Кто верит в колдовство
«Колдовская» и «божественная» объяснительные модели представляют собой важный элемент дискурсивных практик всех взрослых членов сельского сообщества и не привязаны строго к конкретным социальным группам, хотя здесь и наблюдаются определенные тенденции. Так, в старообрядческой среде колдовству свои несчастья приписывают мирские (в основном женщины средних лет), тогда как соборные, грамотные по-стариковски и включенные в активную религиозную жизнь, неохотно разговаривают на темы колдовства (хотя и признают его существование), так как считают душегубительным многословие, а в особенности — осуждение других людей и пересказ сплетен, из которых колдовской дискурс большей частью и состоит. В православной среде наблюдается несколько иная картина: верят в колдовство пожилые женщины, многие из которых одновременно и активные церковные прихожане, а более молодые люди придерживаются секулярной объяснительной модели (когда несчастья приписывают естественным причинам) или, по крайней мере, декларируют это, стесняясь прослыть суеверными.
В большей степени в колдовской дискурс включены женщины, а среди мужчин, особенно молодых и образованных, считается не вполне достойным верить в бабьи запуки[103], несмотря на то что многие, по их словам, имеют опыт встречи с колдунами[104]. Хотя все члены сообщества обычно с детства знакомы с рассказами о колдунах и способами уберечься от сглаза и порчи, в детской субкультуре эти представления отличаются рядом особенностей (они фантастичны, менее связаны с бытом, проблемами и конфликтами взрослых). Женщины начинают «на самом деле» верить в колдовство, как правило, лишь после создания своей семьи и, в особенности, рождения детей. Показательно, что на вопрос: Оберегал ли вас дружка от колдунов на свадьбе? — информантки очень часто отвечают: Не знаю, молодая была, ничего не понимала[105]. Создание собственной семьи меняет статус женщины, увеличивается сфера ее ответственности и, следовательно, беспокойства и тревоги. Вхождение в материнскую субкультуру сопровождается овладением новыми знаниями и навыками, среди которых важное место занимают приемы народной медицины и средства профилактики и устранения магического вреда[106]. Эти знания передаются не только в форме прямого обучения, но и с помощью примеров — сюжетных нарративов, а также приобретаются опытным путем.
Таков один из способов включения в колдовской дискурс, другой путь — обращение к магическим специалистам (знахарям, колдунам, бабкам) для решения жизненных проблем. Во время сеанса диагностики они предлагают стандартную схему интерпретации несчастья. Основа этой схемы — утверждение, что у клиента есть враг (конкурент, соперница, завистник) и несчастье — результат его мистических происков. Специалист лишь направляет мысли клиента по этому пути, а тот сам отыскивает в своем окружении искомого врага (недружелюбную свекровь, менее удачливого коллегу по работе, завистливую соседку и т. п.):
Дак чё вот, кого исколдуют, дык они йиздят вон к лекарям дак, ворожат дак, как-то на воде смотрят, рассказывают, которые лечат. Поэтому узнают. Вон тожно покажут в воде дак — говорит: «Похож вот на этого человека!» Знакомого человека. Вот так[107].
Моя сестра жила с соседкой, ну, подруга она у нее была, Маша. И вот она это делала — напоила ее. И она стала со временем сохнуть, сохнуть, прямо худеть на глазах стала. А потом вообще заболела, заболела и умерла.
Соб.: А почему вы знаете, что это соседка?
А потому, что когда мы ездили к гадалкам, к лекаркам ездили, всё, как она начала болеть-то, начали ездить по гадалкам. И только вот она зашла — а она с ней же приехала, с этой подругой, которая ее напоила… Она с подругой зашла к ней, а она говорит: «А ты зачем ко мне пришла? Я тебя лечить не собираюсь. Приедешь в следующий раз одна — тогда полечим». В следующий раз она приехала одна, и она ей сказала: «Ты, — говорит, — приехала с чернокнижницей. Она, — говорит, — тебя сделала, ты, — говорит, — зачем с ней дружишь?» И она ей показала, говорит, в кольцо даже, что она ей сделала. А вот кольцо — там они снимают кольцо, ложат в воду, наговаривают чё-то, и этот человек показывается в воде. Лицо показывается человека. У нас случаев много таких. Вот она же и сказала моей сестре, что у нас в деревне очень много таких вредителей[108].
Указанный способ определения «врага» — не единственный. Подозрения, по указанию знахаря, могут пасть на того, кто приснится в ночь после лечения, придет в дом клиента с какой-либо просьбой или первым встретится на пути, как в следующем примере.
Соб.: А были колдуны?
У нас? У нас вот была соседка моя, ну, она давно была, умерла. Говорили на нее, говорили.
Соб.: А что говорили? Почему?
А почему говорили, потому что у нас тут одна женщина была на поселке, у нее дети рождались уроды, вот первый мальчик дурачок родился, потом девочка дурочка родилась. Ну, она пошла к бабке, и она ей отчитывала воды, и говорит: «Вот, матушка, возьми воды из трех колодцев и опять придешь, принесешь мне воды из трех колодцев, и — говорит, — кто будет с тобой встреваться — ни слова не говори». Вот пошла она в один колодец, в другой, в третий — она встревается, вся мокрая по росе бежит, говорит: «Настюшка, где ты была?» — «А я ничего ей не сказала, подчерпнула воды и пошла к бабке». Она говорит: «Ну, ето, встретился тебе кто?» Она: «Да, вот эта женщина». — «Вот это она, — говорит, — тебе и сделала». Ну, а после пошли дети хорошие <…>
Соб.: И вот так узнали, что она [колдунья]?
Да, так по этому и узнали[109].
Подчеркну, что знахарь постулирует в жизни клиента конфликт не внутренний (как, например, психотерапевт), а внешний. Клиенту навязывается роль жертвы — фигуры цельной, страдающей от действия чужой злой воли. Роль жертвы пассивна, она не предполагает ни ответственности, ни чувства вины, ни серьезной душевной работы (нельзя не заметить здесь отличия от «божественной» объяснительной модели, где несчастье не превращает человека в невинную жертву, но, напротив, взывает к его совести, учит видеть причины происшедшего в собственных проступках). Соответственно строятся и методы символического лечения: знахарь выступает как защитник, внешняя сила, способная преодолеть злую волю врага и устранить ее последствия; недаром основной термин лечения — снять (порчу, сглаз, приворот и т. п.).
Знахарь предлагает клиенту мифологическую модель для объяснения его неблагополучия (болезни, несчастья, невезения), сводит хаос фактов, симптомов и ощущений к умопостигаемой, простой схеме. Даже если клиенту уже были известны ключевые понятия колдовской объяснительной модели, роль знахаря остается важной — он убеждает клиента в том, что эта модель — не теоретическая абстракция, а единственный способ найти причину неблагополучия и, следовательно, устранить ее. Знахарь учит клиента выражать свой социальный, эмоциональный и телесный опыт в терминах колдовского дискурса, учит его говорить на этом символическом языке. В результате подобной диагностики и соответствующего лечения, независимо от его исхода, человек часто становится носителем этого языка и впоследствии распространяет соответствующие идеи в своем окружении.
Я ведь, как сказать, раньше вообще по колдунам не ходила, пока меня жизнь не заставила <…> И с той-то поры, когда сходила, я поверила в это, что действительно могут человека испортить[110].
