Разговоры о монорельсе шли не первый год. Однако реальное непотребство началось, когда Бреннан ошеломил Королевское общество, представив проект гироскопического монорельсового вагона. Изобретение стало главной сенсацией на светских приемах 1907 года. Знаменитый демонстрационный зал не вмещал всех желающих. Отважные вояки, корифеи сионизма, заслуженные писатели, благородные дамы толпились в узких проходах, вонзая изысканные локти в оберегаемые высшим светом ребра, и почитали за счастье хоть краешком глаза увидеть кусочек рельса. Великий изобретатель невнятно, но убедительно объяснил свое открытие, а крохотная модель поездов будущего послушно бегала по наклонным плоскостям, делала повороты и перескакивала через обвисший провод. Она двигалась по одиночному рельсу на единственном ряде колес, была проста и эффективна. Модель делала остановки и сдавала задним ходом, сохраняя идеальное равновесие. Каждое ее движение вызывало взрыв аплодисментов. Наконец публика начала расходиться, обсуждая сомнительное удовольствие преодоления пропасти с помощью проволочной шины: «А ну как гироскоп откажет?!» Мало кто мог предвидеть хотя бы одну десятую того, чем монорельс Бреннана обернется для ценных бумаг железнодорожных компаний и лика планеты.

Прошло десять лет, и общественное мнение в корне переменилось. Очень скоро люди перестали бояться ездить по проволоке над пропастью, монорельс во многом вытеснил трамвайные и железнодорожные пути, а вместе с ними – механическую рельсовую тягу. Там, где земля была дешева, монорельс пролегал понизу, а там, где дорогá, поднимался над землей на железных опорах. Быстрые, удобные вагончики проникли во все уголки страны, полностью вытеснив прежний рельсовый транспорт.

Когда умер старый Смоллуэйс, Том не нашел сказать ничего интереснее, чем «в моем детстве не было ничего выше дымоходов, никаких тебе проводов и кабелей в небе».

Старого Смоллуэйса похоронили под густыми гирляндами проводов и кабелей, ибо Бан-Хилл превратился не только в местный узел энергосети (районная электрораспределительная компания установила рядом с газовым заводом трансформаторы и генераторную станцию), но и в остановку пригородной монорельсовой дороги. Кроме того, каждый местный лавочник и вообще каждый дом обзавелся собственным телефонным аппаратом.

Кабельные опоры монорельса превратились в яркую примету городского ландшафта. Могучие железные конструкции по большей части были похожи на высокие, выкрашенные в яркий сине-зеленый цвет козлы. Одна из опор нависала над жилищем Тома; под этой громадиной его дом выглядел еще более неприкаянным и виноватым. Второй великан занял место в углу садового участка, который так и не отдали под застройку, если не считать пары рекламных щитов. Один щит предлагал наручные часы по два шиллинга шесть пенсов, второй – средство для успокоения нервов. Щиты, кстати, были размещены почти горизонтально, чтобы их лучше видели пассажиры из вагонов монорельса наверху, и служили прекрасной крышей для двух сараев, где Том держал инструменты и разводил шампиньоны. Вагоны из Брайтона и Гастингса – длинные, широкие, комфортные, ярко освещенные в сумерках – днем и ночью с урчанием проносились над головой. По ночам вспышки света и грохот поддерживали на улице внизу ощущение нескончаемой летней грозы с молниями и громом.

Вскоре построили мост через Ла-Манш – вереницу гигантских Эйфелевых башен, несущих кабели монорельса на высоте ста пятидесяти футов над водой, за исключением средней части, где они были еще выше, чтобы под ними могли проходить торговые суда из Лондона и Антверпена и лайнеры, курсировавшие между Гамбургом и Америкой.

Потом на поставленных в одну линию колесах стали ездить тяжелые грузовики, что почему-то страшно раздражало Тома. Увидев первую такую машину перед лавкой, он несколько дней ходил мрачнее тучи.

Неудивительно, что бурное развитие гироскопов и монорельсового транспорта поглощало огромную часть общественного внимания. Вдобавок целую волну восторга вызвало потрясающее открытие месторождения золота у побережья острова Англси, сделанное разведчицей подводных недр мисс Патрицией Гидди. Патриция окончила факультет геологии и минералогии Лондонского университета и исследовала золотоносные породы Северного Уэльса, как вдруг после короткого отпуска, посвященного агитации за избирательные права женщин, заинтересовалась идеей, не содержат ли золото подводные рифы острова. Она решила проверить догадку с помощью подводного самоходного аппарата, изобретенного доктором Альберто Кассини. Благодаря счастливому совпадению логического ума и интуиции, характерному для представительниц ее пола, она обнаружила золото при первом же погружении и через три часа подняла со дна два центнера руды с невиданным золотым содержанием – семнадцать унций на тонну породы. И все-таки подробный рассказ о подводной добыче золота, как бы он ни был интересен, придется отложить на другой раз. Пока же достаточно сказать, что открытие повлекло за собой рост цен, самоуверенности и делового азарта, на фоне которых произошло возрождение интереса к воздухоплаванию.

Это возрождение происходило любопытным образом: будто спокойным днем подул свежий бриз. Подул без видимых причин, как бы сам по себе. Люди вновь заговорили о полетах, словно никогда не прекращали о них толковать. Фотографии аэронавтов и летательных аппаратов опять заполнили газеты, слухи и недомолвки множились даже в серьезных журналах. Пассажиры монорельсовых поездов вопрошали: «Когда же и мы будем летать?» Как грибы после дождя, мгновенно появилась новая плеяда изобретателей. Аэроклуб объявил о проведении гигантской авиавыставки на большой территории, освободившейся после сноса трущоб Уайтчепела.

Приливная волна вскоре вызвала одобрительную рябь и в застойных водах Бан-Хилла. Грабб вытащил из чулана свою модель аэроплана и опробовал ее во дворе за лавкой. Модель даже умудрилась взлететь, разбив в соседской теплице семнадцать стекол и девять цветочных горшков.

И тут откуда ни возьмись, поддерживаемый неизвестно кем, пополз настырный, настораживающий слух, будто проблема решена и тайна полетов разгадана. Берт услышал его после закрытия лавки, подкрепляясь в гостинице близ Натфилда, куда его домчал верный мотоцикл. Там аппаратом Берта заинтересовался куривший трубку и предававшийся вялым размышлениям военный инженер в хаки. Мотоцикл был еще крепкий и приобрел в эпоху быстрых перемен чуть ли не историческую ценность: ему исполнилось почти восемь лет. Обсудив достоинства и недостатки машины, служивый перешел к новой теме:

– Я так думаю, что скоро пересяду на аэроплан. Хватит с меня колес и дорог.

– Ну, об этом все сейчас говорят.

– Не только говорят, но и делают. Это уже происходит.

– И еще долго будет происходить. Я поверю, когда сам увижу.

– Долго ждать не придется.

Беседа, похоже, скатывалась к дружеской перепалке.

– Говорю тебе, они уже летают! Я сам видел, – сказал военный.

– Мы все видели.

– Я не о тех, что задирают нос и разбиваются. Я говорю о настоящих, надежных, стабильных, управляемых аппаратах, способных летать против ветра и вообще по-всякому.

– Ты такого не мог видеть!

– Нет, видел! В Олдершоте. Они стараются все держать в секрете, и у них неплохо получается. Могу поспорить, что на этот раз военное ведомство не сидело сложа руки.

Скептицизм Берта дал трещину. Он начал задавать вопросы, военный – отвечать.

– Говорю тебе, огородили почти квадратную милю – целую долину. Заборы из колючки по десять футов высотой, а за забором работа кипит. Пацаны с объекта говорят… да мы и сами не слепые. Но этим заняты не только наши. Японцы тоже работают. Могу поспорить, что у них уже есть свои машины. И у немцев!

Служивый стоял, широко расставив ноги, задумчиво набивая трубку. Берт сидел у стены, к которой прислонил мотоцикл.

– Странная получится война, – заметил он.

– Аэропланы надолго не утаишь. Когда они появятся, когда поднимется занавес, ты сам увидишь: все явятся как один, никто не тратил время даром… Война как пить дать начнется! Ты что, газет не читаешь?