Но боги давно мертвы или спят; исчезли за Вратами Вуали задолго до написанной истории. И реликты, говорят, никогда не были склонны к фанатичному поклонению.

– Я не трофей.

Слова вырываются раньше, чем она сама понимает. Злость душит ее, давит на горло расширяющимся комом.

Амиша косится на нее, в ее серебристо-черных провалах глаз не прочесть ни единой эмоции. Пожимает плечами.

– Самовнушение – это хорошо. Если тебе так легче.

Они выходят из сада в темный лес в полном молчании. Злость Торн уступает место восхищению: она никогда ранее не видела столь огромных деревьев. Чернеющие стволы, кроны, начинающиеся высоко над ее головой; бесконечное мерцание золотистых светлячков в иллюзии вечной ночи; диковато-прекрасная жизнь, которую она никогда ранее не могла и представить.

Птицы, которых она не видела ранее. Звери, которых могла представить только на картинках из книг.

И, конечно же, множество запредельно красивых реликтов на поляне перед ней. Сражаются на настоящем боевом оружии.

Скорость. Изящество. Это выглядит как красивая постановка, а не как настоящая тренировка.

– Ну и где он?.. – Амиша останавливается, упирает руки в бока. Ее голос возвращает Торн в реальность, но в этой реальности ей не нравится. Она хочет и дальше смотреть на то, как сходятся и расходятся бойцы.

Мысль закрадывается не сразу. Ее… будут испытывать боем? Вот почему они не отняли ее кинжалы? Раньше она думала, что ее просто не считают угрозой, но, может, была и другая причина?

Амиша фыркает:

– Опять ругается на кого-то впустую, – она возникает в поле зрения Торн и скрещивает руки на груди. – Приготовься, Рашалид – не самый приятный тип. Вообще не приятный. Просто не слушай его и не перечь ему, он – гадость, которую надо просто перетерпеть… – она запинается, видя, как взгляд голубых глаз Торн соскальзывает с ее лица куда-то наверх и назад.

– Гадость интересуется, что ему притащили, – звучит холодный, негостеприимный голос.

Торн не слышит, что Амиша шутит про неудачные моменты – она сосредоточена на лице эгидианца перед ней.

Высокий, огромный, почти как Туиренн. Белый – тот самый белый эгидианец, который разомкнул ее ошейник. Бледный, с золотинкой в глазах и коротко стриженных волосах. Темные брови вразлет, острые скулы, недовольно-нахмуренное выражение… даже зная, что видела его ранее, Торн не может выбросить из головы, что его лицо ей что-то напоминает. Оно знакомое, но она не может уловить причины.

Он изящный, но не так, как изящны большинство виденных ею реликтов. Этот белый – воин, а не произведение искусства. Он слагает жестокость и кровь вместо поэзии.

Рашалид отмахивается от потока слов Амиши. Он спрашивает у Торн, понимает она вдруг. И он не получил ответа.

– Н-да, – мрачно говорит он, окидывая Торн взглядом, полным такого презрения, какого она не ощущала никогда за всю свою жизнь. – Ты тугая или как? Мне надо два раза повторять, для каждой твоей половины, а, полукровка?

…эмоции – забавная штука; в книжках часто пишут, что захлестывающие эмоции, выходящие из-под контроля это романтично, красиво, ярко. Оживляет, заставляет сердце биться.

Только почему-то в таких книжках захлестывают любовь, обожание, в самом крайнем случае – страх. Увы, тут авторы упускают неприятные варианты.

Торн захлестывает такой гнев, что она не просто не помнит больше о предосторожности. Она не знает о том, что должна держать язык за зубами, забывает обо всем остальном. Ничего нет, кроме ее ярости.

В одно мгновение она отпихивает Амишу со своего пути, подается вперед, скалясь. Слова вырываются сами, когда она тыкает в Рашалида пальцем:

– Тугая часть – явно от вас, если тебе нужно вопрос задать, чтобы меня опознать. Или от реликтового гарцевания по кустам память отшибло?

Рашалид моргает. Амиша замирает в стороне.

Из-за дерева высовывается лицо одного из грискорнцев с тренировочного поля, и он осторожно замечает:

– Рашалид нашел себе маленького женского Рашалида.

Эгидианец вспыхивает, оборачиваясь в сторону дерева:

– А ну ушел, Киранн, или сам маленьким станешь, когда я тебя на части разрублю!

Киранн исчезает. Торн хмурится, медленно приходя в сознание.

Ошибка. Она совершает ошибку за ошибкой. Ее здесь сожрут.

– Я не…

– Я имел в виду, что ты умеешь. У тебя ножи на поясе, и ты не выдохлась так, как остальные, за время скачки, – Рашалид скрещивает руки на груди. Он выглядит куда более спокойным.

– О, – встревает в разговор Амиша. – Она наверняка хорошая акробатка. Я видела этот ее старый костюм, как в цирковых…

Договорить она не успевает – на щелчок пальцев Рашалида она просто исчезает с поляны. Он закатывает глаза.

– Куда… она делась? – Торн знает, что оглядываться нет смысла, но все равно ловит себя на том, что выискивает знакомый силуэт среди деревьев.

– За пределы моего тренировочного поля, – Рашалид пожимает плечами. – Схватки и дуэли – это моя вотчина, так что на своей территории я могу делать, что хочу и с кем хочу. Как Инатт с замком.

Разумеется, он уже знает про Инатта и ее ночное путешествие. Торн даже не удивлена.

– Еще раз, что ты умеешь?

Она понимает, насколько ее навыки, скорее всего, ничтожны по меркам реликтовых рефлексов. Говорят, они не зависят от пределов и ограничений материального тела. Могут делать все, что угодно.

– Я не воин. Я была арлекином, метала ножи, – она пожимает плечами. – А что?

Он щурится. Грубовато берет ее руку и задирает рукав.

Черные прожилки бледные, их почти не видно.

– А это?

– Это?.. – непонимающе переспрашивает она. Поднимает на него озадаченный взгляд, встречается с его собственным – серьезным, суровым, холодным.

– Ты… что, вообще не понимаешь, что это?

Она снова ощущает злость, накапливающуюся комом в горле. Откуда ей знать. Откуда вообще…

– Эта метка позволяет тебе проскальзывать в различные слои реальности, Торн.

Злость истлевает как пергамент в пламени. Исчезает, пепел летит по сторонам и пропадает из вида.

Что…

Что за бред.

Слои реальности, или планы – они остались в прошлом. Когда боги еще не ушли, когда еще не заснули, они передавали свою волю из-за Врат. Множество слоев реальности, чем глубже, тем менее понятным и знакомым становилось окружение, вплоть до иных форм существования.

Это мифы.

Она смотрит на Рашалида как на дурака.

А потом смеется нервным, рваным смехом.

Он смотрит на нее с мгновение, наклоняет голову набок, как хищная птица.

– Не знала, значит.

И прежде, чем она успевает ответить, он выхватывает костяной кинжал из-за пояса и бьет ее прямо в сердце.

Адан однажды учил ее приему, тогда она считала его бесполезным. «Если на тебя нападет тот, кто быстрее тебя», – говорил он. Она смеялась тогда: кто может напасть на нее? Да еще и быть быстрее при этом?

Этот прием спасает ее сейчас. Торн почти не успевает, рука реликта настолько быстро скользит мимо. Лезвие рассекает ее куртку, оставляет порез под ключицами.

Она отскакивает, только умом понимая, что Рашалид перехватит кинжал и ударит ее вновь. Она не успеет даже осознать.

Глаза не успевают видеть. У нее есть только рефлексы и инстинкт.

Не страх. Потому что она не позволит страху победить.

Она поскальзывается почти намеренно, кинжал отсекает прядь ее волос. Изгибается так, как не гнулась на представлениях, уходя от очередного удара. Еще порез.

Прыгает за дерево, кинжал почти касается кончика ее носа. Следующий удар задевает ее ребра.

Она не может уворачиваться вечно. Он убьет ее, понимает Торн.

Он правда хочет убить ее.

– Нет! Подожди!

Бесполезно просить у реликта пощады.

Она уворачивается еще раз, ценой почти рассеченной шеи. Пошатывается.

И Рашалид впечатывает ее спиной в ствол дерева. А потом загоняет клинок в ее грудь по самую рукоять.

Она… не чувствует ничего. Забыла дышать.