Спиртягу!!!
Опаливает горло. Я вынужденно делаю глоток. Спирт проваливается огненным комом в пустой желудок. И, когда меня отпускают, я снова реву.
Буквально минут через пять, пока Юра мельтешит перед глазами, тиская , убаюкивая, поглаживая своими жесткими лапами, я чувствую хмель. Действительно успокаиваюсь и покорно позволяю себя уложить обратно на кровать. Меня укрываю тодеялом, подоткнув его под подушку… так делала мама, давно когда-то. И это сравнение успокаивает окончательно.
Завтра решим, не сейчас. Я сама дала, сама разрешила, сама за ним пошла.
Что жалеть? Было же круто!
Падаю в сон. Тяжёлый.
Мне снится лес, избушка, по стёклам барабанит дождь, убаюкивает, и я во сне засыпаю ещё раз, потом ещё, пытаюсь так уснуть несколько раз, просыпаюсь от жажды…
За окном уже утро.
Я сажусь на кровати, откинув волосы с лица, грудь прикрываю одеялом.
Вспоминаю почти сразу всё, что происходило прошлым днём, этого не забыть, болит между ног, мои несчастные внутренние органы тяжёлые и удовлетворённые. И хотя анального секса не было, кажется, всё равно там тоже трогали. Приятная тяжесть внизу живота, болящие соски на груди.
Стены тёмные, по ним скользит солнечный зайчик. Пахнет деревом и выпечкой. На невысокой тумбочке у кровати в глиняном кувшине стоит огромный букет из полевых цветов. Настолько эстетично он смотрится на фоне бревенчатой стены, что сразу хочется сфотографировать. Отсутствие телефона немного печалит.
Но всякое расстройство проходит, когда за горшком с букетом обнаруживаю большую глиняную тарелку, наполненную голубикой…
Глава 10
— А почему ты тут один совсем?
Откусываю от большого куска сдобы, алчно поглядываю на мед в деревянной расписной плошке, отпиваю молока из глиняной кружки. Рядом стоит блюдо с голубикой, порядком опустевшее уже. Все это богатство расположено на льняной,с вышитыми красными петухами по краям, скатерти, постеленной на деревянном, потемневшем от времени столе.
Полный аутентик.
Хоть сейчас туристов завози, успех будет… Особенно, если такая кормежка.
В домике, оказывается, есть еще парочка помещений, которых я, занятая сексом, страхом, жалением себя и истерикой, не заметила раньше.
Удобств по-прежнему тут нет, но вот большая кухня с русской печью и чулан с продуктами первой необходимости, за которыми не находишься каждый раз в амбар, имеются.
А мой страстный, безжалостный любовник отлично умеет готовить.
Эта сдоба… М-м-м… Я таких нигде не пробовала. Ни в одной из стран, куда ездила по рабочим вопросам.
А ведь принимающая сторона всегда стремится показать себя идеально для потенциальных партнеров…
Молоко - самое свежайшее, только что надоенное…
Кстати, откуда?
— А с кем мне быть? — охотник усмехается, и получается усмешка страшноватой. Волчьей какой-то…
— Ну… С женщиной… Или… Семьей? — это я так элегантно пытаюсь выяснить, совсем я на дне уже или есть возможность выплыть. Потому что связь с женатым мужчиной - это днище. Ниже точно некуда…
— Если хочешь узнать, женат ли я, просто спроси, — он прихватывает со стола длинную спичку, сует ее в рот, катает из одного угла губ к другому, пялится на меня.
Ежусь от пронизывающего жадного взгляда, с удивлением ощущая, как все внутри сладко, предвкушающе сжимается.
Сюрприз, однако…
Ночью-то понятно, морок был.
А сейчас что?
— Спрашиваю… — бормочу, опустив взгляд, не выдерживая того незримого напряжения, что искрит между нами.
— А если женат? Что делать будешь? — он развлекается, похоже! Господи… Как такой ироничный говнюк может быть настолько привлекательным? Это же ужас…
Или мое, в конец сбесившееся на свежем северном воздухе, либидо…
— Не знаю… — пожимаю плечами, строго приказывая самой себе не паниковать, взять в руки или чем там еще обычно такие доверчивые дурочки, как я, успокаиваются? — Ничего, конечно, не изменишь… Но понимать ситуацию хотелось бы…
— И не дашь мне больше, если скажу, что женат? — он все так же скалится. Игра ему, весело ему… Говнюк.
— Нет, конечно. — Вскидываю подбородок, отставляю в сторону кружку с молоком, которое, кстати, точно не мешает разъяснить. Может, деревня все-таки здесь близко?
— Нет или конечно? Тогда мне выгоднее сказать, что я не женат, —спокойно отвечает он, вызывая свои ответом во мне массу эмоций. Отрицательных. — Ты же тоже у нас не Маша Фролова, да? И тоже можешь быть замужем. И как мне быть? Я не сплю с замужними женщинами! Ужас какой, а, Не-Маша Фролова? Соблазнила мужчину, склонила к прелюбодеянию?
— Я не замужем, — поджимаю я губы, — стала бы я с тобой спать, если бы была замужем… — и тихо себе под нос добавляю, —и одна по лесу шляться…
— Стала бы, — уверенно кивает он, — поверь мне.
— Чушь.
— Нет. Ты вчера даже имени моего не спросила, а терлась так, что даже у мертвого встало бы.
— Да я… Да я… — от гнева, от того, что прав он, скотина, во всем прав, теряются слова и становится невероятно горько и обидно. — Да я просто испугалась! Я не хотела ничего! Замерзла! Тепла иска… ла…
Последний слог я договариваю уже прямо в лицо внезапно оказавшемуся рядом, буквально передо мной на коленях, Юре.
Как это он так быстро? Какой… стремительный…
От шока, гнева и неожиданности раскрываю рот, поднимаю руки, чтоб оттолкнуть, но он перехватывает их, легко отводит вниз, а сам подается вперед, заставляя меня отклониться на спинку стула, вжаться в нее.
В шоке смотрю в его глаза, светлые, острые, бешеные прямо. Звериные.
— Не ври, Не-Маша Фролова, — шепчет он мне в губы, и от его слов становится горячо и больно в груди, —ты хотела. И я хотел. Так что нечего тут невинную жертву врубать и дурочку играть. Мне этого дерьма хватает и без того в жизни. А сюда я приезжаю, чтоб отдохнуть от всего, не видеть, не думать… Здесь чисто, Не-Маша Фролова, здесь все реакции естественны. И твоя на меня, и моя на тебя. Я тебя хочу. Ты это видишь. И ты меня хочешь. Прямо сейчас.
— Нет… — бессильно шепчу я, неловко дергая руками, скованными его железными пальцами, — нет…
— Да, Не-Маша Фролова…
Он резко подается вперед, буквально заставляя меня раскрыть рот и принять его поцелуй. Секунда-другая борьбы… И я сдаюсь.
Просто и глупо сдаюсь его напору.
Жадные губы на моих обжигают снова, с ума сводят. Невольно выгибаюсь, потираясь грудью с острыми, возбужденными сосками, и он грубовато стонет мне в рот. Отрывается, тяжело дыша, резко дергает полы рубашки, добираясь до моего тела.
Замирает на секунду, жадно рассматривая отрывшийся ему вид, выдыхает:
— Офигенная просто… Слов нет… Где же ты бегала все это время?
— Я-а-а… Я-а-а… — задыхаясь, пытаюсь набрать достаточно воздуха, чтоб сказать ему все, что о нем думаю, но не успеваю.
Юра наклоняется, прихватывает губами мой сосок, и тело тут же прошивает такая острая искра кайфа, что все слова теряются. Полностью.
Только дурман, привычный мой спутник наших с ним игр, остается и наползает все гуще и гуще.
В этом дурмане я ощущаю, как горячие губы по очереди прихватывают одни из самых чувствительных, оказывается, участков моего тела, опытно очень, грубовато, царапуче, но от этого еще слаще, еще острее, и поясница, похоже, сама гнется, чтоб к нему, чтоб ближе и ближе, максимально близко!
— Ну во-о-от… — он отрывается от моей груди, только губами, потому что ладони жадно мнут податливую плоть, ласкают. Уже обе ладони, ведь я не сопротивляюсь больше, меня не требуется удерживать! —А то… Опять игры… Не терплю игры, Ведьма… И не надо со мной в это все играть…
— Но… Но… Это же неправильно… — беспомощно шепчу ему в губы,— если ты женат… Понимаешь? Неправильно…
— Если нам так хорошо вместе, то все правильно, — припечатывает он, одновременно жестко стискивая соски и пронзая меня всю острой болью, которая почему-то кажется сладкой и безумной. Как и я сама.
