С наступлением зимы Негрос снова направляла свой ветхий фургон, нуждавшийся в ремонте и мужских руках, в сторону Бельгии. И Либерши снова тепло принимал ее и детей, но в трактире Борсина уже не звучала музыка Жана-Эжена и Негрос не танцевала свои зажигательные танцы. Джанго и Нин-Нин подружились с местными мальчишками. А Нин-Нин даже посещал школу по нескольку месяцев в течение трех лет. Но, несмотря на все попытки матери усадить Джанго за парту, он не проявлял никакого интереса к школе, а если и посещал ее изредка, то старался как можно быстрее сбежать с уроков.

Лагерь паломников в Ле-Сен-Мари-де-ла-Мер на фоне одноименной церкви. 1940-е годы

Его тяготила ответственность и обязательства. С возрастом он пристрастился посещать бары, пить в них кофе или играть в бильярд.

Когда Первая мировая война докатилась до столицы Франции, Негрос с детьми бросила свой фургон под Парижем и вместе с толпой беженцев с востока страны двинулась дальше пешком. Они шли неделями вдоль обочин дорог. Негрос вела своих детей, неся с собой все, что можно было унести. Иногда их подбирала какая-нибудь повозка. В конце концов они достигли Миди, а затем продолжили путь вдоль побережья до итальянского порта Ливорно. Там они нашли место на корабле на Корсику, а затем сели на другой корабль, направлявшийся в Алжир. Алжир, расположенный на Варварийском берегу, был известен как «Белый город» – имя, которое он получил за свои белоснежные здания, слепящие глаза под африканским солнцем. В отличие от остального Алжира, касба (крепость) Алжира, старинная часть города – это мир ярких красок, где рыночные лавки образуют лабиринт вокруг форта и Большой мечети Джамаа-эль-Кебир. Это был арабский квартал, но здесь также жили цыгане-мусульмане ксоракс и африканские цыгане-мануши, которые эмигрировали или были изгнаны из Франции задолго до войны. Негрос нашла комнату по соседству с касбой для продажи своих корзин и украшений. Здесь, среди других цыган, они снова встретили Жана-Эжена, который руководил своим оркестром и зарабатывал по мелочи на танцах.

В 1920 году, когда закончилась война и Джанго исполнилось десять лет, Негрос привезла свою семью обратно в Париж. Они поселились в фургоне в одном из многочисленных цыганских лагерей, окружавших столицу. Здесь семья осела надолго.

Париж изменился. Если раньше это был бриллиант, сияющий блеском /а Belle Epoque (Прекрасной эпохи), то теперь, после войны, Франция находилась в состоянии шока. Чтобы забыть ужасы этого бессмысленного кровопролития, Париж, отметая все старое и устремляясь в новое будущее, как в штыковую атаку, со всей яростью бросился, как говорят французы, в les annees folle — «ревущие двадцатые», – безумные годы роскошной жизни и новых причуд, авангардной моды в одежде, музыке и литературе. Во многом это была попытка заглушить боль войны и забыть о ней. Париж воскрес как город новой эры. Это был город современного мира, город нового столетия, в котором были метро и канализация. А с приходом муниципальной электрификации и неоновой иллюминации Жоржа Клода славу Парижа можно было наблюдать и ночью, что дало городу новое название – Город Света.

Париж все еще был окружен кольцом средневековых крепостных валов. За пределами укреплений начинался другой город. Там Город Света превращался в Город Мрака. Вокруг Парижа простиралась огромная пустошь, известная как la Zone («Зона»).

Именно сюда парижские чистильщики выгребных ям сбрасывали отходы, и здесь же находили приют человеческие отбросы города. Это не был Париж широких бульваров, великолепных зданий, памятников и соборов. Вместо этого целые города трущоб сгрудились у фортификационных сооружений, словно нищие, протягивающие руки за подаянием. Ветхие лачуги, сколоченные из всевозможного хлама – обрезков досок, битого кирпича – были единственной обителью для этих несчастных. Жителей «Зоны» парижане называли les zonards и самыми страшными из них считали цыган. Мануши и житаны останавливали свои фургоны в «Зоне» вдоль мелкой речушки Бьевр. Именно здесь и поселилась Негрос со своими детьми. Французский поэт Серж Генсбур так описывал эти цыганские таборы:

Остатки некогда огромной территории трущоб, известной как La Zone (Зона). Конец 1940-х – начало 1950-х годов

«Там, внизу, в цыганском таборе, гитара жонглирует популярной мелодией. Слышна далекая танцевальная музыка, головокружительные вальсы, сладость аккордеона. Повсюду костры, каждый со своим котелком. Куры тушатся, а гитары не умолкают. Тяжелые серые тучи надвигаются на Порт-де-Клиньянкур, оставляя после себя моросящий дождь. Человек барахтается в колее дороги, похожей на патоку, в маленьких озерах и трясинах, на этом склоне, где стоит лагерь манушей, огромное скопление караванов, вурдонов и рулотов, превращающих la Zone в красочную головоломку кочующего города из более чем пятисот фургонов, стоящих бок о бок в безумном беспорядке. Ночью пятьсот рулотов сверкают, как восточные дворцы. И сквозь все это пробивается песня – жестокая, гнусная, текущая вперед с пронзительным криком О la Zone! Возможно, здесь, среди гнили, спрятано само очарование».

Негрос и другие цыгане предпочитали разбивать лагеря в «Зоне» рядом с местами, где они могли зарабатывать на блошиных рынках. Они перемещались между лагерем, расположенным у Порт-де-Шуази или Порт-д’Итали на юго-восточной стороне Парижа рядом с блошиным рынком Кремль-Бикетр, и их любимым рынком лошадей у галереи Вожирар, лагерем у Порт-де-Монтерей с его бесконечным воровским рынком на востоке и лагерем у Порт-де-Клиньянкур на севере с его огромным блошиным рынком в Сент-Уэне. Каждые выходные Негрос водила своих детей на эти рынки, что расцвели на полях «Зоны». Название «блошиные» эти рынки получили из-за блох, которые ютились в обивке старой мебели и другом тряпье, выставленном на продажу.

«Зона» стала миром Джанго. Из таких же, как он сам, манушей из «Зоны» Джанго сколотил банду под горделивым названием «Красные шарфы». Банда Джанго бесстрашно воровала груши из сада при монастыре Сент-Ипполит, наслаждаясь сладким соком запретного плода. Однажды, столкнувшись с предводителем конкурирующей банды, которого звали Большой Лушер (Косоглазый), Джанго бесстрашно встал перед ним и прорычал: «Кошелек или жизнь?!» В итоге Лушер оставил Джанго лежащим на земле с синяком под глазом. «Красные шарфы» пытались пустить под откос трамваи на авеню д’Итали, подкладывая на рельсы болты, украденные с ближайшей

фабрики; воровали уголь с повозок, когда те замедляли ход, поднимаясь на холм по авеню Гобелен; собирали металлолом и сдавали на завод. Как-то раз в одном кафе на авеню д’Итали Джанго с братом увидели боксерский ринг, где дрались за деньги, и на какое-то время он стал их местом заработка. Джанго и Нин-Нин лупили друг друга на ринге, а посетители швыряли им монеты, подбадривая дерущихся мальчишек. Братья, избитые и еле стоявшие на ногах, но с полными карманами мелочи, уходили оттуда в обнимку.

Негрос снова попыталась отправить Джанго в школу. Передвижной класс для цыганских детей организовал бывший учитель, известный как отец Гийон. Вынужденный рано уйти на пенсию из-за пристрастия к красному вину, Гийон открыл собственную школу в «Зоне» в домике, который он соорудил из старого автобуса. Но для Джанго и других цыганских детей, привыкших к свободе, этот гаджо-алкоголик не обладал никаким авторитетом. Джанго предпочитал школу улиц и кинотеатров.

Уже в юности Джанго увлекся азартными играми. Он играл во что угодно и где угодно: в карты, кости, но больше всего любил бильярд. Выиграв, Джанго иногда устраивал себе и Нин-Нину поход в кино. Но если был выбор, они предпочитали обходиться без билетов.