– Изящно подал напиток, – прошептал Малахий.

Таверна оживилась. Оказывается, за соседними столиками находились люди, и я вздрогнул, увидев их. Бежать, мелькнула мысль, надо бежать, причем сломя голову и не оборачиваясь. Я поднялся из-за стола и направился, как мне показалось к выходу, но не тут-то было. Дорогу мне перегородила тень, самая настоящая чёрная тень! Она так навязчиво походила на мой силуэт, но с ней было что-то не так. Она другая! Она искажалась и вытягивалась. Она тянулась в костлявого и тонкого другого меня! Свет играл, а я убегал. Тень за мной! Я сталкивался с другими, отшатывался и наконец-то, споткнувшись и шарахнувшись лбом об дверь, выкатился из этого треклятого места.

Обнаружив себя лежащим на крыльце, я увидел ноги Малахия. Он, как ни в чем не бывало, топтался рядом. Подлец, подумал я, поднимаясь и почему-то несказанно радуясь, что книга жизни по-прежнему со мной.

– Что за чертовщина?!

– Ничего особенного, – рассматривая свою пятерню, – спокойно ответил Малахий. – Всего лишь тени.

Я посмотрел себе под ноги, меня насторожили наши тени, но сейчас в эту минуту они были обычные вполне себе привычные и даже симпатичные.

Малахий улыбнулся, понимая, о чём думаю.

– Всего лишь то, чем когда-то являлся человек, – задумавшись, промямлил он. – Тень не что иное как порождение света. И чем ближе источник света, тем больше по размеру тень. – Он внимательно посмотрел на меня. – Тень не придаст, не обманет, а только рядом в ногах, под ногами и, шагая, нечаянно наступая, стоя в тени других тел, всё равно, что пройтись по бульвару, выстланному из живых, но немых существ.

От его слов я чуть ли не подпрыгнул на месте, ибо только что пережитый ужас ввёл меня в экзистенциальный шок.

– Да чёрт тебя дери! – Заорал я. – Ведь там были люди, – я запнулся. – Почти люди. Вернее то, что от них осталось!

Я испугался собственных слов. Малахий утвердительно покачал головой.

– Да, да. За всё приходится платить, и люди продают и продаются, – он покосился на мою книгу. – Взамен они получают всё, что хочется их ненасытному уму. Поверь, причин предостаточно, чтобы испить той дряни. Главное вовремя остановиться, но людям с их жалкими душонками всегда чего-то не хватает. Один алчет, другой пресыщается, третий, окончательно уподобившись тени, продаёт себя ради последнего в его жизни глотка! – Лицо Малахия исказила гримаса отвращения. Он вознес надо мной руки как в фильмах ужаса:

– Стр-а-а-ш-ш-но?

Я отмахнулся и двинулся вперёд подальше от этой таверны.

– Зачем тебе бутылка да ещё тёмно-синяя с тонким горлышком?

– Слышал в местных байках о её чудодейственном составе, – отрезал Малахий. – Сплетни здесь плетут как паутину.

– Что же в ней такого особенного?

– Не твоё дело.

– Ладно, – согласился я. – Не особо и хотелось ввязываться в твои дела. А ты и в правду падший?

Малахий остановился и взглянул на меня так, что я почувствовал ядовитый укор в его малахитовых глазах.

– Когда-то я был ангелом хранителем, – договорив, он коснулся моего запястья. Я невольно закрыл глаза и меня поглотил яркий чистый свет, в котором увидел, как выяснилось позже, его воспоминание.

Они сидели на черепичной крыше и считали облака.

– Знаешь, – с долей отчаяния вымолвил один другому, – мой мальчик болен.

– У него есть любящие родители, – вздыхая, отозвался второй очень похожий на Малахия. – Они о нём позаботятся.

– Да, позаботятся, – со вздохом подтвердил первый. – Ему повезло только в этом, а впрочем, всё так, всё так… – он склонил голову и замолчал.

– Мой сирота, – угрюмо признался второй. – Счастье бывает разным.

В заключение своих слов он посмотрел куда-то вдаль и, заметив ребенка играющего в песке, немного успокоился.

– Интересно, кто его полюбит? – Нахмурившись, спросил первый. – Кому нужны брошенные дети? Кому станут нужны сами же родители, если не их родному чаду? Кто будет помнить, и кто принесёт на могилы цветы? Кто расскажет о своих предках своим же детям?

– Расскажут и будут помнить дети повзрослевших детей. – Заострив взгляд на облаках, проговорил второй. – Главное, чтобы было о ком рассказывать.

– В таком случае Человек должен стать примером.

– Примером? – Выпрямив спину, отозвался второй, – на кого детям смотреть как не на взрослых, а те в свою очередь, увы, порой не самые лучшие герои.

– Десятое облако. …Десять уже пролетело мимо нас. Будет дождь. Сегодня сильный ветер.

– Мальчик умрёт.

– Я знаю. Поэтому он сирота?

Второй задумчиво посмотрел себе под ноги.

– Они усыновят его.

– Облака.

– Что?

– Посмотри, облака. Они совсем белые, видимо Боги смеются, пока мы здесь восседаем на крышах.

– На небесах всегда праздник.

– Но сегодня будет дождь.      

– Нам пора.

Они поднялись и, расправив огромные крылья, взмыли в облака. Больше их никто не видел.

– Ого! Круто! – От увиденного зрелища я расщедрился на возгласы. – Что это было?!

Малахий удовлетворённо потёр ладони.

– Моё воспоминание.

– Значит, и я так могу?

– Нет, не можешь. – Огрызнулся он. – У тебя ещё нос не дорос. Не обижайся. – Последнее слово было сдобрено ангельской улыбкой. – Видишь ли, – продолжил разглагольствовать Малахий, – в мире душ всё иначе. Здесь можно передавать друг другу воспоминания, а так же часть энергии, обмениваться мыслями, – он осёкся. – Это не как с дельцами…

– Да куда уж мне, – вспылил я, – с моим-то опытом и тем более я кота задавил!

Малахий раздосадовано смерил меня взглядом.

– Куда крылья дел? – Прямо спросил я. – Мешать стали или пропил?

Мой собеседник изменился в лице – резко осунулся и побледнел. Тем временем как порядочный человек, я почувствовал угрызение совести и даже устыдился своих бестактных вопросов.

– Иногда от жизни хочется чего-то большего, – не сводя с меня глаз начал он, – и тогда я влюбился и полюбил. Мы воплотились на Земле, выбрали подходящие тела и даже родились в один день с разницей в два часа. Мне хотелось быть старше, – Малахий усмехнулся и отвернулся от меня.

Стоя ко мне спиной он тихо спросил:

– Ты когда-нибудь хоть раз кого-то любил?

Я развёл руками:

– Боль от неё стара и вездесуща как пыль. Она определяет мимику, твой взгляд, жизнь. И селится острой иголкой где-то в области сердца. Периодически, как и всякая другая боль напоминает о себе и чаще всего под вечер, когда сгущаются сумерки, когда рядом никто о тебе не хлопочет, не обнимет. Не вообразит себя половиной и тебя половиной. Когда ты наедине с тишиной сам по себе, один. Ничей.

– Выходит, что от твоей любви осталась только боль? – Он медленно повернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

– Пустота, – поправил я и, столкнувшись с ним взглядом, невольно отшатнулся.

– У меня был старший брат. – Презренно смотря, сказал он. – Родной. Ключевое слово «был» потому что на днях помер и надо сказать как свинья под забором. Грешил, как дышал. В общем, форум местным чертям такой задал, что в эти края прибыл без приглашения. Короче говоря, никто его здесь не ждал, дабы в конец не совратить чертенят, но душа брата устыдилась и стала неупокоенной.

Он прервался и тяжело вздохнул:

– Знаешь, крылья ангела дорого стоят.

– Нашёл? – С неким подозрением выслушал я его.

Он подмигнул мне и весь засветился как звезда на рождественской ёлке.

– Ты меня бесишь, – вдруг слетело с моего языка, – стоишь тут весь из себя счастливый, аж треснуть хочется. И где он?

– Кто? – Малахий растеряно захлопал ресницами, словно вместе с крыльями ему и память отшибло.

– Брат твой! – Меня почему-то выводила из себя его история.

– Мэдарт, – он досадливо потер подбородок. – Это ты.

У меня челюсть отвисла, а глаза полезли на лоб.