2. Душевнобольные Кто они? Зачем томятся в полумраке Эти мрачные виденья преисподней, Слизистыми трепыхая языками И ощерив отвратительные зубы? Отчего такая жуткая тревога Из глазниц полуизъеденных сочится, Страшная стекает боль с волос и пальцев? Мы – почившие, и шествуем в геенну, Но откуда эти злобные виденья? – Здравый их рассудок мертвыми похищен, Держит их за космы память об убийствах. Многое безумцы эти повидали, По болотам из тухлятины блуждая, Хлюпая по гнойной слякоти кровавой. Слышали они над бездной канонаду, Видели ошметки мяса на деревьях, Бойню и курганы умерщвленной плоти, Что воздвигли ради мира и свободы. Оттого их очи – яблоки глазные — Отвернулись прочь, обратно закатились; Ночь для них отныне дочерна кровава, А заря открытой раной кровоточит. – Оттого их черепа таят ужасный, Лживый образ улыбающихся трупов. – Оттого их руки дергают друг дружку, Нервно теребя веревочную плетку, И терзают нас, кто их хлестал жестоко, Кто подсунул им войну и сумасбродство. 3. Почва Солдатская философия бытия Присядь-ка на кровать; я ранен и ослеп; Прости, что не могу пожать руки – ослаб; Сражаются со мной мои обрубки в кровь И пальцы, как мальцы, елозят вкось и вкривь. Я умереть пытался как солдат, поверь! Иным воителям и смерть в бою, что хворь. А мне сулит повязка гробовую жуть — Уж лучше ордена на бельма положить Да срезать орденские ленты со спины. (Пусть окровавятся твои стихи сполна). «Живи быстрей и веселей!» – известный спич. Быть плохо стариком, но я сейчас не прочь Стать дряхлым патриотом и себя обречь Ловить насмешки от мальчишек: «старый хрыч!» Я сына научил бы ратному труду И всем искусствам причинения вреда — Стрелять, колоть, рубить и резать на ходу. Пожалуй, это всё, что делать я умел. Твой возраст – пятьдесят: велик он или мал? Скажи, а сколько лет Господь мне отпустил? Ужели только год – и ларчик опустел? Весна так хороша, чтоб распрощаться с ней! Пусть навевает ветерок душистый зной И пусть растут мои обрубки, как сирень. Мой раненый дружок встает в такую рань: Я ноги протяну, а он все будет петь! Мне кажется, и в мумии моей не спать Он будет, а блудить по этажам всю ночь. Я ж ночи не хочу – хочу на землю лечь И вдоволь насладиться черным прахом сим. Кто смеет осудить, когда из праха сам? Живешь не дольше, чем пылинка на ветру, Горишь не дольше, чем росинка на заре. Хочу стать почвой, перегноем на дворе — Не будет в тягость никому мое добро. О, жизнь окопная, дай дух перевести! С возней крысиной схожа наша суета — Дрожа, вынюхивать впотьмах окольный путь, Искать убежище, чтоб там и околеть. Мертвец завидует жучкам, грызущим сыр, Или микробам, ткущим радостный узор, — Они плодятся всласть, бессмертные в веках. Но на земле цветам, конечно, проще всех. «С природой я сольюсь и обращусь в траву», — Шептал бы Шелли мне волшебные слова, Да волшебством безмозглый Томми завладел. Ромашковое мыло – вот их идеал: Чтоб жир мой от корней к бутонам шелестел, И всякому полезен сей обмылок стал. Начнет ли Бош варить из человека суп? Не сомневаюсь, если… Друг мой, ты ж не слеп — Смотри, как стану я с растениями в ряд И благость над зеленым лугом воспарит. Меня дожди омоют и ветра отрут, А солнце стройное созданье сотворит. Пусть день и ночь палят орудия вокруг — Я не услышу битв, не различу тревог, И ты не потревожь покой мой на лугу. Солдатская душа цветет среди листвы, А сердце дремлет у родного очага. Печаль моя – душа моя, дыша едва, Карабкаясь через иссохшую гортань, В последнем вздохе отпечаталась как тень. Отъятую от ран, ее ты приласкай — Теперь без кровушки обходится пускай. 2011
Три композиции войны Шагая в колонне, он видел перед собой могучие шеи и крепкие солдатские руки, которые, подобно огненным маятникам, раскачивались в такт военному маршу. Из-за маленького роста ему, рядовому Исааку Розенбергу, приходилось шагать последним в строю, и оттого воочию наблюдать перед собой всю колонну будущих мертвецов. Потому что завтра, оказавшись на передовой первой мировой войны, он должен был рыть братские могилы, а потом собирать и хоронить останки отшагавших пехотинцев. 1. Дочери войны Румяная свобода рук и ног — Расхристанная пляска духа с плотью, Где корни Древа Жизни. (Есть сторона обратная вещей, Что скрыта от мудрейших глаз земли). Я наблюдал мистические пляски Прекрасных дочерей прошедшей битвы: Они из окровавленного тела Наивную выманивали душу, Чтоб слиться с ней в одном порыве. Я слышал вздохи этих дочерей, Сгоравших страстью к сыновьям отваги И черной завистью к цветущей плоти. Вот почему они свою любовь В укрытии крест-накрест затворяли Смертельными ветвями Древа Жизни. Добыв живое пламя из коры, Обугленной в железных войнах, Они зеленое младое время До смерти опаляли, обжигая: Ведь не было у них милее дела, Чем дико и свирепо умерщвлять. Мы были рады, что луна и солнце Нам платят светом, хлебом и вином, Но вот пришли воинственные девы, И сила этих диких амазонок Разбила скипетры ночей и дней, Заволокла туманом наши очи — Блестинки нежных ласковых огней, Загнала амазонским ветром Ночную тьму в сиянье дня Над нашим изможденным ликом, Который должен сгинуть навсегда, Чтобы душа могла освободиться И броситься в объятья амазонок. И даже лучшие скульптуры Бога, Его живые стройные созданья С мускулатурой, о какой мечтают Высокие архангелы на небе, Должны отпасть от пламени мирского И воспылать любовью к этим девам, Оставив ветру пепел да золу. И некто (на лице его сливалась Мощь мудрости с сияньем красоты И мускулистой силою зверей — Оно то хмурилось, то озарялось) Вещал, конечно же, в тот час, когда Земля земных мужчин в тумане исчезала, Чей новый слух внимал его речам, В которых горы, лютни и картины Перемешались со свободным духом. Так он вещал: «Мои возлюбленные сестры понуждают Своих мужчин покинуть эту землю, Отречься от сердечного стремленья. Мерцают руки сквозь людскую топь, Рыдают голоса, как на картинах, Печальных и затопленных давно. Моих сестер любимые мужчины Чисты от всякой пыли дней минувших, Что липнет к тем мерцающим рукам И слышится в печальных голосах. Они не будут думать о былом. Они – любовники моих сестер В другие дни, в другие годы». |
