— Я имел в виду, что не прислушивался к ним раньше, а теперь вот сосредоточился.

— Ты бы лучше сосредоточился на домашнем задании и на том, чтобы помогать матери по дому.

— Если песню не просто слушать, а пропускать через сердце, запомнить легко.

— Не перечь старшим, Карузо, — он покачал головой, взял свой «Кэмел» и закурил очередную сигарету.

Я решил больше не петь в присутствии отца.

А вот Мэри и Элизабет, напротив, высоко оценили мой талант. Они обожали меня слушать, лежа в своих кроватках, особенно когда я пел им что-нибудь из новенького: Mairzy Doats или Three Little Fishies. Ну, а когда их требовалось убаюкать, я начинал петь «Над радугой» Джуди Гарланд, и они мгновенно, как по команде, закрывали глазки.

Моя жизнь в семье Дэй медленно превращалась в комфортабельную рутину: и дома, и в школе дела шли как по маслу. Внезапно похолодало, и почти мгновенно листья приобрели всевозможные оттенки желтого и красного. Это буйство красок причиняло мне почти физическую боль. Октябрь совершенно смешал все мои чувства, и кульминацией этой круговерти стал Хэллоуин. Я знал, конечно, как все это бывает: выпрашивание орехов и сладостей, костры на площадях и шутки над горожанами. Поверьте, мы, хобгоблины, вносим немалую долю веселья в этот праздник: хлопаем дверями, разбиваем ваши тыквы, наклеиваем на окна бумажных чертенят… С чем я еще не сталкивался, так это с энтузиазмом, с которым дети участвовали во всем этом. И даже школа была вовлечена в подготовку к празднику. Еще за две недели до наступления Хэллоуина началась суматоха: учителя писали сценарий вечеринки, родители готовили угощения — пекли печенье, делали торты, закупали яблоки, попкорн и конфеты, — классную комнату украсили полосками черной и оранжевой бумаги, стены оклеили бумажными оранжевыми тыквами и черными котами. Ученики вырезали из картона разные ужасные штуки, которые казались еще ужаснее от того, как они отвратительно были нарисованы, и тоже приклеивали их, куда ни попаля. И главное: все шили костюмы, набор которых, как обычно, был стандартен. Я помню свой разговор с моей матерью на эту тему.

— У нас будет вечеринка в классе на Хэллоуин, и учительница сказала, что мы можем прийти на нее в каком-нибудь костюме. Можно, я приду в костюме хобгоблина?

— Какого еще хобгоблина?

— Ну, обыкновенного хобгоблина.

— Я тебя не понимаю. Что еще за хобгоблин? Это какое-то чудовище, что ли?

— Нет.

— А кто тогда? Привидение? Призрак?

— Нет, не привидение.

— Может, это такой малюсенький вампирчик?

— Мама! Хобгоблины не пьют кровь!

— Может, тогда это что-то типа феи или эльфа?

Я завизжал от восторга! Впервые за эти два месяца я не сдержался и закричал своим настоящим голосом. Она не на шутку испугалась:

— Ради бога, Генри! Ты напугал меня до смерти! От таких воплей даже мертвые воскреснут! Прямо как какой-то банши! Какой тебе еще Хэллоуин?! Обойдешься без него.

Банши! Вот придумала! Банши умеют только стонать и плакать, и никогда не воют и не кричат. Ситуация требовала разрешения, и я начал рыдать, уподобившись близнецам. Мама тут же смягчилась и притянула меня к своему животу.

— Ну, ладно, ладно. Я пошутила. — Она взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. — Я просто не знаю, что это еще за хобгоблин такой. Давай лучше ты будешь пиратом. Тебе ведь раньше это нравилось…

Вот так я и пришел в костюме пирата: в старомодных панталонах, рубашке с пышными рукавами, в бандане и с серьгой в ухе, как у Эррола Флинна. Я был единственным пиратом в толпе привидений, ведьм и зомби. Единственным во всей школе, во всем городе, а может, и во всей стране. Я участвовал в праздничном концерте и пел песенку «Пикник плюшевых медведей». Я начал писклявым голосом Генри Дэя, но когда дошел до слов «И если вы войдете в лес ночной порой», я «включил» зычный баритон Фрэнка Де Вола, точно такой же, как на записи. Публика была в шоке. Кто-то открыл рот от удивления, кто-то даже снял с себя маску, чтобы удостовериться, не привиделось ли ему это… Я заметил, что Тесс Водхаус глядела на меня раскрыв глаза, словно она догадалась о чем-то, но боялась признаться в этом даже себе самой.

После праздника, уже в сумерках, отец отвез меня в центр города и разрешил побродить по главной улице среди прочей нечисти. Я не встретил ни одного хобгоблина, хотя один раз мне попыталась перебежать дорогу какая-то странная черная кошка. Я зашипел на нее по-кошачьи, и она, подняв дыбом хвост, сиганула от страха в кусты. Я зловеще усмехнулся: мои магические навыки все еще оставались при мне.

К вечеру вороны слетались на ночлег к голым, корявым дубам. Одна за одной они возвращались к гнездам — черные тени на фоне гаснущего неба. Я еще не оправился от похищения, был испуган, растерян и не доверял ни одной живой душе в этом лесу. Я скучал по дому, но проходили дни и недели, которые запомнились мне лишь строгим распорядком в поведении птиц. Они улетали и возвращались в гнездовье с завораживающим постоянством. К тому моменту, когда деревья сбросили листву и в небо уперлись их голые ветки, вороны стали мне почти родными. Я даже стал с нетерпением ожидать их вечернего возвращения — их грациозные силуэты на фоне зимнего неба стали частью моей новой жизни.

Племя фей и эльфов приняло меня в свою семью, я начал учиться правилам жизни в лесу и вскоре почти проникся любовью к своим новым друзьям. Кроме Крапинки, Игеля, Беки и Луковки их было семеро: три неразлучные девочки — Киви[8] и Бломма[9], веснушчатые блондинки, спокойные и уверенные в себе, и во всем им подражавшая болтушка Чевизори[10], которой на вид было не более пяти лет. Когда она улыбалась, ее белые молочные зубы сверкали как жемчужины, а когда хохотала, тонкие плечи тряслись. Если ей попадалось что-нибудь смешное или интересное, она начинала бегать, нарезая восьмерки по поляне, как большая летучая мышь.

Мальчиков, кроме нашего лидера Игеля и одиночки Беки, было четверо, и держались они по двое. Раньо и Дзандзаро[11] походили на сыновей бакалейщика-итальянца из нашего городка: кожа — оливковая, волосы — жесткие и курчавые. Они быстро вспыхивали во время ссор, но так же быстро остывали. Двое других — Смолах [12] и Лусхог[13] — вели себя как братья, хотя трудно было бы найти столь непохожих друг на друга созданий. Смолах был выше всех, кроме Беки. На любой задаче он сосредотачивался полностью и выполнял ее отрешенно и серьезно, как дрозд, который тащит из земли червяка. Его друг Лусхог, самый маленький из нас, то и дело убирал со лба непокорную прядь черных, как ночь, волос, похожую на мышиный хвост. Его глаза, голубые, как летнее небо, выдавали яростную преданность своим друзьям, даже если он пытался казаться безразличным.

Игель, самый старший из нас, был предводителем всей этой компании. Он и взял на себя обязанность познакомить меня с правилами жизни в лесу. Научил бить острогой рыбу и лягушек, собирать воду, скопившуюся за ночь в опавших листьях, отличать съедобные грибы от поганок, и тысяче других хитроумных штук, необходимых для выживания. Но даже самый лучший учитель не может передать опыт, который приобретается годами, поэтому первое время со мной приходилось нянчиться. Меня держали под постоянным присмотром как минимум двое, и лагерь покидать мне не разрешалось. Меня строго предупредили, что если я вдруг увижу людей, мне стоит спрятаться получше.

— Они тебя увидят и решат, что ты — черт, — как-то сказал мне Игель. — Тебя посадят в клетку или, того хуже, бросят в огонь, чтобы проверить свое предположение.

— И ты сгоришь, как лучина, — добавил Раньо.