– Амиша… почему ты не золотая?

Инатт золотой. Белый Рашалид блестит оттенками белого же золота. Все здесь исполнены в графитно-золотом и его вариациях, но эта девушка была совсем другой.

Ее лицо оборачивается восковой маской, пусть и всего лишь на мгновение. Она смеется нервно, коротко, и ерошит седые пряди, прежде чем ответить:

– Сама-то как думаешь, Торн? Я не отсюда, как и ты.

Она моргает.

– Но ведь ты… – «одна из них», почти говорит Торн, и тут же осекается. Они ловят своих. Она видела среди тех пленников в почти горячечном сне даит-аин с серебристыми стружками волос, даит-аин в городской одежде из Бастиона. Они ловят всех.

– …тоже реликт? – Амиша усмехается, верно угадывая ее истлевшие в воздухе слова. – Милая, это совсем, совсем не одно и то же. Ты гораздо ближе к ним, чем я.

Торн непонимающе хмурится. Качает головой, как бы говоря: «Я не понимаю». В чем разница?

– Ты из Города или…

– О, нет, что ты, не настолько «не отсюда», – она смеется. Касается руки Торн на горячей чашке чая. Ее рука такая маленькая и теплая. – Я из другого Двора, милая. Я дитя Металла и Крови, Двора Сумерек. Но я попалась одному из местных грискорнцев в одну из их трофейных охот-гонов. И вот я здесь.

Добыча. Амиша была… такой же добычей. Но ведь она была такой свободной, ходила где хотела, и все ее знали.

– Ты… – она не уверена, что корректно спрашивать такие вещи, но необходимость понять не дает ей покоя. – Тебя просто украли сюда, чтобы…

– О, нет, милая, ты совершенно правильно поняла. Меня украли на тех же основаниях, что и тебя, как развлечение, которое рано или поздно закончилось бы. Свою свободу мне пришлось заработать.

Заработать! Свободу можно заработать!

– Как?..

– Я убила своего владельца. А потом того, кто заявил права на меня.

Торн замолчала. Набрала полный рот чая, чтобы как-то оправдать молчание.

Это не ее вариант. Так она не сможет. Она не может убить Эрратта Туиренна.

– Не удивляйся, – Амиша пожимает плечами и удобно устраивает голову у Торн на плече. – Только такие чудовищные меры могут спасти тебя в этом чудовищном Дворе. Мне пришлось действовать по их животным правилам.

Этого, пожалуй, Торн еще меньше ожидала услышать.

– А в других, выходит, иначе?

Амиша аж подскакивает на месте от возмущения:

– Конечно! Вы там, за лесом, совсем ничего о нас не знаете? В мой Двор никогда не крадут чужаков ради развлечения! Мы охотимся, да, но мы никогда не совершаем набеги на беззащитных, только чтобы развлечься и выбросить потом то, что осталось, за пределы леса!

– Хорошо, хорошо! Я поняла! – проще было согласиться, хотя Торн казалось крайне сомнительным, что где-то есть плохие реликты, а где-то хорошие. Она кивнула еще раз, на всякий случай.

– И в моем Дворе нет разницы, к какому виду ты принадлежишь. В моем Дворе эгидианцы и грискорнцы не могут распоряжаться такими, как я и Инатт, просто потому что мы рождаемся с телами. Здесь, Торн, полукровка вроде тебя имеет больше прав, чем даит-аин.

Все это кажется Торн странным. Реликты всегда казались ей чем-то единым и ультимативно злым. Страшным, жутким, как ночные кошмары, без тонких нюансов.

– Звучит так, будто бы здесь все – безумные кровожадные звери.

Амиша усмехается, и эта усмешка горчит.

– А чего ты ждала от Двора, которым правит чудовище? – Амиша серьезнеет, смещается и садится прямо напротив Торн. Ее мягкие руки теперь у Торн на коленях, а бледное лицо – так близко. – Этот Двор проклят. Все здесь – жертвы проклятья, которое навлек на них избалованный тене многие тысячелетия назад. Никто не может жить вечно, а он живет; как думаешь, можно ли было остаться в здравом уме после этого? И он пускает свои тернистые корни в почву этого Двора, и на его земле рождаются дикие звери. Звери, которые крадут прекрасных налээйне-стрекоз в свои темные рощи, а потом выбрасывают в мир своих полукровок через их мертвых, израненных матерей.

Торн не по себе. Она сжимает чашку так крепко, что странно, как та еще не треснула. Если подумать, она никогда не знала, кто именно украл ее мать.

Пальцы Амиши едва ощутимо скользят по сухим белым волосам Торн, вертят пряди в пальцах, ловя тусклые, едва заметные золотые блики.

– Добро пожаловать домой, Торн. Прости, что ты появилась в логове худших из нас.

Она не может ждать. Не может больше оставаться здесь.

Торн выгадывает момент, когда Амиша уходит. Выжидает время, прежде чем может прочувствовать хрустальную тишину замка. Здесь никогда не бывает толп, замок кажется пустым. Новый, чистый и живой – и в то же время Амиша была права: он словно пережиток времени.

Торн не нарушает эту тишину, когда выскальзывает из своей постели и покидает комнату без единой вещи, кроме жилетки и кинжалов. Ее мысли – тщательно контролируемый поток. Прогулка, любование пейзажем, никаких планов – и замок выстраивается так, что она быстро находит выход в сад.

Графитно-черные тернии тянутся к ней от стен, хотят ее крови, хотят причинить ей боль. Она не боится – их намерения открыты, в отличие от витиеватых слов лорда Двора. Золотые розы мерцают в вечной темноте Двора Отголосков, смотрят за ней невидимыми глазами в глубине бархатистых лепестков, но она заставляет себя идти ровно и неспешно. Она не задумывает ничего плохого. Она просто хочет знать больше, не так ли?

Мысли выводят ее к месту, которое она раньше видела только издали. Сад словно не пускал ее сюда ранее, к богатым и крепким кленам с резными листьями всех оттенков золота. Клен шуршит совсем тихо под мягким ветром, и она на мгновение теряется в переливах его металлических листьев. Нигде больше не растут такие деревья.

Нигде больше не будет так опасно.

Она думает только о том, что хочет видеть не только сад, но и лес, и всю эту землю. И сад выводит ее к витой арке, а за ней вьется черная тропа, уводящая в глубь переплетенных хищных деревьев. Эта тропа – детище липких ночных кошмаров людей, написавших самые страшные из сказок, и на мгновение Торн хочется отступиться. Но она никогда больше не позволит страху управлять собой. Никогда больше не убежит.

Она убежала один раз, и вот чем все обернулось.

Звуки накрывают ее с головой, когда она ступает в темноту леса. Словно не было никакого замка, он растворяется за ее спиной в сонной дымке, и она почти может забыть о том, что видела внутри. Ее смертная часть поддается старым лесным правилам и пытается забыть, как ей попасть в глубину одного из Дворов. Но что-то продолжает напоминать – это реальность. Как и черные прожилки под кожей, это все произошло с ней взаправду.

Она вспоминает, как Хорра торговала с людьми из-за океана. Чужаки со светлой земли рассказывали, что нет ничего прекрасней звуков леса: щебетания птиц, шороха листвы, хруста веток. На них смотрели как на безумцев, на совершенных кретинов: ведь если ты слышишь лес – ты слишком близко к лесу. Самые прекрасные звуки останутся самыми прекрасными навсегда, потому что больше ты уже ничего не услышишь.

Торн слышит пение птиц и хруст веток и чувствует себя настолько тревожно, насколько никогда ранее.

Холодное онемение хочет связать ее ноги и руки снежными цепями. Ей кажется, что из надломанных, подобно веткам, конечностей кровь потечет как бегущая река. Мысли упорно возвращаются к тому, что она делает и зачем. К тому, что она не позволит себе умереть среди врагов – но эта мысль кажется неправильной. Разве Эрратт Туиренн ее враг?

А потом она вспоминает слова Амиши, и холод накрывает ее только новой волной.

«Он – лорд Двора. У тебя нет никакого выбора. Ты полюбишь его, хочешь ты этого или нет, и ничего ты с этим не сделаешь».

«Добро пожаловать домой, Торн».

Вот почему все кажется ненастоящим, вот почему она не хочет думать о нем как о враге.

Нет. Нет, он не будет ее погибелью.

И тогда, в черной глубине древнего графитного леса, Торн пускается в бег.