«Братья крестьяне!

..Вам нужно собираться по сёлам, выбирать свои революционные комитеты. Комитеты эти будут ведать вашими делами. Других властей в деревне не должно быть. Прогоните от себя всё начальство: урядников, земских начальников, волостных старшин и всех других властей. Пусть только ваши комитеты ведут все ваши дела. Не платите податей, не поставляйте рекрутов, не исполняйте никаких повинностей до тех пор, пока выбранные от всего народа не соберутся и не устроят на Руси новый порядок… Пусть ваши комитеты обсудят, где и как удобно отобрать земли у помещиков, у монастырей и у уделов, и решат, как ими пользоваться.

Поручите вашим комитетам войти в сношение с вашими братьями, городскими рабочими, чтобы согласно с ними действовать… Пусть ваши комитеты устроят боевые дружины среди вас, достанут оружие, обучат стрельбе…

Если мы дружно захотим, у нас будет и земля и воля.

Если мы будем только жаловаться и молча страдать, не будет у нас ни того, ни другого, а будет согбенная спина, голодная семья, жалкая жизнь…

Нет и не должно быть другой власти, кроме власти народной

Долой всех властей!

Да здравствует народное восстание!

Да здравствует социализм!»

— Вот это здорово. А главное, чтобы вместе с рабочими. Это — правильно, а то опять в одиночку не выйдет.

Прокламация сильно подняла настроение; матросы почувствовали как будто бы близкую связь с волнующимся мужиком и оживлённо и долго гудели по всем ротам о широких мужицких бунтах.

Получилось новое ошеломляющее известие, что в Москве арестовано бюро крестьянского союза. Матросы это известие встретили как бы даже с радостью:

— Пусть арестуют! Это теперь им даром не пройдёт. Это не почтовики, что молча утёрлись. Мужики как узнают, ещё не так пойдут палить. 26 ноября я застал в Технологическом институте тревогу: арестовали председателя Совета рабочих депутатов Носаря.

Я спросил в комитете:

— Будет что или нет? И нужно ли мне готовиться?

Мне ответили:

— Пока ещё решения нет, сегодня выясним, как дальше быть. А вы всё же подготовьтесь, что нужно будет делать, скажем.

В экипаже созвал представителей всех рот и сделал им сообщение о положении дел, а также о необходимости расширить нашу подготовку матросов на случай больших событий. Возможность больших событий обрадовала матросов:

— Хоть бы раз дружно тряхануть, а то засиделись и Кронштадт забыли.

— А как дела по ротам?

— По ротам теперь лучше будет, развеселятся. Неопределённость сильно понижает настроение, братва уже перестала верить во что-либо серьёзное: разговорами, говорят, исходим, а дела нет.

— Сколько дадут роты надёжных?

— Человек по тридцать дадут, часть пойдёт за этими группами, а часть останется ни туда, ни сюда.

Подсчитали, что экипаж человек триста в бой может дать.

Решили усилить работу в ротах, усиленно начинять братву зажигающими известиями.

В ожидании распоряжений я сидел безвыходно в экипаже несколько дней. Газеты и листовки давали обильный материал, освещающий развёртывающиеся в России события.

Город наполнился слухами, что готовится всеобщая стачка, которая должна перейти в восстание.

Правительство, по-видимому, также готовилось к последним боям: по городу усилилось движение военных патрулей, а на перекрёстках главных улиц появились сильные полицейские посты.

Всё это братва впитывала в себя, болтаясь по улицам столицы, сносила всё в экипаж и, переваривая по-своему оценивала нарастающую обстановку:

— Ну, ребята, жди баню: «фараоны» появились.

Появление «фараонов» сигнализировало, что правительство готовится всерьёз, и матросы эту сигнализацию оценивали правильно.

Арест совета рабочих депутатов

Конец ноября прошёл в большом напряжении, но это было уже не то напряжение, которое было в октябре в Кронштадте. Люди хотя и возбуждались событиями, необходимого энтузиазма не было. В октябре чувствовалось, как нарастала революционная энергия, всех несло к революции неудержимо. «Земля ноги жгёть», как неистово выражалась в то время братва.

Конец ноября представлял совершенно иную психологическую обстановку. Революционная энергия выдыхалась.

Безнаказанность действий правительства — аресты таких руководящих организаций, как бюро крестьянского союза, бюро союза почтово-телеграфных служащих, арест председателя Совета рабочих депутатов — свидетельствовала о спаде революционного энтузиазма.

1-е, 2-е и 3-е декабря были внешне спокойны, но лицо столицы за эти дни сильно изменилось. Усиленные пехотой полицейские посты заняли все значительные пункты столицы. Возле постов горели костры, и густо ходившие по улицам патрули, сбиваясь кучами, грелись возле этих костров.

Было похоже, что посты заняты крепко.

Рабочие и матросы болтались по улицам, пока ещё свободно и безнаказанно митинговали, но чувствовали себя неуверенно.

— Что-то уж «фараоны» больно спокойны, неладным пахнет.

Спокойствие появившихся «фараонов» определяло обстановку; масса это чуяла и сжималась.

Общее настроение отразилось и на нашей группе, подошли к такому моменту, когда не знаешь, какое направление надо дать неуверенному настроению братвы.

На тревожные вопросы приходилось отвечать только одно: держитесь.

Но что за этим должно последовать, мы сами так же не знали, как и наши встревоженные товарищи. Между тем правительство продолжает энергично укреплять свои расшатанные революцией позиции и на 4 декабря наносит по революции решительный удар: с помощью больших отрядов полиции и войск арестует Совет рабочих депутатов в полном составе.

Политическая стачка и восстание в Москве

Удар правительства по Совету рабочих депутатов глубоко потряс рабочие массы столицы и вызвал бурную волну протестующих демонстраций. Одна за одной останавливались гиганты, казённые и частные заводы и фабрики. Рабочие валом валили на широкие проспекты. Начались столкновения с войсками. На окраинах столицы появились баррикады.

Оставшиеся не арестованными члены Совета рабочих депутатов совместно с революционными партиями выступили от имени Совета с призывом к политической стачке и вооружённой борьбе с правительством.

«Ко всему народу!

Правительство арестовало бюро крестьянского союза, бюро почтово-телеграфных служащих, председателя Совета рабочих депутатов и, наконец, правительство арестовало весь Совет в полном составе.

…Братья рабочие, неужели мы не защитим выбранных нами людей? Забранные товарищи сделали своё дело, теперь дело за нами. Неужели мы предадим их? Не бывать тому! Один за всех, все за одного!

Совет рабочих депутатов петербургских рабочих решил и объявляет по всему Петербургу и его окрестностям всеобщую политическую забастовку.

В четверг, 8 декабря, во всех заводах и фабриках работы должны быть остановлены. Борьба начата, она будет стоить великих жертв, быть может, многих жизней, но что бы то ни было, мы не сложим оружия… Солдаты, матросы, присоединяйтесь к нам, нет силы, которая бы могла пойти против армии, объединившейся с народом…»

Крупные заводы закрылись, но присоединение фабрик шло туго. Всё же жизнь постепенно замирала во всех промышленных очагах столицы. Рабочие боевые дружины занимали секретные стратегические пункты, рабочие на окраинах строили баррикады. На центральных улицах шла «проба сил». Толпы рабочих занимали перекрёстки центральных улиц и на приказания офицеров не расходились. В некоторых местах казаки отказывались разгонять рабочих и уезжали в казармы, в некоторых местах после команды офицеров нерешительно нажимали на толпу лошадьми, стараясь оттеснить её на тротуары, в некоторых местах шли в атаку и били рабочих нагайками, саблями; на улицах появились убитые и раненые.

Из Москвы шли радостные известия: Москва в руках восставших рабочих.

Московские события сильно встревожили правительство: демонстрируя войсками по улицам Петербурга, правительство избегало вступать в открытые бои с пролетариатом столицы и сосредоточило всё своё внимание на московской опасности.