Во всю белоснежную стену кроваво-красными буквами чёткими вытянутыми буквами была намалёвана библейская цитата: «И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. И внушай их детям твоим и говори о них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая; и навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими, и напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих».

На каждом шагу каждый сантиметр кричал: «Наказывай сына своего, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его», «Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней», «Я объявил ему, что Я накажу дом его на веки за ту вину, что он знал, как сыновья его нечествуют, и не обуздывал их…».

Ещё шаг.

«Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом»

Старуха оперлась на палку. Что-то похожее на тень чувства промелькнуло на лице мадам. Самодовольство сквозило в и её осанке, и плавных движениях. Даже тощий узел серебряных волос на голове стал казаться более внушительным: возможно, потому, что в этом положении оконный свет давал отблеск, сиянием окруживший аккуратную, словно высеченную из мрамора голову.

– Да, дитя, мой безвременно усопший супруг был глубоко верующим, преданным церкви человеком. Всё это, – она торжественно повела палкой вокруг, – его рук дело. А я лишь продолжатель, хранитель наследия и традиций, которые жили в этом доме задолго до меня и будут жить ещё долго после меня. И мой сын, ушедший к отцу, также родился в семье, которая была насквозь пропитана традициями, долгом и обязательствами. А что это значит, ты скоро и сама узнаешь, – добавила она, развернувшись, чтобы продолжить плавное движение.

– А как умер Ваш сын? – в первый раз осмелилась разлепить губы Нежина. Ей не нравился дом. Что-то неестественное чудилось в его тишине и затхлом неподвижном воздухе.

Спина старухи словно окаменела. Потом мадам Гроак съёжилась, будто из неё разом выпустили воздух и, не оборачиваясь, бросила через плечо:

– Безвременно погиб, и эта утрата до сих пор болью отзывается в моём сердце.

В конце белоснежного коридора, украшенного кровавыми разводами, возник тёмный высокий провал – арка. Старуха не мешкая вошла в проём и поторопила задержавшуюся Нежину, которая выглядывала из-за косяка, пытаясь разглядеть что-то после яркого света внутри полутёмной комнаты.

– Сюда, дитя.

Огромное помещение с небольшими окнами и полным отсутствием дверей, за исключением входной, впрочем, в ней не была ни замка, ни задвижки, оказалось тесно уставленным маленькими, будто детскими кроватями, аккуратно застеленными одинаковыми серыми покрывалами.

Палка старухи указала на одну из них.

– Вот твоё место. Ужин в нашем доме подают не позже семи.

Старуха холодно посмотрела на новую воспитанницу. Нежина потупилась и посторонилась, выпуская мадам Гроак. Сквозь полуопущенные ресницы Нежина видела, как колыхалась её юбка в такт стуку палки или копыт.

Не смея шевелиться, девушка прислушивалась к удаляющемуся цокоту. Когда застучали ступени лестницы, она, наконец, позволила себе сдвинуться с места и плюхнулась на кровать. Сетчатое основание прогнулось до пола. Тонкая сбитая подушка, старое одеяльце. Маленькая тумбочка у изголовья с оторванными дверцами. Но чисто настолько, что на глянцевой поверхности старого полированного дерева, до которого Нежина дотронулась, тотчас остались следы её пальцев. Оглянувшись, девушка торопливо, рукавом, вытерла их и принялась раскладывать вещи.

– Что ты делаешь? – из тёмного угла донесся еле различимый шёпот. – Мыло и зубной порошок должны лежать только в правом верхнем ящике.

От испуга и неожиданности мыльный кусок вылетел из рук новой воспитанницы. Глядя в никуда, она нашла в себе силы для того, чтобы прошептать в ответ:

– Разве это важно?

– Если ты хочешь, чтобы тебя выпороли палкой именно сегодня, то нет. Но если хочешь протянуть в том же виде, в котором прибыла, до завтра, то стоит послушать, что тебе говорят. Сразу видно, что ты новенькая, да ещё и умом не блещешь, – едва слышно прошелестела тоненькая хрупкая девочка, подходя ближе.

Ей нельзя было дать на вид больше десяти лет. Из-под дешёвого ситцевого мышиного цвета платья в пол выпирали острые ключицы и ребра. Огромные глаза оттеняли синяки, рожденные плохим питанием, усталостью и недосыпом. Ногти на тонких пальцах костлявых рук обгрызены, волосы, тусклые и безжизненные, тщательно спрятаны под платок.

– За что тебя сюда? – тихонько спросила она, боязливо оглядываясь на дверь.

– Наверное, за не очень примерное поведение, – ответила Нежина, поднимаясь с кровати, и робко улыбнулась, разглядывая собеседницу.

Девочка грустно усмехнулась, отчего её бледная кожа обтянула кости лица, сделав его похожим на обглоданный череп:

– Что же ты должна была натворить, если тебя отправили в Дом? Убила прежнюю директрису?

Нежина осмелела и тотчас парировала:

– А ты почему здесь? Организовала покушение на нынешнюю?

Девочка невесело рассмеялась, морща густые брови – единственное украшение этого бесцветного лица:

– Ах, если бы все было так просто, то я бы уже давно…

Она неожиданно замолчала и испуганно оглянулась в темноту, но кровати стояли так же, только огонёк свечи колыхнулся, как если бы рядом с ним кто-то быстро-быстро пробежал. Девочка отвернулась, поправила сбившееся одеяло, положила подушку углом вверх.

– Запомни этот порядок, – так же неслышно шепнула она. – И днём на кровати лежать нельзя – здесь везде глаза и уши.

Нежина протянула ей руку, но девочка помотала головой и отступила к двери.

– Спасибо, – одними губами произнесла Нежина, – спасибо тебе. Наверное, здесь тоже можно жить.

Раздался странный далёкий гул, похожий на звук церковного колокола.

– Пора вниз, ужин, – шепнула фигурка и растворилась за дверью. – Не забудь переодеться. Твоё платье может быть любого цвета, если этот цвет – серый.

Нежина не торопясь спустилась в столовую. Там уже был накрыт стол и несколько воспитанниц сновали туда-сюда, разнося еду: жидкую похлёбку и картошку в мундире. Остальные ровными рядами сидели за столом, сложив руки на колени и опустив головы, покрытые одинаковыми серенькими платками. Все девочки выглядели словно сёстры: одинаково одеты, небольшого роста, худенькие, если не сказать – тощие. Нежине очень хотелось бы знать, какие мысли прячутся за всеми этими лицами, за нахмуренными лбами и плотно сжатыми губами. Она было присела с краю, но властный голос старухи мигом поднял её с места.

– Дитя мое, ты прибыла из другого места, привычная пища воспитанниц может прийтись не по нраву, поэтому, в качестве исключения первого дня, сделай милость, раздели трапезу с нами.

Старуха сидела за небольшим столом возле камина, отдельно от девочек. По правую руку Барыс с аппетитом, по-волчьи вгрызался в свиную кость. Перед старухой на тарелке сиротливо лежало несколько горошин.

Нежина оглянулась на неподвижно сидящих девушек и дружелюбно сказала:

– Простите, но я хотела бы остаться здесь.

Старуха поправила белоснежную салфетку, заткнутую за воротник, и сухо проговорила, уперев острые локти в стол:

– В этом доме, дитя, моё приглашение имеет свою цену, так же, как и твой отказ будет иметь свою.

– Иди, – еле слышно шепнула одна из воспитанниц, не поднимая глаз.

Нежина медленно поднялась и побрела к столу. Тотчас на накрахмаленной скатерти возникла тарелка со свиной отбивной и горошком. Голодная девушка проглотила слюну и украдкой посмотрела на воспитанниц: суп в их тарелках отвратительно пах рыбой и фасолью, перебивая даже сочный аромат хорошо прожаренного мяса. Но девушка не смогла бы проглотить и кусочка, потому что чувствовала голод девушек по ту сторону стола.