Мне больше всего хотелось, чтобы Льюис заткнулся. Теперь Унгерланд взят Тесс за руку, и они снова принялись хохотать. Она касалась своих волос, кивала ему в ответ.

— Другой мальчик убежал, наверное, откуда-то, но как его жаль…

Тесс посмотрела на меня как ни в чем не бывало и помахала рукой.

— …ты ведь не веришь во все эти сказки про фей, да?

— Ты прав, Льюис. По-моему, отличная теория. Единственное возможное объяснение.

Не дав ему возможности поблагодарить или произнести что-то еще, я быстро направился к Тесс. Заметив это, Оскар и Брайан перестали улыбаться и уставились на звезды, как будто ничего важнее для них в этом мире не было. Не глядя на них, я подошел к Тесс и пошептал ей на ухо то, что мне давно хотелось ей сказать, а она обняла меня, сунув руку под рубашку, и принялась чертить ноготками круги на моей спине.

— О чем говорили, парни? Расскажите.

— Мы говорили о тебе, — простодушно сообщил Брайан. Оскар при этих словах уставился на горлышко своей бутылки и смущенно закашлялся.

Я обнял Тесс и увел от них, она положила голову мне на плечо и ни разу не оглянулась. А потом она потянула меня в лес подальше от толпы, легла на траву среди папоротников и поманила к себе. В теплом, тяжелом воздухе слышались голоса, но это лишь добавляло остроты. Она выскользнула из трусиков, расстегнула мой ремень. Возле реки смеялись несколько мужчин. Поцеловав меня в живот, она быстро стянула с меня штаны. Где-то далеко девушка пела о своем возлюбленном, и голос ее доносило ветром. У меня вдруг все поплыло перед глазами, стало очень тепло, и на мгновение показалось, что кто-то идет к нам через лес. Тесс села на меня сверху и стала раскачиваться, не сводя с меня глаз, ее длинные волосы легонько щекотали грудь и лицо. Я забрался к ней под футболку. Она не отвела взгляда.

— Ты знаешь, где ты сейчас, Генри Дэй? — спросила Тесс.

Я закрыл глаза.

— Ты знаешь, кто ты такой, Генри Дэй?

Ее волосы касались моего лица. Кто-то загудел автомобильным клаксоном, и машина тронулась с места. Тесс выгнула спину, и я вошел в нее.

— Тесс…

Я повторял ее имя снова и снова. Кто-то бросил в реку бутылку, и та плюхнулась в воду с громким плеском. Пьяный Джимми Каммингс заорал откуда-то от площадки для пикника:

— Генри, спокойной ночи!

Тесс хихикнула, скатилась с меня и наклонилась за своей одеждой. Я смотрел, как она одевается, и даже не сразу понял, что впервые за много лет мне не было страшно в лесу.

Мы чувствовали, что вот-вот произойдет что-то ужасное, и боялись этого. Под предводительством Беки мы шныряли по лесу и ни разу не оставались на одном месте больше, чем на три ночи. Пока Бека делал вид, что он ищет выход из тупика, мы медленно разлагались. Мы дрались из-за еды, воды и лучших мест для ночлега. Раньо и Дзандзаро перестали следить за собой и ходили грязные и вонючие. Чевизори, Бломма и Киви молчали целыми днями. Даже неразлучные друзья — Лусхог и Смолах — постоянно ссорились. Крапинка ушла в себя и старалась проводить больше времени в одиночестве. Когда однажды она предложила мне погулять с ней, я с радостью откликнулся на ее приглашение.

Затянувшееся бабье лето превратило осень в новую весну, по второму разу зацвел шиповник, и снова стали появляться ягоды. Пчелы одурели от такого подарка природы и, вместо того чтобы готовиться к зимней спячке, принялись опять собирать мед. Птицы не спешили улетать на юг. Даже деревья не торопились желтеть и сбрасывать листву.

Мы сидели на краю скалы и любовались закатом. Она положила голову мне на плечо. В кустах копошились дрозды-рябинники и клевали ягоды.

— Посмотри на них. Разве они не прекрасны?

— Знаешь, кого я увидел первым, когда очнулся после вашего «крещения» в лагере? Ворон. Я следил за ними месяцами. Они каждое утро куда-то улетали и каждый вечер возвращались.

— А я помню, что когда ты появился у нас, ты все ночи напролет плакал, как ребенок.

— Но ведь я и был ребенок…

— А мне хотелось взять тебя на ручки и качать, будто я уже старая-старая бабка, а ты — мой внучок.

— Ты ведь помнишь, как все это происходило. Как вы готовились… Выслеживали меня и моих родителей… Ты ведь тоже в этом участвовала… Как это было? Почему вы выбрали меня? Как моя мать относилась ко мне?

— Конечно, я в этом участвовала. А как иначе? Я как раз и должна была следить за твоей матерью. Она любила сажать тебя к себе на колени и читать сказки. Она называла тебя «мой человечек», постоянно целовала и обнимала тебя, а ты всегда вырывался. А потом, когда родились твои сестры, ты взбесился.

— Сестры? Я думал, что у меня была только одна сестра…

— Две милые близняшки. Не помнишь?

Что-то всколыхнулось в моей памяти, но тут же угасло.

— После того как они родились, твоя мама все свое внимание переключила на них. И ты очень страдал от этого. Мы видели, что тебе ужасно одиноко. Ты же знаешь, мы выбираем только тех, «которые несчастливы». Так гласит закон. И она еще постоянно ссорилась с твоим отцом. Упрекала его, что он мало зарабатывает… Каждый вечер за ужином она пилила его: «Где деньги? Где деньги? Нам не хватает денег, а ты не можешь их заработать… Неудачник… Зачем я только за тебя вышла… У других, вон, денег полно, а у нас… Считаем каждую копейку..» Деньги, деньги, деньги… Людям так нужны деньги. Они готовы убивать ради них, и что гораздо хуже — убивать свою любовь… Мне было даже жалко его. И тебя. «Несчастливый ребенок». Идеальный клиент для киднеппинга. Потом тебя все это достало, и ты убежал из дома.

Крапинка погладила меня по голове и положила свою руку на мою.

— Твоя мама попросила тебя приглядеть за сестрами, а сама пошла принимать душ, жара стояла ужасная. А ты, я как сейчас помню, сказал им: «Сидите тихо, я не собираюсь быть вашей нянькой!» Вышел из дома и стал бродить по лужайке у дома. Я помню даже, как выскакивали кузнечики у тебя из-под ног в тот вечер. А потом твоя мать вышла из душа, увидела, что тебя нет, а твои сестры ползают по дому без присмотра… Она выскочила и ударила тебя какой-то колотушкой. Я все это видела. А вечером, после ужина, ты ушел из дома. Ты что, правда не помнишь этого?

Нет.

— Мы окружили тебя и смотрели, как ты шел вдоль ручья, потом сел и стал есть печенье, которое утащил из дома, а мы подбирались все ближе и ближе. Потом я, да-да, именно я, заморочила тебя и привела к этому дуплу, где ты спрятался на ночь.

Она поцеловала меня в макушку, как мать сына.

— Когда мы вернемся в тот мир, — спросил я ее, — мы сможем опять встретиться, как люди?

Я хотел, чтобы она рассказала мне еще что-нибудь про меня, но она ответила, что и так уже наговорила лишнего, и мы стали собирать ягоды. Хотя погода стояла абсолютно летняя, наклона земной оси никто не отменял, и дни становились все короче, поэтому ночь настала внезапно, как будто кто-то хлопнул в ладоши. Мы возвращались в лагерь, осененные планетами, звездами и бледной, восходящей луной. Нас встретили деланными улыбками, и я подумал, почему никто, кроме нас с Крапинкой, не наслаждается этим затянувшимся летом, не наблюдает за дроздами, не любуется закатами, не мечтает?.. Они сидели вокруг костра и ели деревянными ложками кашу из деревянных мисок, а потом вылизывали их до блеска. Мы высыпали перед ними кучу малины, и они набросились на нее, смеясь и толкаясь, и губы их стали красными, как от поцелуев.

Утром Бека сказал, что нашел для нас новый дом: «Нас там никто не найдет, и там абсолютно безопасно». Он привел нас к подножию крутого, безлесного холма. Самое отвратительное место, которое я когда-либо видел. Это была голая скала, на которой не росло ни одной травинки. Казалось, что даже птицы облетали его стороной. Впрочем, вскоре мы познакомились с целой колонией летучих мышей. Пока мы поднимались по склону, я задавался вопросом, что заставило Беку избрать это ужасное место. Любой другой бы прошел мимо с отвращением. Бесплодный, как Луна, пейзаж навевал грустные мысли.