Агата, пыхтя, начала надевать тапочки на кочерги. Потом поднялась, отряхнула колени. Гигантская сороконожка равнодушно пялилась на девочек криво прибитыми консервными банками.
Агата благоговейно прикрыла глаза, горделиво развела руки в стороны.
– Не правда ли, он прекрасен? Теперь осталось лишь оживить это чудо и покорить весь мир! Восстань, восстань, я говорю тебе!
Ржавое чудовище не шевелилось. Одна из консервных банок съехала, и казалось, что глаз чудовища косит. Агата прищурилась, гневно глядя на ржавчину, потом расслабленно улыбнулась:
– Ну конечно! Дай-ка палец.
Нежина, до этого стоявшая с открытым ртом, безропотно протянула руку.
Что-то острое пронзило кожу. Агата торопливо выдавила кровавую каплю, чтобы та рубиновой искоркой упала в пасть чудовища. При этом перемазалась сама.
– Ну вот, теперь точно должно получиться. Ты мой, только мой, – нежно шептала Агата, гладя ржавую морду чудовища так, как никогда не гладила никого в своей жизни, – мой сильный, мой славный.
Нежина едва могла узнать её: обычно острый взгляд наполнен нежностью, на коже щек играет яркий, почти лихорадочный румянец, привычно сжатые губы разомкнуты. Красивая – она стала ещё краше.
Нежина невольно залюбовалась ею. С обожанием глядя на свою умную и смелую подругу, смущённая собственной неуклюжестью и бесталанностью, она переминалась с ноги на ногу, но и не думала присесть, хотя и очень устала. С пальца на землю падали тягучие тёмные капли, но очарованная девочка, казалось, не замечала, как её кровь намокает, смешивается с землёй, образуя крошечные грязные лепёшки. Внезапное чувство облегчения наполнило её сердце и разлилось по всему телу. Казалось, вместе с кровью уходил и страх.
А тем временем Агата вскочила на сороконожку и, размахивая веткой, кричала:
– Я лучше всех! Я сильнее всех! Скоро меня будет бояться весь мир!
Она размахивала веткой и дрыгала ногами, пока ржавое чудовище не хрустнуло под чрезмерной тяжестью и не развалилось пополам. Голова откатилась в сторону. Тапочки отлетели в кусты боярышника.
– Ничего. Я сейчас его починю! – закричала Агата и нырнула за головой в заросли, оставляя за собой тотчас смыкавшиеся ветки.
Это был уже не первый монстр, которого создала девочка. Питая необъяснимую тягу к загадочным механизмам, Агата однажды собрала из часов тостер, а из тостера – швейную машину. Гордости девочки не было предела ровно до той поры, пока тостер не сшил вместе безымянный и указательный пальцы, а швейная машина не сожгла носки. Впрочем, носки принадлежали Нежине, а значит, за потерю не считались.
После этого были произведены эксперименты с куриными яйцами, из которых, как известно, при должном уходе может вылупиться василиск. И уж конечно, Агата преуспела бы и в этом начинании, поскольку петуху проще снести яйцо, чем этой девочке отказаться от своих намерений, но упорство Неизвестной в этот раз разбилось о твёрдый клюв птицы, её когтистые лапы и ещё более отвратительный, чем у девочки, характер. Но Агата не сдавалась: она начала искать своего монстра в естественной для него среде обитания: под кроватью, в тёмном шкафу, в лесу, болоте, в каморке Феррула Пунта, поскольку кто-то из воспитательниц однажды небрежно бросил, что сторож снова всю ночь вызывал ихтиандра.
Упорные поиски совершенно выбили Нежину из колеи: в силу боязливости девочка совершенно не жаждала встречи с таинственным созданием, но вынуждена была сопровождать подругу и иногда работать приманкой, потому что Агата однажды сказала, что если чудовище её увидит, то точно попадется, поскольку мимо такой горы жира, мяса и костей ни один уважающий себя монстр не пройдёт.
Но в этот раз Агата пошла по излюбленному пути изобретательства и не отказала себе в удовольствии сотворить новое чудовище, не понимая, что оно давно живет – внутри неё. И вот теперь кусты шуршали, словно в них бегала не маленькая девочка, а ожившие тапки отрастили тараканьи лапки и пытались спрятаться от ненормальной любительницы аномалий.
– Так, так, так, Куммершпик снова в деле!
На тропинке из-за кустов торчала голова мадам Гортензии и торжествующе глядела на девочку круглыми совиными глазами с припухшими веками.
– Впрочем, чего-то подобного следовало ожидать. Удивительно испорченный ребёнок.
Нежина с надеждой оглянулась на кусты, в которые ушла Агата. Но те лишь тихо качались под легким ночным ветерком.
– Куммершпик, чего ты ждёшь? Или ты не знаешь, что за свои проступки нужно отвечать? – злорадно улыбнулась Гортензия нежным оскалом хищного допотопного ящера.
– Да, нужно отвечать, – залаяли псы из Дикой Своры, догнавшие воспитательницу. Псы запыхались, но не могли пропустить упоительное зрелище – травля слабого всегда притягивает посторонние взгляды.
– А это что? – мадам Гортензия поддела носком лакированного ботинка с облупленным носом одну из растоптанных тапочек.
– Это моя, – шмыгнул носом Рыжий Пёс. Он прибежал босиком по сосновым иглам и траве, но никак не показывал неудобства. Тапочки ему нужны были скорее для бросания в цель, которой нередко становилась и сама Нежина.
– Новая затея, да, Куммершпик? – зловеще прошептала мадам Гортензия и взялась тонкими сухими пальцами за холодное ушко девочки. – Что ж, директор будет рада послушать о твоих приключениях, хотя, я думаю, и о старых она ещё не успела позабыть.
Всё это время Нежина бросала отчаянные взгляды на кусты, но те не подавали признаков жизни. Агата будто бы провалилась сквозь землю. Удивительная особенность, которая сейчас бы пришлась как никогда кстати.
– Пойдём, – мадам Гортензия повернулась и решительно зашагала к интернату. Девочка побрела за воспитательницей, влекомая сильными пальцами и болью в ухе.
Глава 3. Ель и эль.
(о том, что не стоит копошиться в грязном белье)
Утро, как всегда, не предвещало ничего доброго. Серенький декабрьский день метелью свистел за окном, злобно стучал ставнями, разбухшими от вечной сырости и потрескавшимися от постоянного холода. Ледяной ветер, воя, налетал с севера, и под его порывами давно требовавшая ремонта, мерцавшая льдом над пылью и неистребимой ржавчиной, казалось, окрасившей всё, до чего могла дотянуться беспощадной рукой разложения, кровля скрипела, грозя улететь.
В столь ранний час дети спали. Дикая свора, скуля, взбивала ногами одеяло. Агата мирно и беззвучно лежала под кроватью, чутко шевеля ноздрями изящного носа, в то время как на кровати под одеялом лежала свёрнутая из одежды и простыней человекоподобная фигура.
Спала и Нежина. Уже в который раз она уютно устроилась в месте, которое на этот раз сочла наиболее безопасным.
– Да что же это такое! Опять? Негодная девчонка! Почему у тебя вечно всё не как положено и предписано?
Не открывая глаз, Нежина привычно повисла в порядком натренированных пальцах мадам Гортензии. С некоторых пор старшая воспитательница по настоянию директора пристально следила за Нежиной, дабы укреплять её в благочестивых намерениях и уберегать от ложных решений. А всё потому, что не все идеи должны воплощаться в жизнь. Лучше несколько раз подумать и только потом сделать. Но Агата считала подобное мнение глупостью и, конечно, сначала делала, а уже потом тоже делала, не оставляя и минуты на раздумья. «Много думают трусы и дураки», – любила повторять она, вводя в ступор медлительную Нежину, поэтому именно Агате принадлежали многие гениальные каверзы и пакости.
Например, мадам Гортензию Агата приклеила к любимому креслу, когда та дремала после обеденного чая с ромом. Но, скорее, в чашке плескался ром с чаем, потому что старая дева не проснулась даже в тот момент, когда Агата нечаянно уронила пузырёк с клеем ей на голову.
Конечно, этого делать не стоило. И уж тем более не стоило засыпать лоток любимой кошки директрисы самоотвердевающим гипсом, украденным у дежурной сестры милосердия, а содержимое лотка, найденное до этого, аккуратно разложить по конфетным коробкам, которые были привезены меценатами и предназначались детям. Но Нежина и Агата уже достаточно жили на свете для того, чтобы ни разу не распаковать ни одной из красивых цветастых коробок, уносимых директрисой к себе домой, поэтому посчитали справедливым разбавить ежегодный шоколадный пир порцией чего-то более ароматного.