Теперь уже со страхом он обернулся на доктора Водсворта. Тот улыбался!
Третьего солдата чудовище пожирало дольше, почти четверть часа. Безмолвная агония потрясла Разумовского.
После третей жертвы гаитяне запели новую песню, благодарственную. Монструозия, очевидно, насытилась, хоботки шевелились вяло.
Доктор Водсворт как ни в чем не бывало, объявил, что сейчас последует вторая часть.
И действительно, из ниши вышел креол и добровольно подошел к чудищу. То на минуту припало жгутиками к нему — и отпустило. Покрытый сотнями ранок, пошатываясь, гаитянин отошел к ряду поющих. Теперь он был посвящен.
Второе посвящение добровольным не было — к чудищу подвели Лиханова. Тот на свое счастье оказался мертвецки пьян и «посвящение» прошел нечувствительно.
Разумовский понял, что наступил его черед и пожалел, что был сдержан за ужином с арманьяком и не выпил весь графин шерри.
Но доктор вновь покачал головой, снял парик и сам направился к туше монструозии. Лишь несколько жгутиков коснулись черепа доктора, и видно было — Водсворту это доставляет неизъяснимое блаженство. Спустя минуту доктор вернулся к Разумовскому и объяснил, что можно быть пищей ЕГО (тут он указал на трупы американцев), можно быть рабами (жест в сторону толпы), а можно служителями, каким является он сам, доктор Водсворт. Великое счастье — быть ЕГО служителем, и он предлагает графу Разумовскому это счастье. Он будет обладать новыми, невероятными способностями, будет жить без болезней и старости сотни, быть может, тысячи лет, со временем под ЕГО властью будет весь остров, а там и весь мир, и служителям будут повиноваться миллионы.
Разумовский понял, что слышит безумца. Смекнув, что чудовище окончательно насытилось, он попросил позволения подумать. Водсворт ответил, что для раздумий у графа будет целый месяц, до следующего полнолуния.
Два дня Разумовский жил в роскоши, но под неусыпным надзором — в отличие от Лиханова, который превратился в бесстрастного раба.
Странное существо, обитавшее в подземелье, не выходило у Разумовского из головы. Какой-то реликт, доживший до наших дней? Пришелец с иной планеты? Результат эксперимента, на которые решились, как говаривали, любопытные ученые? Он не знал. Но оставаться здесь не собирался. Нужно было бежать, и он надеялся, что Лиханов, новый стражник, не лишился окончательно своей личности и поможет ему.
Все вышло иначе. На рассвете третьего дня поместье было атаковано силами американской морской пехоты — кто-то, видно, получил обещанную награду. В суматохе, вызванной перестрелкой (американцы пуль не жалели и даже обстреливали Бельвью из легких пушек) Разумовскому удалось покинуть поместье. Он подозревал, что американцы сгоряча не будет разбираться, жертва он или сообщник доктора Водсворта. Человек без гражданства не вправе рассчитывать на внимательное к себе отношение, тем более, что многие могли свидетельствовать: он пришел сюда добровольно.
Добравшись до Порт-о-Пренса, Разумовский нанялся на первую отходящую в море шхуну простым матросом.
Позднее, уже став гражданином Аргентины, он наводил справки о судьбе Лиханова, доктора Водсворта, чудовища, живущего в подземелье, но решительно ничего не узнал.
Лишь позднее, уже накануне второй мировой войны Разумовский случайно прочитал в газете, что некий Хвощанский желает купить поместье в уединенном, спокойном месте...
Звёздная саранча
Сибирь славится холодами недаром — такова особенность континентального климата. Трескучие морозы зимой и зной летом. Сибиряки, впрочем, на погоду не жалуются и московскую сырую зиму переносят не в пример тяжелее самой суровой оймяконской стужи.
Но зима тысяча девятьсот сорокового года была крепка даже для сибиряков. Ясная погода установилась с осени. Хорошо, в начале ноября несколько дней падал снег — это был единственный снег на многие месяцы. Прозрачный недвижный воздух не берег землю, та ночами отдавала тепло в небо, получая же от зимнего солнца все меньше и меньше. В декабре термометр, висевший на окошке фельдшера, единственный термометр на всю Малую Рань (Большая Рань находилась в семидесяти верстах выше по реке, по сибирским понятиям, рядом) показывал температуру только днем, к ночи крашеный спирт скатывался вниз, в шарик под шкалой. В январе и днем он перестал подниматься к самой нижней отметке в минус пятьдесят градусов.
Морозы стояли настолько лютые, что даже кержаки пустили своих собак в дом, чего прежде никогда не бывало. Птица вымерзала, зверь тоже, и следующий год ожидался тяжелым. Запасливые люди нарубили дров еще в ноябре, те же, кто поленился, понадеялся на авось (рубили лес на дрова лентяи всю зиму, заготавливая на две, редко на три недели вперед, к чему лишнее запасать, когда лес рядом, да и пожар приключиться может, опять же на санях по снегу доставлять легче) теперь ходили по дрова с риском для жизни. Потихоньку стали переселяться по три, четыре семьи в одну избу, так теплее, вместе держали скотину, инстинкт и разум твердили — в единстве спасение. Одно хорошо — практически не было ветра, царил покой.
Речка Аймань, на которой стояли обе Рани, промерзла почти до дна — сколько не пытались мужики добыть воды, но не смогли, всюду лед. Пришлось пилить его, а потом перетапливать в воду.
Образовались бригады пильщиков, бригады лесорубов, бригады скотников — жизнь заставляла. Делили дрова поровну, чтобы и слабые не замерзли.
Под Рождество, которое отмечали по старому стилю, явилось знамение — ночью шел огненный дождь, тысячи голубых огоньков падали с неба. Крестились, как положено, двуперстием и причитали — не к добру, звезда-де падает, когда человек умирает, а их тут вон сколько насыпало. Фельдшер Оседко, прежде преподававший в академии имени Кирова, но сосланный за какую-то провинность, объяснил, что это метеорный дождь: мельчайшие камешки, даже пылинки падают на Землю из космоса и сгорают в полете от трения. Обычно их немного, но если какая-нибудь комета распадется, миллиарды ее льдинок таранят землю. Опасности никакой, боязнь падающих звезд есть суеверие и мракобесие
Если бы так...
Рубщики леса впятером 20 января сорок первого года пошли в лес за новой порцией дров. Лошаденка, укутанная дерюжкой, шла привычной дорогой — по уговору ходили совсем недалеко, хотя в нормальный год вырубать лес окрест себя и не стали бы, берегли на черный день (хлебопашеством в Малой Рани занимались слабо, больше уповали на охоту, рыбную ловлю и сбор кедровых шишек).
Только примерились к ели, как набежал волк. Не то диво, что набежал, чего-чего, а волков в Сибири хватает, но вот вел он себя странно — поджав хвост, полз почти на брюхе, выказывая полную подчиненность людям. Бывалый охотник, Никодим Пименов ведал о подобном поведении хищника — при лесных пожарах. Но сейчас в воздухе не слышно ни дымка.
С трудом отогнав волка (все-таки волчий Мазай слишком рискует против заячьего), они начали валить дерево — и тут увидели непонятное. На ветвях сидели насекомые, и не просто сидели, а активно грызли хвою и сами ветви.
Видом насекомые напоминали больше всего саранчу угольно-черного цвета, хотя имелись и определенные отличия, заметные даже неспециалисту — плоское строение туловища, а крылья широкие, словно у мотылька.
Но активные насекомые при более, чем пятидесятиградусном морозе выглядели совершенно неестественно. И, тем не менее, они были — десятки, даже сотни особей. Лесорубы прошли дальше — деревья попадались буквально черные от насекомых, счет которым нельзя было и вести. Еще дальше стояли голые стволы — все остальное было сожрано черной саранчой, да и стволы покидать она не спешила, грызла до сердцевины.
Пименов снял с ветви одно насекомое — и то принялось грызть рукавицу!
Другое свалилось на стоявшего рядом лесоруба, и то не удержался, раздавил его. Резкий запах нашатырного спирта подействовал отрезвляюще — саранча саранчой, а нужно было спешить, иначе и сами замерзнут, и избы останутся нетоплеными. Проехав с полверсты в сторону, они нашли чистый лес, где и заготовили с запасом, сколько могли увести.
