Старик согласился.

— Теперь, — объявил он сходу, — насчет войны нам надо приговор составить.

Сход напряженно загудел.

Я попросил слова. В краткой речи обрисовал им положение страны и наших армий на фронтах. Выложил все, что мы обсуждали в наших дискуссиях на каторге. Закончил призывом добиться окончания войны во что бы то ни стало.

— Нужно добиваться, чтобы Временное правительство заключило мир и вернуло солдат к своим разоренным хозяйствам, — сказал я.

— Правильно! Скорее чтоб домой. Навоевались, довольно! — взволнованно гудел сход.

— Приговор составим. Писарю поручим, а комитет подпишет. Теперь все, кажется? — спросил меня старик.

— Пожалуй, что все. Нужно за работу взяться.

— Товарищи, мы все вопросы решили. Объявляю сход закрытым.

Крестьяне, не торопясь, стали расходиться. Площадь перед волостным правлением постепенно пустела.

Мы со стариком пошли к нему на квартиру. Возле дома нас догнали Ванюха и инвалид Прокопий. Мы остановились.

— Ну что, ребята, нашли? — обратился к ним Митрич.

— Всех нашли, — весело объявил Прокопий, — даже больше: помощника пристава с урицким урядником прихватили. Нашего-то дома застали. Смотрим, бутылка, рюмки на столе. Спрашиваем: «Кто у тебя был?» — «Урицкий урядник, — говорит, — был с помощником пристава». — «А где они?» — «Сейчас только на Усолье выехали». Мы приказали уряднику никуда из дома не выходить, Кирюху оставили его караулить, а сами махнули вслед за помощником пристава. Верстах уже в пяти догнали. Едут себе легонько в бричке, а мы им: «Ваше благородие, минуточку!» Испугались. «Что, — говорит, — вам надо?» А мы ему: «Вертайте, ваше благородие, обратно, сход вас требует». Я на него берданку навел. «Вы, — говорю, — ваше благородие и господин урядник, ваши револьверики дайте сюда и сабельки тоже». У обоих руки трясутся. Вместе с поясами револьверы отдали и сабли тоже. На обратном пути и нашего урядника прихватили. В холодной теперь, вместе со старшиной сидят. Ребята за стражниками пошли, а мы — к вам.

Я сказал старику, что надо к арестованным хороший караул поставить, чтобы не скрылись. А завтра в Иркутск их под конвоем отправим.

Прокопий и Ванюха пошли в правление, а мы со стариком — в его избу. Детишки и молодуха уже спали, а старуха дожидалась нас. На столе шумел самовар.

— Заждалась я, — заговорила она. — Самовар-то несколько раз уж переставал шуметь. Приутомились, небось?

— Новую власть, старуня, выбирали. Войну, может, скоро кончать будем. Может, Илья вернется, — проговорил, понизив голос, старик, чтобы невестка не услыхала.

— Ой, да что ты! Дай-то бог, — старуха глубоко вздохнула и перекрестилась. — Младшенького-то, Ни-колушку, убили, вот и молим бога, чтобы Илья вернулся…

— Ну, старуня, покорми нас, проголодались мы, да спать гостя дорогого укладывать надо…

Чай пили молча. Каждый думал свою думу. После чая я свалился, как мертвый, и крепко заснул.

Проснулся от шопота и тихих шагов. Открыл глаза и долго не мог сообразить, где нахожусь. Перед глазами — тесовые полати. С них свешивались две детские головки. Ребята с любопытством смотрели на меня.

Воля!.. Я поднялся на постели и обернулся. Старики и невестка пили чай. От их шопота я и проснулся.

— Ну, вставайте, вставайте! Я уже хотел будить вас да старуха остановила. «Пусть, — говорит, — поспит. Первую ночь на воле-то живет».

Напились чаю. Я поблагодарил хозяев, и мы со стариком ушли.

В волости уже собрались все члены комитета и ждали нас. Там же были инвалид Прокопий, Ванюха со своими ребятами и Спиридон. Пришли мужики посмотреть, как будет заседать новая власть. Первое свое заседание комитет открыл в волостном присутствии.

Члены комитета уселись вокруг стола. Я предложил оформить сначала президиум комитета, выбрать двух заместителей председателя, секретаря, назначить казначея, пересмотреть состав сотских, десятских и всех остальных должностных лиц волости, а потом уже составить повестку текущих вопросов.

Выборы заместителей и пересмотр состава должностных лиц мы провели быстро. Одним из заместителей выбрали Спиридона. Секретарем комитета назначили бывшего волостного писаря. Одного заместителя назначили казначеем и поручили ему все налоговые и другие финансовые дела.

Назначили делегацию во главе с Прокопием — поехать в Урицк с предложением арестовать станового пристава. Спиридона с ребятами назначили сопровождать арестованных старшину, помощника пристава, урядников и стражников в иркутскую тюрьму.

Я случайно взглянул на стену и увидел портрет царя. Во вчерашней суматохе его не заметили.

— Это теперь надо уничтожить, — показал я на портрет.

И то, спохватился старик, — к чему он теперь… А нуте-ка, ребята, возьмитесь за него.

— А мы сейчас… — и ребята начали стаскивать портрет со стены. — Какой, чорт, тяжелый…

— Раму-то, раму не сломайте! — волновался Спиридон. — Золоченая она, на опчественную пользу пойти может.

Ребята со смехом потащили портрет на улицу. За ними выбежал Спиридон — спасать раму.

Целый день работал комитет. Много решений записал в протокол бывший волостной писарь, теперь секретарь комитета.

Комитет отменил все местные поборы и штрафы. Избрали комиссию по пересмотру недоимок, по освобождению от них солдатских семей.

Работу закончили поздно вечером. Я попросил комитет отпустить меня. Все согласились.

Пока мы ужинали у Митрича, к воротам подъехали сани, запряженные парой лошадей. На санях сидели парни. Они с шумом и смехом ввалились в избу.

— Готово, дедушка Семен, — отрапортовал Ванюха.

Я попрощался со стариками и вышел.

Сели в сани. Ваня гикнул на лошадей, и мы понеслись вольными птицами.

Лошади быстро несли нас на перевал. Я оглянулся. Централ утопал в ночном мраке. Фонари светились на сторожевых вышках.

Лошади бежали легко, постукивая копытами по утоптанному снегу. Вот и Ангара. Лошади шагом пошли по льду. Река ощетинилась причудливо навороченными друг на друга льдинами.

Въехали в Усолье. Соляные вышки черными силуэтами выступали в темноте. Село спало. Через десять минут мы были уже на станции.

Я постучал в дежурную.

— Войдите. Что вам надо? — И, не дав мне ответить, дежурный быстро заговорил: — Вы, должно быть, амнистированный. По арестантской куртке узнаю. Много вчера ваших проехало.

Ребята начали стаскивать портрет со стены.

К стр. 320

— Да, я вот задержался, отстал. Проехать бы мне до Иркутска. Денег на билет нет.

— Вы не беспокойтесь, я вас отправлю. Сейчас поезд подойдет.

Дежурный надел свою красную фуражку, и мы вышли на перрон. Поезд, громыхая, подошел к станции. Дежурный что-то сказал старшему кондуктору. Тот кивнул головой.

— Садитесь вон в тот вагон, — сказал он мне.

— Амнистированный, должно? — спросил меня проводник. — Отмучились, отдохнете теперь на воле. Ну, спите до Иркутска. Там ждут, небось.

Опять мерно постукивают колеса, как они постукивали, когда я ехал на «Амурку». Но теперь другие чувства пробуждались во мне. Я как будто выходил на новые необозримые просторы. Мерное движение поезда постепенно успокаивало меня, мысли приходили в порядок, обращались к завтрашнему дню, к близким встречам, к новой жизни на воле.

Поезд прибыл в Иркутск ночью, перед рассветом. Город еще спал. Улицы были тихи и пустынны. В будках, завернувшись в тулупы, спали сторожа. Чуть морозило. Паровозные гудки нарушали сонную тишину.

Я шел по городу, вглядываясь в знакомые улицы, в знакомые дома.

На одной из Иерусалимских улиц жил брат Степан. С трудом я отыскал деревянный домик. Брат уже вторую ночь не спал, все ждал меня. Он беспокоился: кто-то сказал ему, что я остался в Александровске.

Семья брата встретила меня сердечно. Дети ласкались ко мне. Степан подробно рассказал, как произошла в городе революция, как встречали освобожденных политических каторжан.