Итак, отец девушки, Абрахам Рэйми, родившийся в 1920 году в штате Алабама, чернокожий с огромным шрамом на правой щеке, был найден мертвым утром 5 января этого года на скамейке в парке Санта-Мария в Анахайме9.

Я более-менее помнил этот парк. Несколько лет назад какой-то очередной филантроп, желавший облагородить городской пейзаж, заменил обычные скамейки и столики гигантскими каменными плитами, напоминавшими доисторические мегалиты и жертвенные алтари. Не лучшее садовое решение для любителей шахмат или молодых матерей, прогуливающихся с колясками, зато прочные конструкции с просторными поверхностями стали пользоваться огромной популярностью у бездомных, наркоманов и любителей случайного секса.

Под гранитной крышкой подобной «скамьи» можно было с комфортом разложить спальный мешок, спасаясь от дождя, а любой из столов странной произвольной формы легко бы выдержал короля Артура и его рыцарей Камелота, даже если бы они все вскочили на него в полном вооружении и начали отплясывать джигу.

По ночам добропорядочные обыватели района старались обходить стороной парк: черные мегалиты в неярком свете редких фонарей выглядели зловеще, к тому же их постоянные обитатели имели склонность издавать резкие душераздирающие крики. Даже полицейские патрульные избегали Санта-Марию в ночное время, предпочитая по утрам подбирать полусонных бродяжек или отправлять в больницы жертв слишком сильного кайфа и полуночных разборок.

У меня уже давно не было надежных информаторов в Анахайме, так что я надел шляпу, запер контору и прогулялся до полицейского участка Фэрфакса, по дороге бросив конверт в щель приема наличных депозитов в банке.

Как я и предполагал, Вэл Креддок сидел в своем кабинете в окружении башен из отчетов и графиков и что-то увлеченно печатал на машинке. Я знал, что Вэл обожает бумажную работу, а также порядок и точность, его отчеты еще в патруле отличались невероятной аккуратностью и маниакальной подробностью. Поэтому не сомневался, что лейтенантские нашивки – это только начало, а закончит карьеру он на высокой административной должности в комиссариате.

Я тоже был не менее маниакально привержен порядку, вот только зачастую не мог содержать в этом самом порядке собственные мысли. Вэл же и в голове не допускал даже малейшего бардака: он точно знал, в чем состоит его полицейский долг, как должно быть устроено общество, где подают самые вкусные колбаски, когда следует выпить последний стакан виски, чтобы не проспать утреннее дежурство, и как он назовет своего первенца, когда наконец найдет ту, единственную.

Полагаю, Вэл считал, что я стал жертвой какого-то коварного клеща, заразившего меня энцефалитом, от которого я спятил настолько, что уволился из полиции и занялся независимым частным сыском, приносившим мне в годовом исчислении сущие гроши. Сколько раз за прошедшие десять лет я пытался объяснить другу свои этические метания, вызывающие во мне отвращение к работе на американское государственное правосудие, он только изумленно вглядывался в меня, словно ожидая обнаружить где-нибудь в ушной раковине того самого злополучного клеща, продолжающего высасывать остатки моего разума.

– Если ты зашел пригласить меня на ленч, то сейчас я слишком занят, – сухо сказал Вэл, не отрывая глаз от каретки. – Начальство требует отчет о показателях участка.

– На самом деле я отвлеку тебя всего на минутку. Мне нужна твоя помощь.

Вэл подозрительно посмотрел на меня.

– Опять информация о текущем расследовании? Или допуск в архив? Давай, не стесняйся, выкладывай. Или подожди, дай угадаю. Ты опять наткнулся на труп и пришел мне об этом по-дружески сообщить.

– Я хотел спросить, есть ли у тебя кто-то знакомый в полиции Анахайма. Желательно в участке, к которому относится парк Санта-Мария. А еще лучше, чтобы это был детектив из отдела убийств.

– А в чем дело? – заинтересованно спросил Вэл.

Я не видел причин скрывать от приятеля причину своего интереса, рассчитывая на его помощь.

– То есть девчонка считает, что полиция не добилась результата, и поэтому наняла тебя? Погоди, но ты же не занимаешься расследованием убийств.

– Я это ей минимум дюжину раз повторил. Но она видите ли прочитала обо мне в газетах и вбила себе в голову, что ей нужен честный принципиальный одиночка, который не будет тянуть из ее семьи деньги. Может быть, мисс Роббен увлекается детективами. Знаешь, где действуют такие крепкие неулыбчивые ребята, как Сэм Спейд, Филипп Марлоу или Лью Арчер.

– Как я понял, ей удалось тебя уговорить. И что ты собираешься делать? Ставить на уши полицию Анахайма?

– Если бы я этого хотел, то не пришел бы сейчас к тебе. Нет, я хочу спокойно поговорить с кем-то из местных, кто расследовал дело. Наверняка ребята сделали все по протоколу: собрали улики, опросили возможных свидетелей. Я просто проверю все заново. Если ничего не найду, то попрощаюсь с клиенткой и посоветую ей запастись терпением. Такие дела рано или поздно раскрываются сами.

– Согласен с тобой. Вот только родственникам это не объяснишь. В итоге они злятся, нанимают адвокатов и частных сыщиков, которые начинают мутить воду и тыкать полицию мордой в грязь, мол, они плохо стараются.

– Я не буду никого тыкать мордой в грязь. Или любой другой частью тела. Так есть у тебя знакомый, с которым я мог бы поговорить?

– Есть один. Зовут Билл Гровенер. Фамилия пишется как название какой-то площади в Лондоне10, почему-то для него это важно. Мы с ним пересекались пару раз в Управлении, толковый парень, звезд с неба не хватает, но работает на совесть. Берет задницей, если понимаешь. Так что, если он скажет, что подергал за все ниточки – значит, так оно и было. Я закончу с отчетами, а потом позвоню ему, поручусь за тебя, может, расскажет о деле. Не умничай с ним слишком.

Через три часа Вэл перезвонил мне в контору и сообщил, что детектив Гровенер согласен встретиться со мной в семь вечера в баре «Четыре туза» на улице Малибу.

Улица Малибу, несмотря на название, не имела никакого отношения к знаменитому курортному пригороду, где селились миллионеры и кинозвезды. Бар «Четыре туза» находился в Вестминстере к юго-западу от Анахайма. То, что детектив Гровенер выбрал заведение в другом районе Лос-Анджелеса, говорило о том, что он не хочет, чтобы о нашей встрече знали его коллеги.

Билл Гровенер оказался мужчиной моих лет с узким нервным лицом и блестящими карими глазами. Не знаю, что именно наговорил ему Вэл, но встретил меня детектив вполне благожелательно.

– Значит, девчонка и тебя припахала искать убийцу своего папочки? – дружески спросил он, опрокидывая в себя порцию виски и тут же сделав бармену знак повторить.

Я подумал, что шелковый блеск глаз Гровенера объясняется тем, что он пришел в «Четыре туза» намного раньше меня. И возможно место выбрано не ради конспирации, а детектив часто проводит тут время подальше от родного участка. Интересно, давно ли Вэл общался с Гровенером. Не исключено, что тот успел охладеть к полевой работе и монотонным допросам свидетелей, а работать задницей теперь предпочитает за барной стойкой.

– Пришла сегодня утром, – заговорщицки подмигнул я. – Я пытался ее убедить, что если вы, ребята, ничего не нашли, то и никто не найдет, но что толку. Вот, что я выяснил из ее рассказа, – я подтолкнул к Гровенеру блокнот с открытой страницей, на которой выписал все факты по делу.

Он внимательно впился глазами в жалкие строчки, быстро прочитал и вернул мне блокнот. Может, Билл и любил пропустить несколько лишних стопок бурбона, но концентрации он не терял.

– Да, это почти все, что есть у нас, – кивнул он. – Ни улик, ни свидетелей, знаешь, как бывает в таких гадючниках. Никто не видел, как Рэйми в парк пришел, какую скамейку занял, только утром патруль наткнулся на его труп. Вокруг валялись старые газеты, пустые разбитые бутылки и куски дерьма, причем не только собачьего. На одной из бутылок мы нашли отпечатки Рэйми. Хотя про отпечатки говорить сложно, потому что одна рука у него почти вся в шрамах от ожогов, а на другой не хватает пальца. Но отпечаток большого пальца левой руки довольно четко виден на бутылке.