В комнату вошла Кристиана.
— Вы поссорились с Максимом? — сказала она. — Я видела, как он уходил разъяренный.
— Нет-нет… Пустяки.
— Вы поговорили с ним о… Марселине? Все улажено?
— Почти что.
— Почти? Я не узнаю вас, Ришар.
Он с трудом встал.
— А письма? От кого они?
— Одно от Жильберты, другое от ее жениха. В Лионе вроде страшная жара.
— Вот как? Почту по-прежнему разносит папаша Курийо?
— Да! Он сказал, что зайдет как-нибудь утром навестить вас.
— Это не к спеху. Смотреть на такого красавца, как я! Кристиана, вы забыли сказать мне, что в доме работал Агостини.
— Возможно… Я наверняка забыла и много чего другого.
— Он прислал счет?
— Нет еще. Я могу попросить его прислать.
— Не надо… Клеман здесь?
— Конечно.
— Мне хотелось бы прогуляться… Вам не нужна машина?
Почувствовав, что она заколебалась, он добавил:
— Если у вас есть дела, не стесняйтесь. Я могу подождать, времени у меня достаточно.
— Вы не хотите, чтобы я поехала с вами? — спросила Кристиана с какой-то робостью.
— Хочу, — прошептал Эрмантье. — Я даже думаю, мне это будет приятно.
— Тогда едем сейчас, пока не так много народу.
Последняя фраза вырвалась у нее невольно. Она не решилась поправиться, и оба они умолкли, слушая жужжание огромной мухи, заблудившейся в складках штор. Эрмантье машинально потрогал шрамы под очками.
— Я скоро, — сказал он. — Встретимся внизу.
Они были чужими друг другу более, чем когда-либо. Эрмантье в первый раз подумал, что, если ему не суждено вернуться в Лион к концу сезона отпусков, он предпочел бы остаться в поместье один. Наверняка найдется какая-нибудь женщина из местных, чтобы готовить и заниматься хозяйством. Ибо в конце-то концов не исключено, что на него страшно смотреть. Блеш дрогнул тогда, во время их последней встречи; что же касается старой Бланш, то, когда он попросил ее вернуться, она ответила: «Нет… Теперь уже нет». А эти их недомолвки, намеки и та манера, которую они усвоили: брать вроде как бы разбег, прежде чем обратиться к нему! В таком случае, на заводе с еще большим основанием… Эрмантье застыл на мгновение перед зеркалом, затем, опустив голову, вышел из комнаты. В коридоре он снова остановился, вслушиваясь в молчание дома. Уродство всегда казалось ему достойным презрения. Он был уродом. И даже хуже чем уродом! Инвалидом. Такого следовало прятать. Но в этом, уж конечно, никто не признается. Будут и дальше лгать. Так что ему никогда не узнать, действительно ли…
Тяжело поднявшись по лестнице, он двинулся на чердак с вытянутыми вперед руками. И тотчас узнал запах старых бумаг, пыли, сваленных в кучу чемоданов, который так любил. Он поднял над головой руку, нащупал дерево стропил, шершавое, местами растрескавшееся, утыканное ржавыми гвоздями. Форточка была где-то тут, совсем рядом. Вот она! Рука его ухватилась за шпингалет с зазубринами, разрывая тонкие нити паутины, потрогала стекла. Замазка была свежая. Стало быть, Агостини и здесь побывал. Эрмантье прошел под скатом крыши, ощупал обрешетку, на которой держалась черепица. Доски были сухими и пахли лесопильней, стружкой. Да, сделано было все, что нужно. Вернувшись к двери, он поискал коммутатор, обнаружил металлическую трубочку, в которую были спрятаны провода. Агостини работал на совесть, как положено, да и почему бы ему не работать? Но, по правде говоря, у Эрмантье зародилось иное подозрение, гораздо более страшное!
Он спустился вниз, на второй этаж, добрался до конца длинного коридора и вошел в комнату для гостей. Широко растопырив пальцы, он водил руками по обоям. Поверхность их была холодной, гладкой. Старые обои местами вздулись. А эти, похоже, наклеены совсем недавно. Какие они? Зеленые с золотой прожилкой? Он охотно пожертвовал бы обеими руками, лишь бы сохранить хотя бы один глаз, лишь бы различать все хоть в тумане, а не вести эту жизнь мокрицы! Сориентировавшись, он нашел умывальник, потрогал кран. Фарфор казался хорошим на ощупь. Агостини не поскупился.
Эрмантье пошел по коридору, услыхал, как скрипнула половица, обернулся.
— Юбер?
Никто не ответил. Никого не было. Значит, можно быть уверенным, что на повороте лестницы никакое кривое зеркало не станет посылать его отражения. Лабиринт отныне был пустым и темным. Ступенька за ступенькой он спустился вниз. Кристиана дожидалась его в конце вестибюля.
— Клеман готов, — сказала она. — Куда вы хотите поехать?
— Никуда. Я хочу просто походить по песку, услыхать море… Здесь я начинаю задыхаться.
Она взяла его за руку, но не для того, чтобы вести, то было невольное движение, в котором, несмотря ни на что, крылось, возможно, не только сострадание.
— Кристиана, — прошептал он, — как это мило с вашей стороны — уделить мне час.
Он заметил, что голос его прозвучал униженно, и почувствовал, как в груди снова закипает глухой, неодолимый гнев, с детских лет не перестававший бурлить в нем, словно крутой кипяток.
— Работы, кажется, выполнены тщательно, — продолжал он. — Надо будет расплатиться с Агостини. Максим заверил меня, что сад в хорошем состоянии.
Они дошли до пересечения двух аллей.
— А знаете, на вашем персиковом деревце выросло три персика, — сказала Кристиана.
Он не дал себе труда ответить. Перешагнув через бордюр, он протянул руку, пальцы его наткнулись на ветки, раздвинули листву и коснулись тонкого ствола, местами липкого от сладкого сока. Он уже не мог унять дрожь в руках.
— Три персика, — повторила Кристиана, — хотите, я…
То была правда. Эрмантье отыскал их, пушистые, теплые, уже мягкие на ощупь. Вокруг его головы жужжали пчелы. Или, может, это внутри головы? Огромным усилием всего тела он переставил ногу назад, словно вытаскивал ступню из трясины.
— Пойдемте отсюда, — пробормотал он.
Забравшись в машину, он зябко съежился. Машина свернула влево. Клеман, видимо, намеревался ехать по так называемой «частной дороге», узенькой и каменистой, пробиравшейся через тощие поля к дюнам. Туда или куда-нибудь еще, какая разница? Сунув правую руку в карман, Эрмантье незаметно вытер о платок большой палец. Затем указательным пальцем поскреб кончик ногтя, где еще оставалась вязкая влага. Точно таким манером ему хотелось бы поскрести и тот уголок в своем мозгу, где застряло воспоминание о пустой, совсем пустой клумбе. Ибо накануне вечером она была пуста. Во всяком случае, его руки сочли ее таковой.
«Бьюик» шел так мягко, что никаких толчков не чувствовалось, но в полуоткрытое окно проникал терпкий, насыщенный многими запахами воздух, заставляя вспоминать знакомые картины: открытое море, белые паруса, лошадей, пасущихся на краю пастбища.
— Хотите немного пройтись? — спросила Кристиана.
— Очень хочу, — слабым голосом ответил Эрмантье.
— Я остановлюсь у мельницы, — предложил Клеман.
Мельница Плентиво. Эрмантье чуть было не купил ее из-за вида на океан. А может, еще и потому, что крылья и весь механизм сохранились полностью. Плентиво, владельцы мукомольного предприятия в Жонзаке, переделали старую мельницу, превратив ее в уродливую виллу, куда сами никогда не приезжали. Эрмантье вышел из машины, принюхался к порывистому ветру.
— Море сегодня очень спокойное, — заметила Кристиана.
Он предпочел бы, чтобы она ничего не говорила и позволила ему идти на свой страх и риск. Впрочем, он без труда определил, где находится. Мельница была слева. Справа — широкий изгиб берега, который, заостряясь, превращался в меловой уступ, низко нависавший над водой и напоминавший стоящий на якоре крейсер. Впереди — серое море. На горизонте — скопление облаков, откуда с наступлением вечера будет доноситься громыхание далекой грозы. Эрмантье выпрямился. У него было такое чувство, будто он ускользнул из-под власти злых чар. Как жаль, что он не может сразу побежать к воде.
— Пошли! — сказал он.
И двинулся вперед широким скользящим шагом, оставляя за собой на песке две борозды.
