Черт, да у Пиппы была обширная информация о моей биографии. Неужели она нанимала частного детектива, чтобы вначале проверить меня?

Я молча кивнул, не вдаваясь в подробности.

– Тогда вы должны помнить, какое тогда было время. Родители познакомились весной 42-го года в Сан-Диего. Отца мобилизовали и должны были со дня на день отправить на корабль. А мама работала машинисткой и шифровальщицей на базе, она добровольно записалась в женские вспомогательные войска после Перл-Харбора. Мама была ярой феминисткой, считала, что женщины не должны отсиживаться дома, пока мужчин посылают на войну. На этой почве они и сошлись – отец был тоже активистом, он боролся за права черных в Америке. Особенно его возмущало, что негры первые попали под мобилизацию, и их сразу записывали в пушечное мясо, несмотря на то, что многие, как например, мой отец, уже успели закончить двухлетний колледж. Вы знаете, что тогда негров не брали даже в матросы. Просто давали винтовку и отправляли в бой. Не удивительно, что чернокожие американцы вовсе не горели желанием сражаться. Но, он не думал сбегать и прятаться, а сам пришел на призывной пункт. Позже папа мне рассказывал, что это было каким-то умопомрачением. Шла война, его должны были отправить на фронт, где каждый день мог стать последним. Они встретились с мамой, понравились друг другу, поэтому решили – почему бы и нет? Зарегистрировали брак тут же на базе, и отцу дали еще недельную отсрочку. Потом он все-таки ушел в рейд, но…

– Успел зачать вас?

– Именно. Матери пришлось уйти со службы, она подрабатывала машинисткой на дому, когда я родилась. Представляете, отца даже не отпустили на побывку, мама просто прислала ему мою фотографию. Я родилась 6 января, поэтому родители и решили назвать меня Эпифани. Точнее это была идея моего отца, а маме она понравилась. А потом она заболела. Ей помогали подруги и другие десантники, знавшие отца, но мы все равно еле сводили концы с концами. Мама умерла в начале 44-го, когда мне исполнился год и два месяца.

– Почему она не обратилась за помощью к своим родителям?

– Не хотела. Была слишком горда. А еще боялась, что ее отец придет в ярость, узнав, что она выскочила замуж за негра и родила ребенка. Ведь он уже тогда был публичной фигурой, такой скандал мог бы погубить его политическую карьеру. Маме же едва исполнился двадцать один год, она была в том же возрасте, что и я сейчас. Ей казалось, что она сама может со всем справиться, пока муж не вернется с войны. Кстати, папа хотел, чтобы мы с мамой переехали к его родителям в Алабаму, откуда он родом. Но те отказались нас принять.

– Вы не можете этого помнить.

– Конечно. Но ведь остались письма. Я нашла у мамы письма отца и других родственников, а он предал мне пачку писем, которые она ему писала на корабль. Оказывается, бабушка и дедушка Рэйми, родители отца, еще больше возмутились, что он женился на белой девушке. Представляете – они считали, что он опозорил семью. Они заявили, что не пустят мою маму на порог, но готовы были забрать меня, хоть я и была по их меркам слишком светлокожей. Мама послала их к черту, и я ее понимаю. Ну а когда она умерла, они были не против взять меня, но у них не было денег, чтобы приехать в Калифорнию. Так что я едва не попала в приют, никому не было дела до осиротевшей дочери черного солдата. К счастью, мама перед смертью успела написать своим родителям. Дедушка Вим и бабушка Эллен немедленно примчались и забрали меня к себе, оформив опекунство.

– Довольно смелый шаг для сенатора.

– О, Виму всегда было плевать на предрассудки, мама зря боялась. Он сразу признал меня своей внучкой и не стеснялся появляться со мной в публичных местах, не делал разницы между мною и моим кузеном Аланом, сыном дяди Криса, старшего брата мамы. Хотя после войны он отошел от политики и вновь сосредоточился на бизнесе, на всех фотографиях в газетах Вим крепко держал меня за руку.

– Но ваш отец все-таки вернулся. Ему не нашлось места в идиллической семейной картине?

– Мне кажется, что вы почему-то предвзято относитесь к дедушке Виму. Нет, он нормально принял моего отца. Дело в том… что весной 44-го папа был серьезно ранен. Осколками снаряда ему повредило руки и разворотило щеку. Он едва не лишился глаза. Ребята на корабле вначале решили, что у отца снесло полголовы, но это оказался лишь ожог и сильная контузия. Так что он несколько месяцев провел в военном госпитале, потом его комиссовали. Едва выписавшись из больницы, папа разыскал меня. Правда, он был все еще очень плох, руки, плечо и лицо не до конца зажили. Дедушка предложил остаться в нашем поместье, он прожил некоторое время в гостевом доме. К нему пригласили лучших врачей, которые исправили последствия военного лечения, так что в итоге папа отделался лишь шрамом на щеке, ну и еще несколькими другими шрамами. В принципе его лицо выглядело нормально, мне кажется, она сам больше его смущался. Вим предложил ему работу в одной из своих компаний, но отец отказался. Он рассказывал мне, что не знал вначале, что моя мама – девушка, на которой он женился – из такой богатой семьи. Я говорила вам, что папа был активистом и у него были свои принципы? Он хотел сам встать на ноги, чтобы нормально заботиться обо мне. Поэтому он уехал из поместья и начал искать работу. Но навещал меня так часто, как мог. Я отлично помню время в детстве, проведенное с папой. Мы ездили на пляж, ходили в цирк и в океанариум…

Пиппа снова сделала паузу в рассказе, на этот раз настоящую.

– К сожалению, у папы ничего не получалось. Он был почти инвалидом, один глаз после ранения едва видел, руки его не слушались. Конечно, он был инвалидом войны, уволился в запас с почестями и получал небольшое пособие за ранение. Но его активистское прошлое мешало устроиться на нормальную работу.

– Подождите, что значит, руки не слушались. А как же игра на скрипке?

– Это стало папиной одержимостью. Он играл на скрипке с детства, а после ранения стал использовать инструмент, чтобы разрабатывать поврежденную руку. Когда я оставалась у него, он часами занимался, проигрывая различные пьесы. Всякие народные мелодии, но также Мендельсон, Вивальди, Моцарт. Я полюбила музыку благодаря папе. Но с работой у него не ладилось, к дедушке он обращаться не хотел, поэтому… начал пить. Когда мне исполнилось пять, отец начал пропадать все чаще и надолго. Говорил, что ищет работу в других штатах. Но снова ничего не получалось. Тогда я видела его редко, он приезжал в поместье буквально на пару часов и наверное был очень пьян. Я не могу сказать наверняка, но дети такое чувствуют. В конце концов Вим и Эллен выдвинули ему ультиматум: или отец ложится к клинику, чтобы лечиться от пьянства, или они официально оформляют надо мною опекунство. Отец опять исчез…

– И тогда вы стали Пиппой Роббен?

– Наверное. Я никогда не спрашивала, когда точно дедушка сменил мою фамилию. Я знаю, что поначалу им совсем не нравилось мое имя. Эпифани. У нас так не принято. Старая голландская семья из Новой Англии, там было принято всех называть по именам бабушек и дедушек. Именно поэтому получилось, что мою мать звали Кристина, а ее старшего брата – Кристиан. К счастью, моего поколения этот бред уже не коснулся. Например, моего двоюродного брата зовут Алан, я говорила? Ну а у меня второе имя Матильда в честь прабабушки. Эллен одно время пыталась меня переучить, но я отказывалась отзываться на Тильду. В итоге сошлись на Пиппе, тем более, что это звучит как прозвище тети дедушки Вима. Правда, ее полное имя было Филиппа.

– Вернемся к вашему отцу.

– О, я не видела его потом толком много лет. Дело в том, что меня отослали учиться в пансион в Швейцарию. Дед очень хотел, чтобы я получила хорошее образование, но было очевидно, что в США это практически невозможно, меня не приняли бы ни в одну нормальную частную школу, несмотря на все его деньги и связи. Или приняли, но я бы чувствовала себя там белой вороной. Точнее черной вороной. А в Швейцарии были другие порядки. В пансионе, где я училась, были африканские принцессы, дочери королей и шейхов с Ближнего Востока, девушки из Азии, дети дипломатов со всего мира, там никто не смотрел на цвет кожи. Когда я вернулась в Америку, то без труда поступила в колледж. Конечно, не без помощи силы фамилии.