***

У подъезда сидели слесарь Магомедка и дворничиха Люба. Магомедка приехал из Ташкента, пытался торговать на рынке специями, но оседлые туркмены купили рынок и он пошел в слесари. Было это давно, когда все работы были хороши. Сейчас его ценили, он обслуживал только их дом, в котором было всего 36 квартир. Жил он в полуподвале, занимал несколько комнат и мастерскую. Как его звали по паспорту, Кузьма Евсеевич не знал.

– Салам, – приветствовал его Магомедка и приподнял кепку, на которой было по-русски написано «ЦРУ».

«Добрый день», – подумал Евсеич, но сказал:

– Здравствуйте.

Люба в этот момент отвлеклась на кошку, забравшуюся в песочницу.

– Куда, тварь!

Кошка не отреагировала на крик и начала копать.

– Гадина! – крикнула Люба и метнула в кошку метелку, но не попала. Медленно встав, она пошла к песочнице.

– Иди сюда, кис-кис, – уже спокойно сказала Люба и, подняв метлу, прицелилась.

Кошка была домашняя и приученная к песку, метелку она заметила в последний момент и, мяукнув, отлетела в сторону.

– Муся! – от подъезда соседнего дома встала и пошла, как танк, крупногабаритная дама в красной косынке с люрексом.

– Муся, девочка моя.

Кошка подбежала к ней и прыгнула на руки. Люба подобрала метелку и в этот момент получила толчок в спину. Тетка поглаживала кошку и смотрела, как медленно поворачивается дворничиха.

«Сейчас прольется чья-то кровь», – вспомнил Кузьма и поспешил скрыться. Он не видел, как вскочил Магомедка и кинулся помогать Любе. Евсеевич только слышал что-то грозное.

– Женщина?! – Люба произнесла это так, что Кузьма понял: будет битва до полного и окончательного уничтожения.

Вечером в домовом чате он посмотрит видео эпического сражения, снятое неизвестным свидетелем этого побоища. Люба со словами: «Тут дети играют», – била тетку метлой по голове. Косынка зацепилась и моталась как флаг. Тетка махала руками, но это не помогало. Кошку она кинула в сторону, та опять полезла в песочницу, но Магомедка, как Пеле, пнул ее через весь двор. Она полетела, растопырив лапы.

– К хорошей погоде, – сказал бы прапорщик.

Вечером под видосом было 100500 комментариев. Кто-то защищал котика, но их быстро затроллили представители сообщества «детинашевсе».

Кузьма не стал читать комментарии.

***

В парке доминошников не было, пришлось искать их по соседним дворам. Так как он был в спортивном костюме, то решил, будет обходить дворы спортивной ходьбой. Сначала трудно было вспомнить, как он делал это в девятом классе на районных соревнованиях, а потом память открылась, и он пошел, ему даже понравилось.

Люди оборачивались, но вслед никто не свистел. Обойдя квартал, заглянув в каждый двор, он нашел игроков через полчаса интенсивной ходьбы. Два мужика со звуком проходящей электрички двигали доминошки по столу, обитому металлом. Звук был страшный, Евсеичу не понравилось и он ушел.

Через пятнадцать минут во дворе гастронома номер сто он увидел настоящих доминошников, почти как в кино. Четверо мужчин играли за половинкой теннисного стола. Они сидели каждый на своем стуле, а не на колхозной лавочке.

«Стулья приносят с собой, – понял Кузьма, – чтобы ночью не собирались пьяницы и молодежь».

Играли молча, слышно было только «рыба» или «вышел».

Евсеевич встал неподалеку и, прислонившись к дереву, простоял около четверти часа. Игра была красивая, ему понравилось, но стула у него не было. Один из игравших узнал его.

– Здравия желаю, товарищ, – сказал он, приподнял капроновую розовую шляпу, которой было лет пятьдесят, но выглядела она как новая.

«Хорошая шляпа», – отметил про себя Евсеич и ответил кивком головы. Кто это, он не помнил, но решил, что постоит еще и пойдет, а потом, если что, договорится с ним и будет у него оставлять стул. В гараже у Кузьмы был хороший стул.

Тень упала на доминошников, они стали в крапинку от солнечных бликов. Евсеевич подумал: «Надо взять у сына фотоаппарат и снимать такие красивые моменты, а потом сделать выставку».

После этого Кузьма тихо развернулся и ушел.

Выходя из двора мимо роддома, он заметил шагающего с озадаченным видом Сидорова. Кузьма не любил прятаться или делать вид, что не замечает человека, не то было воспитание. Он был открытым и смелым – что ему Сидоров.

Сидоров не любил людей, не любил встречаться на улице, не любил здороваться. Он мог сделать вид, что не узнал почетного пенсионера.

«И ладно, так даже лучше», – подумал Евсеич и пошел домой. Выйдя на аллею, он оглянулся – хорошая площадь, памятник на месте, все как раньше, только рекламы много. Надо ее отменить, а то вид портит. Но его сын от первого брака работал в рекламном агентстве. Кузьма Евсеевич понимал, что при этой власти рекламу не отменить.

Сидорова он помнил еще по первым собраниям в гаражном кооперативе. Сначала Сидоров вел себя как новый русский, но потом стал говорить правильные вещи и решил вопрос с трактором. Был у него знакомый мастер в горкомхозе. Они проголосовали, что за небольшие деньги тракторист будет заезжать во двор и убирать снег перед гаражами. Никого это не напрягало, но все запомнили, что договорился Сидоров. Никаких привилегий в гаражной иерархии ему это не принесло. Потом оказалось, что Сидоров не только живет в соседнем доме, но и работает в здании, где сидело управление самого Кузьмы Евсеевича. Они стали встречаться по утрам, примерно в одном месте, так часто случается с дисциплинированными людьми, привыкшими выходить на работу в одно и то же время.

Кузьме до управления было недалеко и он не вызывал машину, если даже были сильные морозы. Сидорова он знал мало и, если бы его спросили, то ответил бы:

– Нормальный мужик.

***

Пистолет сильно тянул карман. Сидоров после того, как Филипп еще ребенком потерял кобуру, редко вытаскивал пистолет из сейфа, но сегодня приспичило. Позвонил Иванов и позвал по делу. Просто сказал:

– Принеси пистолет, – как будто просил захватить фонарик. Понятно, что не каждый день кому-то нужен фонарик и обычно у нормального человека в хозяйстве есть фонарик, а пистолет не фонарик.

По телефону не станешь узнавать зачем, но и прийти после такой просьбы без пистолета совсем не хорошо. Приятель неспроста просит принести пистолет. Подумав, что надо помочь, Сидоров оставил патроны дома, сунул пистолет в карман и пошел.

Этот пестик был незаконный, законный на такие дела не берут. Он подобрал его в камышах, когда был в отпуске.

Два пьяных милиционера всю ночь бродили по детскому лагерю отдыха недалеко от деревни, где он отдыхал у знакомых бывшей жены. Лето было прекрасное. Они семьей поехали в деревню, жили в большом доме, ходили на реку, ловили пескарей. Рядом был лагерь, в котором работали студентки педучилища. К ним и приехали деревенские менты. Что там было, Сидоров не знает, но утром в камышах он нашел пистолет. Хотел выкинуть от греха подальше, но подумал и решил оставить.

В обед по камышам шерстили взмыленные милиционеры, а по деревне разнесли слух, что если кто найдет, чтобы отдали, а то, не дай Бог, дети отыщут. Менты Сидорову не понравились. Пестик лежал дома, в коробке с карандашами, а коробка стояла в сейфе. Коробка было не нужна, внуков у него пока не было. Сидоров жил один. Сын в Москве, а жена давно съехала к любовнице.

«Поганки», – вспомнил Сидоров.

Без жены ему было лучше, он самостоятельно вел хозяйство, раз в неделю пылесосил, мыл пол и стирал постельное белье. В магазин ходил по понедельникам, привозил продуктов на неделю и не переживал.

Восьмого марта в дверь позвонила соседка Вера и спросила соли. Так празднично решился вопрос секса. Соседка была симпатичная мать-одиночка, бухгалтерша в какой-то фирме, торгующей металлом. Она не претендовала на роль жены и жилплощадь, но настаивала, чтобы их связь оставалась тайной. Боялась, что ее сын-подросток все неправильно поймет. Сидорова устраивала такая конспирация.