Оставшаяся в комнате Агата с жалостью и лёгкой брезгливостью смотрела на плачущую Нежину, которая с тупой устремлённостью собирала волоски, вырванные из собственной косы, вдоль прожилок деревянных половиц.

Что стало с той боевой девчушкой, попавшей в интернат? Как она могла превратиться в такое ничтожество?

Это неправда, что несчастье и тяжёлая жизнь закаляют. Нежина от рождения обладала сильным духом, чугунной волей и железным характером. Иначе она бы не дожила и до своего первого дня рождения. Более того, девочка не продержалась бы и недели в объятьях Бармалита. Но, как известно, чугун хоть и твёрд, но весьма хрупок, а железо – прочный металл, но и он плавится, превращаясь в бесформенную массу, или плющится под ударами молота. Время и насилие производят перемены куда в более стойких материях, чем детские тело и душа. Нежина же была всего лишь человеком, маленькой девочкой, получавшей вместо материнской нежности бесконечные пинки и тычки от других воспитанников, гораздо сильнее и больше её. Нежестокая от природы, она пыталась дать отпор, но слабые попытки увязали в беспощадности других детей, уверенных в том, что дочь убийцы – достойная мишень в отработке подножек и подзатыльников. Мусор среди мусора. Худшая среди худших. Презренная среди презираемых. А жестокость в этом мире была единственным качеством, которое уважали и боялись.

Даже самые сильные семена не растут на камне. Хоть капля ласки, доброты и понимания смогла бы укрепить хрупкий росток, превратить его в нечто большее, но постоянное напряжение, нервное и психическое, сыграло с девочкой злую шутку. Не имея источника, откуда она могла черпать мужество, Нежина быстро истощила те резервы, которые были даны ей от рождения, и превратилась в робкое, податливое, вечно испуганное существо. В ней не было той бесшабашной отваги, той бравады, которая отличала Агату.

Нет, Нежина сопротивлялась. Она боролась и когда висела вниз головой на подоконнике со связанными шнурками руками и ногами. И тогда, когда Дикая Свора подожгла её волосы, чтобы посмотреть, будут ли они гореть и, если будут, то как долго? Она терпела тычки и плевки, отвечая на них плевками и тычками.

Да, девочка могла стоять за себя и стояла, но ровно до той поры, когда за дерзость, даже не принадлежавшую ей, псы из Дикой Своры не закрыли в холодном подвале с крысами, где Нежина просидела трое суток без еды и питья, пока её не нашла старая повариха.

После этого Нежина начала безудержно есть, словно опасаясь, что еда может опять закончиться, и это не могло не отразиться на её характере, поведении и, уж конечно, ни на внешности – девочка очень поправилась.

Однако, надо сказать, были и такие дети, которым приходилось ещё хуже. Например, Жёлтая Мэри. Такое имя она получила, потому что те синяки, которые ей доставались, не успевали проходить до момента получения новых. Или Крысоед. Его тоже заперли в подвале. Но, к несчастью, мальчика нашли не через три дня, а гораздо позже. Или Ветчинка. В семь лет Дикая Свора сотворила с девочкой такое, о чём в её возрасте знать не полагается.

Другое дело – Агата. С ней опасались связываться. Ведь неизвестно, чем мог бы закончиться даже самый безобидный разговор. В минуты радости её хрупкая фигурка больше всего напоминала одуванчик с чёрной пушистой головкой на тонкой ножке – дунь и улетит. Но стоило кому-нибудь задеть девочку, и место нежного цветка занимала разъярённая дикая кошка с острыми когтями, зубами и распушенным в злобном нетерпении хвостом.

Агату боялись. Даже взгляд её тёмных глаз внушал трепет – в них светилось нечто первобытное, безумное. В серых же глазах Нежины плескался только ужас и неуверенность. А что еще можно ожидать, если ты дочь убийцы, но таковой себя не чувствуешь?

Вы спросите: а где же были взрослые? А взрослые придерживались такого принципа – не лезть в чужой монастырь со своим уставом. Поэтому они слепли и глохли, когда входили в двери интерната, и немели, выходя из них.

Нежине оставалось только терпеть. С годами она в совершенстве освоила это искусство. И насколько её душа горела кротким свечным пламенем, настолько в душе Агаты полыхал яростный драконий огонь. Но странным образом и она смягчалась, подпадая под волны тихой нежности, исходящие от уютной подруги, до поры до времени укрощавшие её, если не сказать больше.

Они росли вместе. Агата была той опорой, которую оплетала Нежина. Она вилась возле темноволосой воительницы, считая её самым близким человеком и в глубине души надеясь, что так было и на самом деле.

И поэтому поддерживала все её начинания, даже если и не были ей по душе.

Вот и сейчас девочка пряталась, потому что Агате что-то понадобилось в комнате Дикой Своры. А ничего больше, чем терпеть и отвлекать, Нежина не умела. Отвлекать у неё получалось лучше всего. Ведь любое движение толстушки производило шум. Тем более, что она постоянно что-нибудь роняла или падала сама. Или жевала, хрустя обёрткой или крошками. Даже если она кралась на цыпочках, то казалось, что по полу шлёпает гигантская лягушка. И конечно, псы Дикой Своры не могли не заметить, когда Нежина вступила на территорию врага. Рыжий гнался за девочкой, пока остальные с насмешливостью передразнивали её движения, трясясь и корчась от смеха. Конечно, Нежина попалась. Впрочем, как и всегда. Прятаться она тоже не умела. И теперь лежала на холодном плиточном полу и рыдала от невыносимой боли – Рыжий унёс в своих грязных руках добрую половину её золотой косы.

Агата тронула девочку носком ободранной босоножки.

– Хватит валяться, вставай. Я, конечно, понимаю, что притворяться дохлой ты любишь больше всего на свете, но через минуту он вернётся, и не один. Дикая Свора уже топочет по коридору, правда, в одних носках.

От удивления Нежина даже перестала выть. Размазывая грязь с пола по пухлым щекам, она почему-то шёпотом спросила, по-прежнему икая от слёз:

– Почему только в носках?

– Правильный вопрос! – просияла Агата. – Вот!

В её руках неожиданно возник мешок, туго набитый тапочками всех цветов и размеров.

– Зачем тебе?… – спросила было Нежина, но осеклась, прислушиваясь.

В этот момент в коридоре раздалось утробное гудение, словно огромный слон обнаружил, что ему отрубили хвост. Девочки замерли. Среди гудения послышался странный квохчущий звук. Девочки испуганно переглянулись.

– Мадам Гортензия!

Только её узкое, длинное, покрытое преждевременными морщинами бутылочное горлышко в минуты ярости хлюпало и квохтало, издавая звуки подавившейся водой курицы.

– Мне кажется, нужно поторопиться, – Агата резко рванула Нежину за руку и, размахивая мешком, выпрыгнула в окно. Нежина неуклюже перевалилась через раму за секунду до того, как в комнату вбежала старшая воспитательница, шипя и размахивая руками. Из-за её спины злорадно выглядывал Рыжий и его свита – Дикая Свора.

– Куммершпик! – визгливое сопрано ударило в спину Нежины, догонявшей уже успевшую скрыться подругу. – Куммершпик, стой!

Но Нежина прибавила ходу, резво перебирая пухлыми ножками, и очнулась только в чаще леса. Лицо и руки ужасно саднило от царапин, которые девочка сначала даже не почувствовала – страх нечувствителен к боли. Рядом стояла и тяжело дышала Агата.

– В последний раз я связываюсь с тобой! Из-за тебя нас чуть было не поймали! – выпрямившись и глядя с осуждением, произнесла она.

Нежина нагнулась, тщетно пытаясь восстановить дыхание, ощущая, как тяжело и неприятно пульс бьётся прямо в ямке между ключицами. Её руки дрожали, по лбу сбегали крупные капли пота, скапливались на кончике носа и падали в сухую лесную землю.

– Но это ладно. Главное, чтобы цель оправдывала средства.

С этими словами Агата вывернула пакет наизнанку, и тапочки с плоским шумом упали на землю. Девочка довольно улыбнулась.

– У меня всё-таки будет личный монстр. В этот раз всё должно получиться.

Агата подошла к огромной куче валежника, приготовленного для зимней растопки, наклонилась, чтобы, чертыхаясь, откинуть ветки, из-под которых понемногу выползало странное создание. Вместо тела у него было три ржавых железных бочки, из боков которых торчали кривые кочерги, стащенные отовсюду, откуда только возможно. Некоторые из них отливали медью, другие – сталью, а у одной на изящно выгнутой рукояти розовел эмалевый медальон – точно такими же был оформлен камин в будуаре директрисы. Вместо головы безвольно висело ржавое ведро с зубцами грабель, примотанными на скорую руку пеньковой веревкой. Сзади из огромной дыры медленно покачивалась облезлая метла, очевидно, стащенная у сторожа.