— Написать роман, который устроил бы нас обоих.
Все наши собратья по перу, которым мы тут же объявили о своих намерениях стать соавторами, отреагировали одинаково: «Глупость какая! Вам кажется, что вы поладите… Да вы разругаетесь в пух и прах, не пройдет и полгода!»
Наш творческий союз живет уже без малого двадцать лет! Практически безоблачно. Что, впрочем, ничуть не означает, что мы всегда бываем согласны друг с другом (разумеется, я веду речь о нашей работе). Напротив! Мы не перестаем спорить, противоречить друг другу. Но именно в этом постоянном столкновении мнений и заложен смысл «тандема». Если б у нас были одинаковые реакции, если бы один из нас мог заменить другого, к чему нам было бы объединяться?
Тогда как — и впоследствии я часто размышлял над этим — именно потому, что мы абсолютно не похожи (происхождение, вкусы, темперамент, менталитет), Нарсежак, который сразу же уловил эти различия, и предложил мне сотрудничать. Его идея была и оригинальной, и очень простой: нельзя ли, объединив два инструмента, несхожих по тембру, добиться особого звучания?
Правда заключается в том, что Нарсежак — «просто» романист, случайно (вернее, в какой-то степени по воле случая) ставший на путь детективного романа. Скучая без книг во время каникул, он развлекался тем, что писал пародии — Морис Леблан, Конан Дойл, Честертон, Агата, Кристи… Детективный вирус давно уже был у него в крови!
…Я предлагаю ему интригу. Он тут же помещает ее на испытательный стенд. Это означает, что он выверяет характер каждого персонажа, сопоставляет его поведение с тем, какое было предусмотрено изначальным планом. Само собой, результат никогда не бывает вполне удовлетворительным. Что-то получается сразу, что-то приемлемо более или менее, а что-то Нарсежак упорно отвергает: «Неправдоподобный характер… слишком надуманная ситуация». Вот тут-то между нами и начинается борьба. В сущности, Нарсежака больше всего интересуют обыкновенные люди, более или менее несчастные, которые подвергаются в нашей истории большей или меньшей угрозе. Тогда как меня, наоборот, увлекает развитие интриги, достаточно необычной, обязательно таинственной, внушающей читателю постоянное чувство тревоги. И каждый из нас вцепляется в свою кость. Разумеется, мы идем на уступки, без них не обойтись. Но при этом оба проявляем максимум неуступчивости, каждый старается отделаться малой кровью. В конце концов Нарсежак согласен на то, чтобы такой-то персонаж при таких-то обстоятельствах совершил поступок, который, пожалуй, и не полностью соответствует его характеру. А я — после долгих сожалений — отказываюсь от эпизода, который казался мне особенно удачным. И все это — в стремлении победить, в пылу битвы, каждый другого упрекает в отсутствии гибкости и нежелании понять другого. Но самое забавное заключается в том, что, когда роман закончен, мы одинаково радуемся, что взаимные уступки, в конечном счете, обогатили первоначальный замысел. И это, заметим в скобках, доказывает, что мы только подчинялись велениям интриги.
Бывают случаи, когда почва для согласия отсутствует. То есть нам пришлось бы либо пожертвовать сюжетом, либо пожертвовать персонажем. Тогда мы по обоюдному согласию отказываемся от романа. К счастью, такое случается редко, поскольку Нарсежак умеет почти всегда гуманизировать (в этом подключается все дело) самые необычные, я бы даже сказал, самые фантастические ситуации. Ему удается сделать правдоподобным воскрешение из мертвых или существование в двух измерениях сразу; он делает из ведьмы или призрака «людей», каких можно повстречать в метро.
Странный сообщник! Иногда я задаюсь вопросом: как Нарсежак с его философским дипломом (упомянул ли я, что он профессор философии?) докатился до того, что посвятил себя историям о разбойниках? Думаю, это произошло просто-напросто из боязни поддаться искушению слишком серьезно воспринимать себя.
И Тома Нарсежак о Пьере Буало
Alter ego? Нет! Все люди разные. Они не похожи на равновеликие треугольники. Буало и я — мы совершенно не похожи; у нас разные вкусы, характеры, сферы деятельности. Но предмет литературных интересов у нас один и тот же; мы сходимся в творчестве.
Почему нас с Буало всегда притягивал роман, ошибочно называемый «полицейским», который наш друг Пьер Вери правильнее назвал «рассказом с секретом». Занятно было бы разобраться в этом. Но главное в другом: «роман с секретом», чтобы захватить читателя своим мрачным очарованием, должен быть замышлен и исполнен в особой манере. Она предполагает некую скрытую пружину. В известной мере, это роман для посвященных. Буало и я, мы достигли, так сказать, ученой степени в области самой что ни на есть эзотерической[1] литературы.
Рассказ о нашей дружбе в этом смысле сливается с рассказом о наших поисках и довольно плохо поддается откровенному описанию.
Кто такой Буало? Я не уверен, что мне это известно. Прежде всего, дружба так же охотно, как и любовь, начисто зачеркивает прошлое.
Буало — коренной парижанин, а Париж — не такой город, как другие; это страна подспудного народного творчества! Но я немного ориентируюсь в ней. Так, например, Буало открыл немного раньше меня Шерлока Холмса, Рультабия и Арсена Люпена, и это сыграло решающую роль. Есть книги, которые раскрывают перед тем, кто их прочел в момент выхода в свет, как бы дополнительный смысл. Сомневаюсь, что на сегодняшних детей, если только те еще читают про Арсена Люпена, они производят такое же сильное впечатление, какое произвели в свое время на нас. Кроме того, Буало поистине ими «клеймен». К тому же — и тут потрясение было еще сильнее — он участвовал в презентации первых фильмов ужаса: «Фантомаса», «Белозубой маски», «Жюдекса»… Ему было тогда лет десять — возраст, когда формируется призвание. Начиная с этого момента, его биография — одно, его жизнь — подлинная жизнь — другое, и меня интересует только она. Буало поклялся, что тоже создаст удивительные таинственные истории. И он сдержал слово. Продолжая зарабатывать на жизнь, он с удивительным спокойствием и беспечностью начинает писать сказки, рассказы для журналов «Чтение для всех» и «Рик и Рак». Затем переходит к роману и, с третьей попытки, в 1938 году за роман «Отдых Вакха» получает Гран-при за лучший приключенческий роман, которая в те годы была сопоставима с Гонкуровской премией за готический роман. С этого момента Пьер Буало стал известным писателем, одним из лучших мастеров «романа-загадки», что, однако, не приносит ему полного удовлетворения. Он не успокаивается на достигнутом и желает пойти дальше. «Роман-загадка» — дорога в никуда. Как придать гибкость литературному жанру с такими узкими ограничительными рамками?
По счастливой случайности в тот период я и сам задавался подобными вопросами. Впрочем, я уже довольно четко представлял себе возможности решения наших проблем, но в одиночку мне было их не преодолеть. То же самое испытывал и Буало. Вот если бы мы объединили свои усилия, вдвоем такая задача оказалась бы нам по плечу. Наш диалог, начатый в 1948 году, не прерывался.
Однако не следует заблуждаться: соавторство вовсе не означает наслоение двух манер сочинительства, двух писательских почерков, как думают многие. Нам хотелось бы сделать «роман-загадку» более гибким, что означало вдохнуть в него жизнь, попытаться приблизить его к реальности, от которой он был так далек. Иными словами, роман с интригующим сюжетом должен быть прежде всего таким же романом, как и любой другой, — иметь настоящих персонажей, описывать подлинно драматические ситуации и отличаться своим стилем и тональностью, собственным и хорошо узнаваемым темпераментом. Итак, нам предстояло слить воедино наши усилия на всех этапах творческого процесса, при этом не отказываясь от индивидуальной писательской манеры, образа мыслей и чувства. Скажут — это невозможно. Ничего подобного! Такое сотрудничество аналогично тому, какое сплошь и рядом связывает сценариста и режиссера. Только нам приходилось по очереди меняться местами.
