— Помог бы вам, да старость мешает, — посожалел отец.
— Не беспокойся. Управимся…
2
Владимир Изотович Сербин был его сверстником. Лет восемнадцать назад их сдружила охота, ночевка в стогу близ озера, на котором они караулили уток на перелете. Понравились Погорельцеву в Сербине простота и открытость. Работал Владимир Изотович слесарем на заводе, вел настройку-наладку каких-то точных приборов. Стрелял он лучше Сергея Васильевича, часто в трофеях его обходил, но добычу всегда делил поровну. В нем не было жадности, и Погорельцев не отличался ею. Согласие вышло у них на редкость, друг без друга они уже не могли обходиться, каждый год брали отпуск вместе весной или осенью. Бывали они и в родной стороне Сергея Васильевича, ездили на погорельцевских «Жигулях» за полтораста верст — сначала за Томь, а там и за Обь. Теперь и не сосчитать, сколько раз это было, но первое путешествие в памяти сохранилось ярко.
Теплая осень стояла, с парными туманами по утрам, не то что нынешняя — промозглая, слякотная. С рассветом отправились в путь. Сосновый бор, чистый и мшистый, молчаливо стоял по обе стороны дороги. Опустили стекла: смолистый воздух наполнил салон машины.
За Обью хвойный лес кончился. Медью горел осинник, желтел березняк. Продольные листья ветел лежали, топорщась, на влажной земле, на ровных чистых полянах, подобно ковру.
Дорога пошла гривами. В одном месте, за оврагом, надсадно рычал бульдозер. Когда сбрасывали обороты, слышались возбужденные голоса. Издали Погорельцев увидел, как на солнце блеснул нож бульдозера. Донесся собачий лай.
— Стоп! — сказал он. — Пойдем за овраг. Я знаю, чем они там занимаются. Отец рассказывал мне про такую «охоту»…
Полезли через колючки шиповника, поднялись по овражьему склону. В отдалении, у кромки бугра, елозил бульдозер.
— И не совестно вам?! — закричал Погорельцев.
Бульдозер замер. Из кабины высунулся сухощавый
молодой парень, шмыгнул носом, сплюнул.
— Чего орешь — людей пугаешь? — огрызнулся тракторист, продолжая нагло поглядывать на подошедших.
На куче взрытой земли стоял плотный, коротконогий мужчина в новенькой телогрейке и старой ондатровой шапке. Тяжелая желтая глина облепила его сапоги, колени. Рядом копались собаки, по уши зарываясь в сырую нору.
— Закурите? — спросил тяжеловесный мужчина, вытряхивая сигареты из пачки.
— Некурящие, — сказал Погорельцев.
Толстяк подмигнул красным, припухшим глазом.
— Барсуков пропасть тут! Давай, Вася! — махнул он рукой. — Срежем еще один пласт, небось, покажутся!
— Во-первых, барсук находится под запретом. Во-вторых, это варварский способ охоты, — внушительно произнес Сербин.
— Сами-то кто такие? — тугим голосом спросил толстяк.
— Горожане. — Погорельцев поманил его в сторону. — Я помню вас. Вы прораб семнадцатой мехколонны! Шатохин ваша фамилия?
— Да, — не смутился, но как-то обмяк прораб.
— А я инженер Погорельцев, из домостроительного.
Помню, выступали вы на одном совещании, ругали поставщиков…
Шатохин мотнул раза два головой, как бы удивляясь такому неожиданному стечению обстоятельств, бросил в глину недокуренную сигарету, повернул широкое, побагровевшее лицо к трактористу, распорядился:
— Закапывай яму назад! Да осторожнее — не подави собак! Ну живее, Васек, веселее! Кто бы спорил, только не мы…
Бульдозер начал лениво сгребать комкастую глину назад. Отпугнутые от норы собаки бестолково метались по сторонам, лезли под наползающий вал, обиженно лаяли. Погорельцев и Сербин, по-хорошему распрощались с Шатохиным, возвращались к машине молча. Потом Погорельцев заговорил:
— Мужик, насколько я знаю, толковый, а вот потянуло побезобразничать. Но ведь устыдился! Видел, как он сменился с лица, когда я сказал, что видел его?
— Может, не от стыда — от досады, что помешали, — усмешливо заметил Сербин.
— Не думаю. А впрочем, черт его знает! Беда, какие горе-охотники есть…
Часа через два, одолевая ухабы и рытвины на глухом проселке, приехали они в родной дом Погорельцева. Ночевать не остались, ушли с бреднем и ружьями на луга, соорудили шалаш на чистой выкошенной гриве меж двух озер. Уставленные стогами луга зеленели сочной отавой. Чей-то стреноженный конь одиноко стоял по ту сторону круглого озера. Стало натягивать тучи, воздух влажнел. И дождь долго ждать себя не заставил. Сперва накрапывало, сеяло мелко в безветрии, потом зашуршала трава на крыше их шалаша, волнами заходила осока возле озер, блеснуло и прогремело вдруг. Стреноженный конь сделал несколько неуклюжих скачков в сторону тальниковых кустов и замер, как вкопанный. Дождь лоснил его сытую черную спину, скатывался с крутых боков. Шкура взблескивала при вспышках молний… Гроза гуляла над скошенными лугами почти всю ночь, поздняя, непредвиденная гроза…
Они не спали — лежали и слушали, как громыхает и льет в сплошной черноте, рассуждали о том, что бредень завтра мочить не придется: карась в грозу зарывается в ил. Вспоминали одного городского знакомого, находчивого рыбака, который додумался протянуть трактором по дну озера борону после грозы, взбаламутил, расшевелил сонную рыбу, а уж после проневодил удачно.
К утру небо очистилось, вызвездило. За шалашом в сене пищали мыши. Над мокрыми луговинами плавно стелился в полете лунь. Потянулись с кормовых мест утиные стаи.
Славно в тот выезд они поохотились!
В городе Погорельцев и Сербин жили в соседних пятиэтажных домах. Квартал был удобный: кинотеатр, магазин, кафе, огромный спортивный комплекс, где можно было поплавать в бассейне и попариться в сауне. И чем больше удобств и благ получали они от жизни в городе, тем сильнее тянуло их на природу. Эта осень со своими нескончаемыми ненастьями, грязью и слякотью могла у других любителей странствий отбить желание высовывать нос из теплой, уютной квартиры. Но Погорельцев со своим другом и мысли не допускал, что можно скоротать отпускные дни в городе. Наступит рано ли поздно пора ясных морозных дней, белых порош. А не наступит, так они умотают в тайгу и в такое неподходящее время. Погорельцев, конечно же не без хлопот, купил лицензию на медведя, выписал ее на пышкинские угодья. Он надеялся там на поддержку колхозного председателя Петра Петровича Кошелева, у которого Сергей Васильевич строил в хозяйстве телятник. Человек на слово крепкий, без суеты, хозяин, каких поискать, Кошелев обещал помочь «застолбить» берлогу через местного егеря. До отпуска им с Сербиным оставалось не более трех недель. Оба считали деньки, готовились исподволь, старались успеть с делами на производстве. В строительном управлении было много незавершенных объектов, год подходил к концу, приходилось «покряхтывать». Погорельцев на себе это чувствовал: рабочего дня не хватало.
Погорельцев не считал понедельник самым тяжелым днем в неделе. Но именно так случилось, что предотпускной понедельник дал начало многим волнениям и неприятностям.
К Сергею Васильевичу на работу явился в двенадцать часов высокий грузный мужчина в мокром плаще и шляпе, обнажил лысую голову и церемонно представился:
— Борис Амосович… Разрешите присесть? Спасибо! Набегался за день так, что и в такую собачью погоду жарко. Если б я знал, что значит построить дачу, в жизни не взялся бы! Как струны, жилы звенят…
— Вы из какой организации? — спросил Погорельцев, отмечая в душе, что посетитель не производит приятного впечатления.
— Я, понимаете, к вам, Сергей Васильевич, — сказал он весомо, значительно, заглядывая при этом в бумажку, уточняя, видимо, имя и отчество инженера из отдела комплектации. — Именно — к вам! И по личным делам!
На крупном лице Бориса Амосовича бисерно выступил пот, а может быть, это были капли уличной сырости. Он вынул из кармана скомканный платок в широкую черную клетку, обмахнул щеки и лысину, коснулся ушей, тоже крупных, как все черты его лица, подбородка и шеи, уже начинающей дрябнуть.
— Вы Семен Семеныча знаете? — продолжал баском Борис Амосович. — Ну, конечно, конечно! Ваше большое начальство, ваш бог. А бога, как утверждают церковники, не могут скрыть ни деревья, ни горы. Бог, мол, виден даже за горизонтом!
