Пожилой господин долго не перебивал его, прежде чем радостно сообщил:

– Я глух как тетеря… Скверные дела.

Вниманием завладел розовощекий мужчина в соломенной шляпе.

– Я спас переднее колесо, – заявил он. – Оно бы тоже сгорело, если бы я его все время не крутил.

Все удостоверились, что так оно и было. Переднее колесо с уцелевшей покрышкой все еще медленно вращалось посреди искореженных останков мотоцикла. Такое сознание собственной добродетели и безукоризненной респектабельности, как на физиономии розовощекого мужчины, можно было встретить разве что на лице сборщика арендной платы в трущобах.

– Колесо, поди, целый фунт стоит, – набивал себе цену розовощекий. – Я все время его крутил.

Зеваки начали подходить и с южной стороны, задавая извечный вопрос: «Что случилось?», испытывая терпение Грабба. Часть толпы, направлявшаяся в Лондон, однако, начала редеть. Люди возвращались к своему колесному транспорту с удовлетворенным видом зрителей, наблюдавших драму из первых рядов. Голоса и смех по поводу того или иного запомнившегося момента растаяли в сумерках.

– Боюсь, что мой брезент несколько пострадал, – сказал владелец автомобиля.

Грабб признал, что ему виднее.

– Больше я ничем не могу вам помочь? – спросил господин в автомобиле с подозрительным оттенком иронии.

Берт встрепенулся:

– Погодите! У меня здесь девушка. Если она не вернется домой к десяти, дверь будет заперта. Понимаете? Мои деньги остались в кармане пиджака, все перемешалось с обгоревшими ошметками и еще не остыло. Вам в Клапем не по пути?

– Нет ничего невозможного, – заметил господин в автомобиле и повернулся к Эдне. – Мне будет очень приятно, если вы согласитесь с нами поехать. Мы в любом случае уже опоздали на ужин, так что можно сделать крюк и через Клапем. Нам еще надо до Сербитона как-нибудь добраться. Боюсь только, что ехать мы будем не очень быстро.

– А как же Берт? – спросила Эдна.

– Я не уверен, что у нас найдется место для Берта, – сказал водитель машины. – Мы страшно сожалеем, что не можем выполнить вашу просьбу.

– А это все вы не могли бы прихватить? – Берт обвел жестом погнутые, почерневшие обломки на земле.

– Я жутко сожалею, но боюсь, что не могу, – ответил господин с оксфордским выговором. – Жутко сожалею.

– Значит, придется здесь пока посидеть, – констатировал Берт. – Я что-нибудь придумаю. А вы, Эдна, поезжайте.

– Я не хочу бросать вас одного, Берт.

– Вы мне ничем не поможете, Эдна.

Последнее, что она увидела в сгущающихся сумерках, была фигура Берта в обугленной, почерневшей рубашке. Юноша стоял в грустной задумчивости, созерцая железные обломки и пепел покойного мотоцикла. Толпа зевак сократилась до полудюжины человек. Флосси и Грабб тоже готовились покинуть место происшествия.

– Выше голову, Берт! – крикнула Эдна с напускной бодростью. – До свиданья!

– До свиданья, Эдна!

– До завтра!

– До завтра, – откликнулся Берт, не подозревая, что объедет полмира, прежде чем снова ее увидит.

Берт принялся зажигать спички из чьей-то коробки и разыскивать среди обугленных обломков потерянную монету в два с половиной шиллинга. На его лице застыла маска серьезности и меланхолии.

– Как жаль, что все так получилось, – напоследок сказала Флосси, уезжая с Граббом.

Берт наконец остался почти в полном одиночестве – почерневший образ Прометея, подарившего огонь людям и от огня же принявшего проклятие. В голове Берта бродили расплывчатые мысли о том, чтобы взять напрокат тележку, каким-то чудом сделать ремонт, что-то выручить за единственную уцелевшую ценную деталь. С наступлением ночной темноты он понял всю тщету этих намерений. К Берту подкралась неприглядная правда и своей неопровержимостью остудила его пыл. Он взялся за руль, приподнял мотоцикл и попытался толкать его вперед. Сбылись худшие опасения: заднее колесо со сгоревшей шиной безнадежно заклинило. Оцепенев от горя, Берт постоял минуту, удерживая мотоцикл в вертикальном положении, затем, пересилив себя, сбросил обугленный остов в кювет, пнул его напоследок ногой, еще немного подумал и решительно повернул в сторону Лондона.

Он ни разу не обернулся.

– Все, доигрался! – произнес вслух Берт. – На пару лет о мотиках придется забыть. Прощайте, веселые деньки! Эх! И чего я не продал чертову колымагу еще три года назад?

Следующее утро застало компанию «Грабб и Смоллуэйс» в состоянии глубокого уныния. Владельцам недосуг было смотреть на плакаты, выставленные в лавке напротив, торгующей газетами и табаком: «Америка ставит ультиматум», «Англия должна принять бой», «Наше безголовое военное ведомство по-прежнему отказывается выслушать мистера Баттериджа», «Крупная катастрофа на монорельсовой дороге в Тимбукту». Или: «Война – вопрос нескольких часов», «В Нью-Йорке все спокойно», «В Берлине волнения». И еще: «Вашингтон по-прежнему молчит», «Что предпримет Париж?», «Паника на бирже», «Туареги в масках на королевском приеме под открытым небом», «Мистер Баттеридж принимает предложение», «Последняя ставка Тегерана». А также: «Явится ли Америка на войну?», «Антигерманский бунт в Багдаде», «Муниципальные скандалы в Дамаске», «Изобретение мистера Баттериджа достается Америке».

Берт невидящим взором смотрел на все эти заголовки поверх вывешенной на застекленной двери картонки с зажимами для насосов. На нем были вчерашние почерневшая фланелевая рубашка и остатки праздничного костюма. Внутри заколоченного магазина было настолько темно и тоскливо, что не выразить словами. Несколько прокатных велосипедов выглядели как никогда более укоризненно. Берт подумал об их выданных собратьях и неизбежных перепалках с клиентами после обеда, вспомнил о новом и прежнем домохозяине, о счетах и претензиях… Жизнь впервые показалась ему безнадежной борьбой против судьбы.

– Знаешь что, Грабб? Мне до чертиков надоел этот магазин, – коротко выразил он суть своих мыслей.

– Мне тоже.

– Моему терпению пришел конец. Я не хочу даже видеть клиентов и тем более с ними разговаривать.

– И эта коляска еще, – помолчав, добавил Грабб.

– К черту коляску! В любом случае залога я не вносил. Хотя, конечно… – Берт повернулся к другу. – Сам посуди: мы топчемся на месте, терпим одни убытки… Запутались по самое не могу.

– И что ты предлагаешь?

– Подвести черту. Продать что можно за сколько дадут и свалить. Какой смысл цепляться за гиблое дело? Никакого. Это же глупо!

– Так-то оно так, – возразил Грабб, – да только прахом пойдет не твой капитал.

– Вовсе не обязательно идти прахом вместе с капиталом, – парировал Берт.

– Кстати, я не отвечаю за коляску. Не я ее брал.

– А тебя никто и не просит за нее отвечать. Решил здесь остаться? На здоровье! А я ухожу. Доработаю до конца понедельника – и фр-р-р! Понял?

– Бросаешь меня?

– Бросаю. Если ты решил остаться.

Грабб окинул взглядом магазин. Помещение явно утратило презентабельный вид. Когда-то оно сулило яркую надежду, новое начало, свежий товар и вероятность ссуды. А теперь… теперь один развал и прах. Очень скоро опять явится мясник – ругаться из-за витрины.

– И куда ты намыливаешься, Берт? – спросил Грабб.

Тот обернулся и смерил приятеля взглядом.

– Я много думал, пока шел домой пешком и потом лежал в кровати. Всю ночь глаз не сомкнул.

– Ну и? Придумал что-нибудь?

– У меня есть план.

– Какой?

– Да ведь ты решил здесь торчать.

– Если найдется что получше, то нет.

– Пока что это всего лишь идея. Ты вчера девчонок здорово насмешил своей песенкой.

– Как давно это было, – пожал плечами Грабб.

– А когда я пел, Эдна, добрая душа, чуть не прослезилась.

– Ей мошка в глаз попала, я сам видел. Но при чем тут твоя идея?

– При том.

– Да не-е…

– Дошло?

– Петь? На улице?

– Да, на улице. Не дрейфь! Как насчет турне по водным курортам Англии? Два юноши из благородных семейств – чисто хохмы ради. У тебя, кстати, неплохой голос, да и мой тоже не на дороге валялся. Я не видел еще ни одного пляжного певца, кого бы я не мог заткнуть за пояс. А уж напустить на себя лоск мы оба умеем. Ну как? Это и есть моя идея. Выберем песни получше, паузы в нужных местах. Все как вчера понарошку делали. Вот что мне пришло в голову. Программу раз плюнуть составить, раз плюнуть! Шесть песен – главная часть, одну-две на бис и речевку. Речевку я могу взять на себя.