальной кроватью, на которой она сейчас и сидела, с тумбой, объемным шкафом, мягким круглым ковром на дощатом полу, отполированном так гладко, что ходить по нему и без ковра казалось очень удобно и уютно. А еще с рядом окошек, идущих вдоль одной из меньших стен, стекла в которых были разноцветной мозаикой. И стояли окна не только в стене, открывающейся наружу, но и в той, что смотрела внутрь дома. Комната Ларэ, в отличие от всех прочих, находилась в основной части здания, где все окружающие комнаты –сплошь залы для отдыха и досуга. Двери ее выходили узкий галерейный проход, с одной стороны которого шли перила, поддерживаемые резными ножками из мрамора. А за перилами, внизу расположились все те же дорогие диваны со столиками, карликовые пальмы в алмазных горшках и несколько средних люстр из бронзы, свисающих на толстых цепях с плоского белого потолка.

Еще до ее прихода служанки, по словам Канары, позаботились о чистом постельном белье в комнате, оставили на письменном столе несколько увесистых незажжённых канделябров и уйму запасных свечек, и даже позаботились о ночнужке для девушки, представляющую из себя белую сорочку длиной до пола с красивыми ажурными вставками на ключицах. Ей такой прелести в жизни носить не доводилось. Тем не менее Ларэ полагала – она быстро привыкнет к хорошей жизни. У нее то самой личных вещей при себе находилось немного: семь колец с полудрагоценными камнями, которые она уже сняла с рук на тумбу, бабушкин платок, одно запасное платье в сумке и зеркальце в оправе из тростниковых сухих палочек, которое она всегда носила на груди, чтобы в любое время иметь возможность заглянуть в него ради проверки новой местности.

Правда, она ощутила себя пристыженно, когда домоправительница оглядела ее с ног до головы и взгляд ее недоуменно остановился на сумке Ларэ, свисающей по бедру. Женщина поинтересовалась, все ли это ее пожитки и нет ли других, и стоило Ларэ покачать головой, как та озадаченно нахмурилась. Но хотя бы ничего не сказала об этом, а лишь напомнила про ужин и любовь господ к пунктуальности.