– С какой это радости?! – Опомнился я, намериваясь испепелить его взглядом, но Малахий не обращая на меня внимания, самодовольно подошёл к прилавку.

– Баклажан, какие новости? – Обратился он, по-видимому, к коту.

– Как обычно, – ответил тот. – Люди умирают и снова рождаются. Как думаешь, – он повернулся к дельцу: – Когда им надоест это делать?

Мастер ветров деловито погладил свою ухоженную бороду:

– А разве они помнят свои прошлые жизни?

– Да они себя не помнят, – заключил кот, окинув меня недовольным взглядом. – Осмелюсь заметить, что этот болван самый настоящий преступник!

Все так и ахнули, уставившись на кота, будто тот заговорил об истине, без которой сдохнуть можно. От такого внезапного обвинения у меня дух перехватило. Стоял как ишак на водопое, хлопая глазами и покорно слушая обиняки.

– Довела меня до греха лень обычная, – лоснясь от важности начал растолковывать кот. – Жил не тужил, с боку на бок переваливался. Солнечные ванны принимать любил, дружбу с мышами водил. В общем, толстел как на дрожжах. Хозяин меня холил и лелеял. А потом взял я и помер.

– Как помер?! – Завопили все хором. Баклажан выждал минуту, затем пристально посмотрел в мою сторону и все разом, повернув головы, вытаращились на меня.

– Я всего лишь хотел перейти дорогу, – смотря мне прямо в глаза, продолжил кот. – Перейти, как это делают самые обычные прямоходящие люди. Я остановился на краю тротуара и терпеливо посмотрел налево, затем направо – убедившись, что нет машины, уверенно скользнул вперёд.

Его голос дрогнул:

– Из-за угла, как подобает серийному убийце, внезапно выскочила машина. Эта механическая громадина породила мертвенное оцепенение. Передо мной пролетела череда незаконченных дел. Душу мою волновала судьба соседской кошечки с четырьмя похожими на меня шерстяными комочками. И вдруг в эту же секунду сердце моё прожгло. Я явственно осознал, что дальше будет, но без меня и нельзя изменить случившуюся смерть. Недолю́бленными оставляю.

Под воздействием янтарных глаз Баклажана, я вдруг вспомнил тот гадский вечер…

– Дальнейший поворот событий оглушил рёв мотора, – осуждающим тоном продолжил кот. – Место преступления оказалось неочевидным. В зеркале заднего вида ты увидел раздавленное животное и больше ничего!

Не от тяжести совершенного деяния лицо моё сморщилось как ссохшийся урюк. Не от стыда, не от приступа внезапно проснувшейся совести склонил я голову и ссутулился как старый горбун. Нет, не от боли, что увидел я в янтарных глазах кота, скрутило до тошноты мою душу, а от вопроса, что прорезал воздух и, вонзившись в кожу, пустил горячую кровь.

– Скажи мне, Мэ́дарт – обведя всех взглядом, обратился ко мне Баклажан, – насколько может быть человечным человек, который мог затормозить, который мог хотя бы остановиться?! А что если бы под колёса попало по образу и подобию похожее на преступника существо?!

Делец усмехнулся и достал из-под прилавка тарелку с печёными каштанами. Все разом преобразились и, не церемонясь, накинулись на пышущие жаром лакомства.

– Вам лишь бы пожрать! – Баклажан облизнул лапу и потянулся за каштаном. – Что ты скажешь в своё оправдание? – Смакуя лакомый кусочек, пытался достучаться до меня кот. – Что ты скажешь в оправдание всех своих сладостных утех и измен? – Он обжигающим янтарём смотрел на меня, он произносил слова так, будто выжигал ими воздух.

Я начал задыхаться. Я задышал часто и стал давиться собственными вдохами.

– Ты даже не объяснился! Ты не осмелился посмотреть ей в глаза! – Жёстко бросив в меня словами, добавил делец.

Я вздрогнул.

– Ты забыл причину её одиночества в темноте перед закрытой дверью! – Договорив, он расхохотался как умалишённый.

Молча, я посмотрел на полароидную цветную фотографию, потом на книгу в своих руках и вспомнил улицу Сквозняков. В памяти мелькнуло неясное видение как, поздно опомнившись, осознал, что потерял её навсегда. Как выбежал в ночь, как долго до хрипоты кричал её имя. Как безнадёжно искал. Как стоял один на один посреди холодной улицы…

– Нам пора, – строго сказал Малахий.

Не поднимая глаз, я поплёлся за ним, смотря себе под ноги. В моих ушах гремел смех дельца, что-то ныло во мне и корчилось. Будто наизнанку вывернули душу. Вывернули, выкрутили и рассыпали под ногами как мусор.

***

– Ну, что, так и будешь сидеть, нюни распускать? – Малахий поставил между нами деревянные кружки. От запаха сомнительного пойла я перестал заниматься душевными раскопками и поднял голову, затем взгляд и уставился на его шикарную копну волос.

– Цвет естественный, – довольствуясь своей шевелюрой, сказал он. – И чуть склонившись над столом, словно собираясь выдать глубокую тайну, добавил: – Видишь вон ту стойку с различными склянками?

Я беглым взглядом посмотрел по сторонам и обнаружил, что мы находимся в забытом богом месте. Судя по всему бога здесь никогда и не было, как впрочем, и благих намерений. Проще говоря, бог не слышал об этой таверне, которая носила вполне характерное для неё название – «taverna veselogo dyavola». Написано было латиницей, причём коряво и криво, будто кто-то учился писать, взяв в свои руки лезвие ножа. Этот кто-то (надо отдать ему должное) очень даже постарался выцарапать эту надпись на трухлявой широкой доске, прибитой над барной стойкой. На неё-то и смотрел Малахий своими малахитовыми глазами.

– Ты же говорил, что в здешних местах лучше не задерживаться и тем более не вкушать местных яств. – Недовольно пробухтел я, пытаясь понять, на что похож запах пойла.

Малахий улыбнулся и с явным наслаждением потянулся к своей кружке. Сделав пару жадных глотков, он высокопарно произнёс:

– Лови момент! – Его глаза заблестели. – Другой такой с таким душистым элем нет, и никогда не будет!

Я нахмурился.

– С каких это пор ты стал ханжой?

Я не ответил и отодвинул от себя кружку. Малахий усмехнулся и откинулся на спинку стула.

– Это конечно не фиговый плод, – искушая самого себя, сладко запел он, искоса посматривая на барную стойку, – но обзавестись такой бутылочкой было бы неплохо. К тому же в них не яд, а нечто похуже. Испив хоть раз той дряни, ты на веки вечные станешь рабом. – Он ехидно улыбнулся. – Счастливым рабом! – С каждым произнесённым словом в его глазах разгорался весёлый огонь. – Ты только подумай! Подумай и представь, какая возможность может попасть в твои руки!

Желание! Страсть! Иллюзия счастья – вот что движет людьми! Вот что не даёт им покоя! Дай человеку то, что заслуживает и он проклянет тебя, обругает на чем свет стоит. Дай ему то, что хочет и тогда станет твоим рабом, потому что придёт и попросит. Попросит ещё! Будет умолять, ползать в ногах как червяк и лобызать твои пятки! Человек безумен! И готов убить, и убьёт ради вожделённого предмета, тела, слепой веры и нелепой мечты!

Договорив, он расхохотался как умалишенный Собственная речь и какая-то тёмная, не выраженная, шальная мысль раззадорила его, раздразнила. Он, возбуждённо сверкая глазами, посматривал по сторонам, ожидая оваций либо публику.

– Не вздумай из них пить, – вдруг резко изменившись в лице, отрезал Малахий. – Его голос понизился до шёпота. – Особенно вон из той тёмно-синей бутылки с тонким горлышком.

Я заострил взгляд на склянках, пытаясь найти тот самый вожделённый плод.

– Как думаешь, – Малахий перегнулся через стол, – её сложно выкрасть?

Не дожидаясь ответа, он залпом выпил вторую кружку и занюхал своим рукавом. Я даже удивиться не успел. Хотел право немного возмутиться, что за бес в него вселился, но осёкся, ибо быть рабом бутылки мне не в первой, разница только в том, что то был алкоголь, а здесь чертовщина какая-то!

Пока я рассуждал сам с собой, этот падший ангел даром времени не терял. Пропади он пропадом со своей удивительной способностью действовать на нервы. Засучив рукава, Малахий с явным радением щёлкал пальцами, будто колол орехи.

Мой взгляд упал на юного бармена с белыми, как снег волосами, который победоносно подошёл к стойке и загородил собой проклятые склянки. В руках его была пробирка с красной жидкостью. Чиркнув над ней спичкой, он выдавил эфирное масло разрезанной на кусочки цедры – фейерверк был обеспечен!