— Да-а, не важно. Попытаться разве демонстрацию солидарности устроить? Рабочие, пожалуй, поддержат, не все, понятно: тоже надергались за последнее время. Устали.

Мысль Николая нас обрадовала: на самом деле, демонстрацию надо устроить. Братва ободрится, в если придётся сдаться, то всё же веселее будет. Можно продержаться до крайнего предела, не допуская до штурма…

— Если действительно удастся устроить демонстрацию, это сильно облегчит наше положение, и ликвидация конфликта произойдёт организованно. Правительство большого шума поднимать не решится. А можешь ты это устроить?

— Могу, — ответил Николай, — устрою.

Возвращение команды с «Полярной Звезды»

Положение 14-го экипажа тяжёлой заботой лежало на сердце: прорывы в матросском движении, какие-то неуловимые недочёты, приводившие нас к тупикам, тревожили нашу мысль. Листки и литература не давали ясных ответов на практические вопросы нашего движения.

Во второй половине ноября возвратилась в экипаж команда «Полярной Звезды», команда с колёсной яхты «Александрия» и с других судов. Свежего народа в экипаж влилось человек восемьсот. Оживление в экипаже сильно поднялось. Первые дни на учёбу не дёргали, и братва спокойно отдыхала.

Рассказывали, что после снятия нас с яхты ждали притеснений, однако всё оставалось по-старому: клуб, литература не запрещались, пища оставалась хорошей, только дисциплина была немного подтянута. Боцман Шукалов присмирел окончательно и команду не притеснял. О старшем офицере ничего не было слышно; по-видимому, на яхту не вернётся…

С приходом команды работать стало легче: прошедшая небольшую школу борьбы матросская масса старалась держать себя в экипаже непринуждённо и не роняла приобретённого престижа. «Шкуры» косились и ворчали. Однако по приказу начальства, старались отношения сглаживать и не задирались. Офицеры в роты наведывались не часто, но «шкуры» торчали в ротах неотлучно.

Команда ещё не растеряла своей революционной энергии и охотно втягивалась в политические разговоры. В городе матросы чутким ухом ловили отзвуки крестьянских и солдатских бунтов и, переваривая их с впечатлениями бурлящей жизни столицы, несли всё это в экипаж и выкладывали перед жадной на слух матросской аудиторией.

Ротные наши кружки пополнились, а партийное ядро сильно возросло. Пекарня приобрела авторитет и не раз видела в своих стенах собрание актива человек по пятьдесят. Военная организация именовала нашу партийную группу «с.-д. группой Гвардейского экипажа» и старалась ориентировать на нас матросское движение петербургских экипажей.

Бунт в 14-м экипаже

14-й экипаж продолжал отсиживаться. Для разговора с мятежными матросами приезжал начальник морского штаба фон Нидермиллер. Матросам было предложено очистить казармы и выехать в Кронштадт. Экипаж отказался, заявив, что матросы согласятся переехать в Кронштадт только тогда, когда там будет снято военное положение.

23 ноября рабочими нескольких заводов была устроена перед 14-м экипажем демонстрация поддержки. Рабочие прошли с красными флагами, с оркестром музыки мимо экипажа и прошли мимо расположившихся у Крюковского канала правительственных войск, приготовленных для штурма 14-го экипажа.

Матросы высыпали на крыльцо и весёлым «ура» встретили демонстрацию. В форточки окон были выкинуты красные флаги.

Демонстранты кричали матросам:

— Берегите силы! Не давайте себя разбить! Долой насильников!

Последующие попытки офицеров экипажа уговорить матросов подчиниться не привели ни к чему. В три часа ночи приготовленные для штурма части были подтянуты к экипажу. У Крюкова моста была установлена артиллерия. Однако начальство ночью штурмовать экипаж не решилось. Ночь закончилась спокойно.

Утром к осаждающим подтянулись драгуны. Проезд и проход мимо экипажа был закрыт. Войска приготовились, и матросам было сделано последнее предупреждение.

Хотя уже заранее было решено не доводить дела до кровопролития, всё же матросы неохотно соглашались без боя сдаться. И только усиленная подготовка правительственных войск к штурму убедила матросов в бесполезности дальнейшего сопротивления.

Делегация заявила командиру войск, что матросы, не желая доводить до бесполезного кровопролития, сдаются.

В экипаж тотчас же были введены войска. Матросы были разоружены и под усиленным конвоем отведены на баржу и тотчас же отправлены в Кронштадт.

Шеломенцев и находящийся вместе с матросами Николай были арестованы и отправлены под усиленным конвоем в Петропавловскую крепость.

Экипаж опустел. Как искра, в пожаре революции сверкнула мятежная вспышка и, мелькнув в темноте, погасла.

Правительство не ограничилось арестом 14-го экипажа и уводом его в Кронштадт: выбрав из него все революционные элементы, частью разослало их в провинцию по армейским частям, частью расформировало по другим экипажам, более ненадёжных разослало по дисциплинарным батальонам и штрафным ротам. Чтобы дискредитировать 14-й экипаж в глазах остальной матросской массы, в его небольшие остатки влили матросов, оставшихся верными царю и помогавших гвардейской бригаде подавить кронштадтское восстание, влили также пехотинцев, переодев их в матросскую форму, и в качестве карательного отряда направили в Финляндию. Отказавшиеся участвовать в карательном отряде матросы были арестованы и отправлены по штрафным ротам; в отряде осталось матросов с 14-го экипажа не более полутора десятка человек. Карательный отряд всё же действовал в Финляндии под именем 14-го экипажа.

Так правительство расправлялось со своими врагами, не только расстреливая и арестовывая их, но дискредитируя всякими способами. Несмотря на этот гнуснейший приём правительства, 14-й экипаж не потерял своего революционного престижа: полтора десятка слабейших, ушедших под угрозою штыков в Финляндию, и наименование карательного отряда 14-м экипажем не достигли своей цели: матросы с затаённой злобой отнеслись не к матросам, уведённым в отряды, а к гнусной провокации правительства.

Правительство наступает

Победа над 14-м экипажем подбодрила правительство. Решительнее стали действовать чёрные сотни. Под руководством переодетых жандармов и полиции чёрная сотня стала производить набеги на рабочие и студенческие общежития; делала обыски, производила аресты; в подвалах полицейских участков начали бить смертным боем арестованных «крамольников».

Внешнее положение столицы также стало изменяться.

Кавалерийские патрули, жавшиеся до этого к сторонке, также стали действовать решительнее; не отшучивались добродушно, как прежде, а стали «напирать», действовали нагайкой, а где и саблей.

Военная организация мне опять дала приказ приготовить на всякий случай отряд надёжных матросов для совместных действий с дружиной.

Походило на то, что мы собираемся отступать и готовимся к самообороне, а противник переходит к активным действиям.

Подготовкой восстания не пахло; а мы как раз только этого хотели и тянулись к мятежу, но все наши хотения разбивались об отсутствие централизованного руководства к прямому восстанию. Подготовка к самообороне против действий чёрной сотни наложила на нас соответствующий психологический отпечаток, заслоняя ограниченностью задачи широкую задачу восстания. Концентрированная революционная бодрость стала слабеть, и настроение понижалось.

Получилось известие, что арестовано бюро союза почтово-телеграфных служащих. Это известие нас всколыхнуло. Ждали, что этот шаг правительства так не пройдёт и заваруха неизбежно начнётся. В это же время из провинции начали получаться известия о крестьянских волнениях. Некоторые товарищи получили от родных письма, где говорилось: «Говорят, вышел закон, чтобы отбирать землю у помещиков и хлеб, некоторые волости своих помещиков уже жгут, наши тоже собираются, уже на сходе решили».

Такие письма стали получаться в большом количестве и сильно волновали матросов, которые в огромном большинстве были органически связаны с родной деревней. Матросов беспокоило то, что «опять вразбивку начинается; деревня поднялась, а у нас здесь опять как будто ничего. И что это спят там». Как бы в ответ на сетования матросов мы получили воззвание партии социал-демократов к крестьянству, в котором говорилось: