Овернцы появились на парижских улицах как бедные деревенские родственники. Они продавали уголь и круглый год носили воду на деревянных коромыслах, похожих на воловье ярмо. Они выделялись на фоне парижан длинными струящимися льняными голубыми или синими блузами бьод, полюбившимися позже многим художникам, широкополыми черными фетровыми шляпами и яркими красными косынками, завязанными на шее. Об их появлении возвещал стук деревянных башмаков по парижским булыжникам. Вскоре овернцы завоевали всеобщее уважение за свое стремление добиться успеха. Оноре де Бальзак в своем «Кузене Понсе» в 1848 году создал карикатурный образ прижимистого, но трудолюбивого овернца-переселенца, который «жаждал золота, как черти в аду жаждут райской росы».

Кафе стали центром жизни овернцев в Париже. Многие овернцы стали владельцами кафе – простых заведений, без модерна и бронзовой отделки, как в эльзасских брассериях или центральных парижских бистро. Как правило, в них не было ни столов, ни стульев, а из мебели был только бар – деревянная или, в зависимости от материального положения владельца, оцинкованная стойка. Многие владельцы сами играли на мюзете, и их нередко просили сыграть что-нибудь из старых песен, когда они изрядно выпивали вина. Другие специально нанимали музыкантов, таких как Бускатель, и по воскресеньям приглашали своих друзей, чтобы потанцевать свои овернские танцы в размере три четверти. Эти вечера были той самой «райской росой» после тяжелой рабочей недели.

Вскоре мюзет можно было услышать чаще, так как открывались танцевальные залы, известные как bals musette. К 1880 году в Париже насчитывалось около 150 залов. В 1890 году газета «Фигаро», со свойственным ей сарказмом, сообщала, что, похоже, «бал-мюзет» есть в каждом магазинчике овернцев. Днем Бускатель работал в котельной и медником – типичная работа среди овернцев. Но когда наступала ночь, он брал свой мюзет и отправлялся играть. Он отточил свой грубый деревенский стиль, и его мюзет уже не звучал, как пастушья свирель, предназначенная только для козьего уха. Записи Бускателя говорят о нем как о музыканте, способном извлекать чарующие звуки даже из такого ограниченного в музыкальных возможностях инструмента. К 1903 году Бускатель стал звездой маленького бистро Аи Chalet, теснившегося между магазинами металлолома и бакалейными лавками на улице, известной всем как «рай для овернцев на земле» – улице Лапп.

Улица Лапп была простой, уродливой улицей – дворняжкой парижского бульвара. Но все, чего ей не хватало днем, компенсировалось ее завораживающим очарованием ночью, когда улица оживала.

Пока высший класс Парижа прогуливался по Елисейским полям, овернские котельщики выпускали пар именно здесь. Короткая улочка шла прямо от улицы Рокетт до улицы Шаронн и была широкой настолько, чтобы по ней могла проехать всего одна повозка – обычно это была жандармская «Черная Мари». С наступлением темноты фабричные рабочие и районная шпана прибывали сюда толпами, толкали друг друга, чтобы попасть внутрь, кружились на танцплощадке с продавщицами и улаживали свои споры с помощью выкидных ножей. Каждый день с наступлением рассвета улица Лапп просыпалась, словно нищий в окружении мусора и битого стекла, с серым от похмелья лицом, проклинающий утро и готовый повторить все с начала, лишь только сойдет благодать темноты.

Именно на улице Лапп Бускатель был коронован как король мюзета. Он бросил свою прежнюю работу, чтобы выступать по ночам, и к 1910 году Au Chalet перешел в руки Бускателя и был переименован в Chez BouscateL Со временем он расширил свой балаган, превратив его в большой танцевальный зал. Каждый вечер он появлялся в своей блузе, фетровой шляпе и красной косынке – традиционной овернской одежде. Это вызывало бурное ностальгическое одобрение овернской публики, которая сама давно сменила свою старую крестьянскую одежду на современную городскую.

Публика у брассерии «Ля Бастош» на улице Лапп, 1932 г.

Бускатель также по-прежнему предпочитал большие усы в овернском стиле. Как и многие волынщики, он носил на лодыжках браслеты с колокольчиками, с помощью которых поддерживал ритм и создавал свой собственный нехитрый аккомпанемент. Часто он играл соло. В других случаях он возглавлял трио с участием скрипки и колесной лиры. «Привет, детишки!» – восклицал Бускатель и начинал правой рукой накачивать красную бархатную подушку и дуть в мундштук. Так начинался каждый вечер на протяжении многих лет[5].

Но со временем мелодии волынки стали звучать все реже. К концу XIX века в Париж начала прибывать другая волна иммигрантов – итальянцев, которые привезли с собой собственный музыкальный инструмент – аккордеон. Этот «роботизированный» родственник волынки был целым оркестром в маленьком чемодане, и на нем итальянцы играли традиционные песни и легкие оперные композиции. Его звук одновременно мог быть и меланхолично-грустным, и празднично-веселым.

Впервые аккордеонист поднялся на помост парижского бала в 1879 году. Этот инструмент был новым для танцевальных залов, и люди стекались, чтобы услышать его новые необычные звуки. Аккордеон был значительно более совершенным инструментом, чем волынка-мюзет – он позволял создавать более широкую палитру тонов и исполнять множество стилей музыки и эмоций. Чтобы получить работу на балах и вытеснить волынщиков, итальянские аккордеонисты прикрепляли колокольчики к своим ногам и перенимали репертуар овернских волынщиков. Против этого, конечно же, восстали волынщики. Это было посягательство на их традиционный заработок и историческое наследие. Дошло до того, что один волынщик в овернской газете призвал к оружию: «Смерть этим иностранным гармонистам, которые хороши только для того, чтобы заставить танцевать медведей, но совершенно недостойны того, чтобы пускать в пляс ноги наших очаровательных женщин Кантала!» Вняв призыву, волынщики организовали в 1895 году братский союз с Бускателем во главе. Началась война.

Среди итальянских аккордеонистов выделялся Шарль Пегури. Он был старшим сыном Феликса Пегури, который в 1872 году уехал из родного Пьемонта в Марсель, а в 1890 году отправился в Париж, чтобы открыть ателье по изготовлению и ремонту аккордеонов. У Феликса было три сына, все они стали аккордеонистами – Шарль, Мишель и Луи. Как и его отец, Шарль был и изготовителем аккордеонов и музыкантом, но у него были более грандиозные амбиции. В 1905 году, в разгар войны между волынщиками и аккордеонистами, Шарль упаковал свой аккордеон и пошел к королю волынщиков, Бускателю.

В тот вечер ресторан Бускателя был оживлен: овернцы танцевали под музыку его волынки. Пегури стоял в темноте и ждал перерыва. Когда Бускатель сменил волынку на бокал с вином, Пегури взял свой инструмент и подошел к помосту. Его приветствие на французском языке с итальянским акцентом вызвало недобрый взгляд Бускателя, но Пегури все равно представился и предложил свои услуги. Бускатель ответил категоричным отказом – мол, он не нуждается в аккомпаниаторе, поскольку колокольчики на его лодыжках обеспечивают весь необходимый ему оркестр. Но Пегури продолжал настаивать. Волынщик был возмущен такой дерзостью. «Странная штука, эта машина. Вы на ней музыку играете?» – насмехался Бускатель. Эти слова вызвали взрыв смеха в зале. Хотя он прекрасно понимал, что волынка далеко не соперник аккордеону, он снисходительно предложил Пегури сыграть что-нибудь. И, по свидетельству очевидцев, с первых нот Бускатель заметно погрустнел, признавая, что время его царствования подходит к концу.

Он отставил бокал, взобрался на сцену и, подкачав мех, сел рядом с Пегури. Кажется, впервые в парижском зале играли дуэтом аккордеон и волынка. Их дуэт так понравился зрителям, что они потребовали играть еще и еще. Так Бускатель нанял Пегури на роль своего компаньона. Наступило долгожданное перемирие в войне между волынщиками и аккордеонистами.