Петров был у Николса на дне рождения, жена попросила забрать ее пьяненькую. Они с подружками напоздравялись и не могли вызвать такси, честно сказать, боялись. Район у Николса тот еще. Ближайшее метро «ВРЗ» заплевано по пояс. Петров подъехал, пришлось подниматься в квартиру, девушки были бухонькие.
Жил Николс нескромно: квартира старой планировки, зеркальные двери, лепнина на потолке со звездами и колосьями. Большие окна, темно-зеленые, тяжелые шторы – примерная обстановка приемной первого секретаря небольшого городка.
В комнаты Петров не проходил, только на кухню, где было сильно накурено. Он забрал жену и ее подругу. Ей было особенно хорошо, она не спешила уходить, долго со всеми прощалась, а дома ее ждал некормленый кот. Подруга светилась надеждой на счастье. Нина смеялась, обнималась со всеми и говорила:
– Это мой Петров.
И все говорили:
– Как тебе повезло.
Петров собрал женщин, посмотрел на Николса, который, со слов жены, самый крутой астролог в мире и у него все сбывается, и поехал развозить пьяных дам. В машине они не могли остановиться и все время разговаривали и даже пели.
К себе в дом Петров гостей не приглашал, не любил чужих.
К Нине приходила Лидия Леонидовна, теща Иванова. Заходила парикмахерша, но это не гость, а по делу. Так что из гостей была только Васина теща, которую уже трудно назвать гостем.
Дело в том, что женщины сдружились даже больше чем Иванов и Петров. Они ездили на базар, в магазины, после того как у Нины появилась машина, стали гонять в Аскат, даже отдыхали на Хайнане.
Лида была интересная дамочка, все у нее было по полочкам, дело она свое вела безукоризненно. Вовремя без шума приватизировала магазин в центре города, давно сдала помещение в аренду и успешно жила. Говорила:
– Внукам останется, – но внуков у нее еще не было. Дочь Ольга не спешила, а Вася не настаивал. У него были дети от первого брака.
Лида не требовала внуков немедленно.
«Пусть живут, Оля еще молодая, Вася хороший», – было заметно, что зять ей нравится. Сначала она беспокоилась, что художник, но потом рассудила, что она их прокормит, в гробу карманов нет.
Лида не так давно вышла на пенсию и чувствовала себя деловой, уверенной и свободной от предрассудков.
Петров наблюдал за Лидой и думал: «А не лесбиянка ли она?»
Но так как отношения у него с женой оставались стабильными, то он успокоился. Хотя с чего напрягаться? От Сидорова ушла жена, ему даже лучше стало.
Это у Петрова жена смирная и понятливая, а у Сидорова была полная истеричка. В теле была женщина, но не толстая. Сидоров даже не понял, как это случилась. Была у его жены подружка, работала в банке. Как все подружки, они ходили в спортзал, в баню, в театр, ездили за шмотками в соседний город. Как будто в местных магазинах нет приличных шмоток, сколько бабских магазинов открыла Ира Шанцева.
Ира знает толк в женских тряпочках, и они явно не хуже, чем у соседа.
Любой деловой человек в городе знал, кто такая Шанцева, в своем деле она лучше всех. Один из ее магазинов был в их доме. Жена Петрова не вылазила из него – как устоять слабой женщине.
Но жена Сидорова была моднее или что-то другое, тянуло ее в Н-ск.
Однажды банкирку пригласили туда работать, и они свили там гнездышко. Город, видите ли, большой и толерантный. А Сидорову какая разница насколько он толерантнее – для него это семейная драма.
У Сидорова есть взрослый сын, хорошо, что он живет в Москве и ему, как всем москвичам, чихать.
Петров был уверен, что всем москвичам на все чихать, что не касается Москвы, а понаехавшим не интересно как там, на малой родине.
– Возвращаться – плохая примета.
Если Нина уйдет к Лиде, Петров не расстроится. Это он сразу решил, как только узнал, что от Сидорова жена ушла к бабе.
Мировые проблемы, такие как оскорбление чувств верующих или терпимость к сексуальным меньшинствам, Петрова не волновали. Он мог поддержать разговор, у него было свое мнение, но где оскорбления верующих и меньшинств, если Петров в церковь ходил только на Петров день, а живого педераста видел только по телевизору.
Когда они играли в карты, часто возникали бурные разговоры. Честно сказать, Гросс любил орать за идею. Спорил он громко. Петров в этих спорах не участвовал, смотрел в пивную кружку, поддакивал, чтобы не казалось, что он гомик или неверующий.
Чаще обсуждали политику: когда повысили пенсионный возраст, орали так, что было слышно в соседнем магазине. Но хозяин магазина Леха не звонил – то ли ему было интересно, то ли слов не разобрал. Не понятно, кто был за что – один бывший полковник, уже на пенсии, говорил – правильно сделали. Другой товарищ, которому до выслуги лет было далеко, говорил, что мужики не доживают. Орали за справедливость.
Политическая болтовня была чужда внутренней гармонии Петрова, он был деловой человек. Даже рост цен на гречку его не трогал – чем больше цена, тем легче спекулянту. У них край перепуганных крестьян. Солярка и бензин, цены на зерно – все это большие дела, и в этих делах Петров разбирался, а политика – это не его дело.
– Кто ты по жизни?– спросил его Сидоров.
– Обыватель, – подумав, сказал Петров.
– Масса, – сказал Сидоров.
– Народ, – ответил Петров, – сам ты кто?
– Человек, и это звучит гордо! – продекламировал Сидоров.
Сидоров был наблюдательным и Петров это знал, слов лишних не говорил и свое дело делал тихо.
Какими делами занимался Сидоров, Петров только представлял, потому что сидел Сидоров на одном этаже с отделом иностранных дел, был у него свой кабинет, на двери было написано «Главный специалист».
Петров не любил ходить пешком – везде, даже в булочную, ездил на машине, а Сидоров любил гулять. Когда он шел, была видна армейская выправка, видимо, давно его хорошенько выправили. Петров сам не спрашивал, а Сидоров не рассказывал. Говорили они обо всем на свете, но не про это. Сидоров рассказывал, что учился в Тамбове. Петров ничего про Тамбов не знал, кроме того что где-то там расстреляли Бузову.
Случилось так, что Петров выпил у Иванова лишнего, и Сидоров предложил прогуляться, подышать воздухом, наверно, ему не хотелось возвращаться домой. Идти было недалеко, через весь центр по косой минут пятнадцать. Шли они дворами, сначала через школу, потом во двор больницы, которую в народе называли «жэдовская», она принадлежала железной дороге.
Оказалось, что Сидоров хорошо знал Зальцмана, а Петров – Манукянов, а вместе они знали всех Неймарков. Дальше вышли к библиотеке и потом во двор «Сотого», где между роддомом и гаражами Петров захотел в туалет. Мимо проходил Ашкен, давнишний знакомый Сидорова по спецполиклинике.
Ашкен был тоже нетрезвым, поднялись к нему. Как оказалось, он долго работал детским психиатром. Таких дел у Петрова никогда не было. А потом Ашкен ушел в МВД, правил мозги участникам чеченских командировок. У Ашкена было тепло и уютно, сын-подросток наяривал на гитаре, но засиживаться не стали, выпили по одной и пошли дальше.
Повернули в арку, прошли мимо фонтана и Ленина, мимо центральной гостиницы и универа на Димитрова, во дворы хрущевок. Там студенты протоптали тропинку между гаражами. И через двор «Горбатого» вышли к «Титанику».
Пока шли, говорили. Почти с каждым домом, мимо которого они проходили, их что-нибудь связывало. Например, в «Горбатом», перед которым они сейчас стояли, жили Кулебаба и его прекрасная дочь Эвелина.
Сын у Сидорова учился в сорок пятой, а у Петрова в доме рядом с этой школой жил приятель жены – Кислый.
Вова Кислов – самый известный музыкант в городе, как бы там всякие тети из музыкального училища или филармонии не причитали, как бы рокеры ни пели, Кислый, все равно, самый известный лабух в городе. Он пел во всех кабаках города. Он пел на танцах в горпарке в те времена, когда там стоял Ленин. Петров видел Кислова с ансамблем в Пекине, в огромном, но тухлом кабаке «Шоколад» в центре Ябаолу. Это было круто. Петров тогда почувствовал себя дома, даже потные «киты» с голыми животами ему не мешали. Он сидел в углу и наслаждался Родиной. Вспоминал, как в ресторане «Барнаул», на чьей-то свадьбе, охранник бил дубинкой по спине Мишу Большакова. Миша был в офицерском полушубке, ему было не больно, но он орал:
