– Ну, а ты сам подумай! – Лекторским тоном знатока начала она. – Загон не большой, нормальные крылья у взрослого гросса, в два раза длиннее его самого, где их тут расправлять? Мы перетягиваем им крылья, примерно в месячном возрасте, по анатомическим сгибам, они их так и складывают. Так что им дискомфортно – наверняка, но больно – врятли. Если стянуть крылья гроссу в раннем возрасте, они перестают расти, не развиваются.

– То есть они не умеют летать?

– Нет конечно, и никогда не научатся, даже если распустить ремни.

– Ох, даже жалко как-то, – протянул Роун печально.

Госпожа Грута громко рассмеялась:

– Жалко ему! А когда новорожденного, оставшегося без матери, вскармливают гроссовым молоком, тебе не жалко? Когда после жестокой лихорадки, человека, на краю могилы, исхудавшего до скелета, ставят на ноги за неделю, тебе не жалко? Когда кишечная зараза выбивает из тебя дух за пару дней, а гроссово молоко избавляет от мучений и излечивает, тебе не жалко?

Роун смущённо потупился.

– Вот то-то же, – смеясь, и похлопывая его по спине, проговорила госпожа Грута, глядя в его сконфуженное лицо. – Всех жалко, и поросят, и коровок, и плумсов, и курочек, но когда ты их ешь, врятли жалеешь.

– А гроссов едят? – спросил Роун.

– Нет, их мясо не пригодно, им и отравиться можно знатно, до смерти. Да и на вкус оно неприятное, горькое, с серным привкусом. Вот их рога, другое дело, они высоко ценятся. Из рогов можно много всего делать, украшения, отделку для мебели, статуэтки, некоторые детали для механизмов. Хороший материал, столетиями не портится и не теряет своих качеств. Волос с хвоста тоже ценен, один волосок может выдержать вес до пяти стоунов.

– Правда? – ошарашенно переспросил Роун.

– Правда, – смеясь ответила госпожа Грута. – А вот их костяк почти никуда не годен, тонкий, лёгкий, пористый и хрупкий. Разламывается в множество острых осколков. Так что мы избавляемся от него, а то собаки гибнут, пытаясь сожрать косточку. Большую часть костей продаём рыболовам, моряки их ценят. Гроссовы кости не тонут, рыбаки из них поплавки делают.

Роун задумчиво посмотрел на стойла и сделал шаг в направлении своего нового знакомого, с намерением погладить жуткую морду. Госпожа Грута схватила его за шиворот и дёрнула назад:

– Ты куда это собрался, свет моих очей?

– Погладить хотел, – испуганно ответил Роун,– простите госпожа, нельзя да?

– Нет, конечно, остолоп! Ты совсем ничегошеньки о них не знаешь, верно?

– А что? Это опасно? Цапнуть могут?

– Цапнуть конечно могут, не без этого, но страшны они не этим. – она указала пальцем на морду гросса. – Видишь, какая большая нижняя челюсть?

–Да…

– У них там прячется очень большой и длинный язык. У некоторых длина достигает почти двух ярдов.

– Ого

– Да! И он не только длинный и сильный, он ещё и ядовитый. Вот решит гросс, что ты ему угрожаешь, или, что ты вкусный, вытянет язык, обовьёт твою руку или шею, попадёт его яд тебе на кожу, вот тогда-то и пожалеешь, что на свет родился.

– А что будет?– округлив глаза, спросил Роун.

– У них язык, ядовитый сок выделяет. Этот сок разъедает человеческую и не только, кожу. Место контакта чернеет и начинает гнить. Если ожёг не лечить, всё вокруг него сгниёт и человек умрёт в лихорадке. А если в глаза попадёт, то ослепнешь, тут лечи, не лечи – итог один.

– А как вы их тогда кормите? А как их доить? К ним получается вообще подходить нельзя? – начал сыпать вопросами Роун.

–Можно, если умеючи, – рассмеялась заводчица, – видишь какой широкий проход между стойлами? Пять ярдов! Не дотянутся шельмецы, даже если захотят. Кормчие ходят по серединному ярду с тележками, на длинных подводах с тягой. Вон, глянь на потолок, видишь, верёвки закреплены у каждого загона? Длинными шестами с крюками, они спускают верёвки, тянут, кормушка опускается и наклоняется к кормчему. Он подводит свою тележку к кормушке, на конце подвода проворачивает ремень, рычагом. Тележка переворачивается в кормушку. Потом он тянет, вот за эту вторую верёвку, с кольцом на конце, и кормушка возвращается в исходное положение, поворачиваясь к гроссу. Так и кормим, на расстоянии, чтоб не калечить наших животных.

– Не калечить? – удивлённо спросил Роун.

– Ну да. Некоторые нерадивцы, считающие себя заводчиками, иссякают им языки вместе с крыльями, через пару недель после рождения. Это варварство какое то, гроссы чаще всего гибнут, особенно от ампутации крыльев. А те, что выживают, после иссечения языка, дают молоко плохого качества и живут не долго, потому что не могут нормально питаться.

– А доите как?

– Очень просто! Они когда поедят с утра сытно, сонными становятся, спокойными. Смотритель, в данном случае я и два моих помощника, в специальном лёгком доспехе и защите на глазах, подходит и надевает им на морды специальный чехол, из дублёной кожи. Вон те, что на стене висят. – она ткнула пальцем в стену. – Наденешь намордник, можно и погладить, и у рогов почесать, нравится им очень. Тогда и доярки приступают к своему делу. Доят самок, раз в два дня, с утра, после кормёжки. После дойки матки ещё спокойнее, почти спят на ходу. Перед едой к ним лучше не соваться, схватит и не отпустит, пока не оглоушишь её чем-нибудь.

– Вот это да! – Роун обежал глазами все стойла, представляя, как покоряет стадо гроссов.

– Это самки! – продолжила госпожа Грута.– а если к самцу подойти нужно, то это совсем другой коленкор. Самец может быть болен, тогда он не ест и при этом становится крайне нервным. Или он может быть крайне агрессивным в период гона. Для таких случаев у нас есть хитрая травка. Мы эту травку с патокой мешаем, любят эти бестии сладкое и солёное. В травке особые соки, когда они смешиваются со слюной паршивцев, превращаются в сильно клейкий состав, а если ещё сахара добавить, то тушите свет.– Она хохотнула. – Вот, пока они глаза пучат, да пытаются пережевать прилипшую вязкую пакость, в такой ступор впадают, что им легко намордник накинуть.

– Ловко! – засмеялся Роун.

– Пошли молодняк покажу, они презабавные, пока маленькие.

Она зашагала по серединному ярду, проходя загон насквозь, к противоположному входу. Роун пошёл за ней следом, шаг в шаг, с опаской поглядывая по сторонам. Госпожа Грута дошла до ворот и пинком мощной ноги, в кожаных сапогах, распахнула створку. Они вышли на яркий солнечный свет, Роун жадно вдохнул гораздо более свежий воздух. Поплутав между хозяйственными постройками, они, наконец, вышли на открытое пространство у реки. Заунывные стенания из загонов, здесь почти не слышались. Река весело журчала, свежий ветерок развеивал чудовищный запах гроссов, в кустах ивняка возле воды, во все глотки распевали какие-то птицы, туча разномастных бабочек порхала везде, куда ложился глаз. Идиллическую картину дополняла низенькая изумрудно-зелёная травка под ногами и ограда открытого загона, выкрашенная в белый цвет. Роун охнул, разглядев обитателей большого выгула, обогнав заводчицу, он подбежал к невысокой ограде из деревянных реек. Внутри огороженного участка резвились несколько десятков маленьких гроссов. Они довольно неуверенно и шатко передвигались, напрыгивая друг на друга. То тут, то там начинались свары, малыши утробно порыкивали, пинались и кусали друг дружку, время от времени расправляя крылья и угрожающе хлопая ими, это было завораживающее зрелище. Госпожа Грута облокотилась на забор, с нежностью глядя на молодняк. Роун открыл рот от изумления, теперь вся их анатомия стала ему понятна. Крылья кожистые, полупрозрачные, складывались сверху по центру спины и расправлялись снова, повинуясь работе мускулов и сухожилий. Один из телят подковылял к ним, и протянул мордочку к госпоже Груте. Она стянула перчатку, протянула руку и почесала малыша рядом с наметившимся гребнем.

– Ты мой маленький шельмец, подлиза, хочешь сладенького? – заворковала она.

Она достала из сумки на боку, небольшой кусочек чего-то липкого и мерзкого на вид, протянула руку и сунула это в радушно распахнутую пасть попрошайки. Маленькие челюсти заходили ходуном, прожевав и проглотив, он вывалил длинный розовый язык и довольно заурчал. Госпожа Грута костяшками пальцев почесала ему лоб, и легонечко шлёпнула ладонью по висящему языку. Малыш втянул язык, дёрнул головой, и стремясь произвести впечатление, попытался прогарцевать мимо них, но запутался в собственных ногах, запнулся, чуть не упал, и гневно захлопал крыльями, пятясь боком, как пьяный. Роун и гордая заводчица расхохотались.