Однако пьяный Джарвис не испытывал ни малейших угрызений совести. Как всякий высокий профессионал своего дела, которому церковные скупердяи платили отнюдь не столько, сколько ему по справедливости было положено по его способностям и трудам, он обижался, и хоть, в силу характера, продолжал исправно делать свое дело, оставлял за собой святое право и покочевряжиться, и высказать все, что думает, в лицо тому, про кого он это самое думает. Так и здесь — проворчал, что трудящийся человек может иногда отдохнуть, и пошел в каюту отсыпаться. Торнвилля поблагодарили и предупредили на прощание, что пора уже зажигать факел или светильник, чтоб свободно передвигаться по сумеречному городу.
— Ничего, я успею добраться до места! — ответил тот и пошел пробираться к месту пребывания монахов и судейского.
Уже недалеко от места назначения, в пустынном переулке он различил неровно передвигавшуюся тень, словно полусогнутую. "Чем черт не шутит", — подумал рыцарь и достал кинжал — впрочем, тень не была похожа на готовившегося к черному делу грабителя; она особо не скрывалась, но передвигалась все хаотичнее, раз даже упала. "Пьяный, вот что! Не одни мы нынче с Роджером набрались… Что мне, и этого куда-то вести, словно мне делать больше нечего, кроме как пьяных по домам провожать?" Но это был не пьяный. Прислонившись к стене дома, тень застонала и осела на землю, а потом даже попыталась подняться, но безрезультатно. Торнвилль поспешил на помощь.
Завидя его приближение, мужчина-европеец в плаще достал кинжал и направил его лезвие в сторону Лео, держась другой рукой за живот.
— Несчастье, сударь? — спросил его рыцарь; человек застонал и опустил оружие.
— Христианин? — тяжело дыша, спросил он.
— Да. Английский рыцарь.
— Крест… Покажи свой крест… Ради всего святого…
Лео хмыкнул и показал нательный крест, который ему по освобождении из рабства навесил один из цистерцианцев.
— Ну и слава богу, — с усилием выдохнул незнакомец и в изнеможении на несколько мгновений закрыл глаза; потом открыл их и, вскинув голову, судорожно зашептал: — Если ты добрый христианин и католик, обещай, что послужишь Господу. Мне, верно, осталось жить несколько минут… Надо доставить важные вести Великому магистру д’Обюссону на Родос. Турки собираются напасть на остров… Возможно, уже в следующем году… Надо торопиться… созывать защитников, чинить крепость… Турки знают все ее уязвимые места, родосцев выдал немецкий инженер… Я все написал, но мне не дали успеть к отходу орденского корабля… Полдня гоняли, как лису, — и настигли-таки… Поэтому — на любом корабле, при первой возможности…
— Но орденский корабль не ушел! Штурман задержался, раньше завтрешнего утра каракка не уйдет! Давай, друг, я помогу тебе добраться!
— Нет, нет… Уже все… Ноги не слушаются, холодеют. Много крови вышло, кишки прорезали… Слушай меня… Вот письмо, моя печатка и кошель с деньгами. Бери все… Желательно, чтоб ты сам бы… Но можешь просто передать на каракку… Все расскажешь… Пусть помолятся об упокоении Винченцо Алессандри…
— Не волнуйся, все сделаю… — Рыцарь склонился над раненым. — Давай обними меня руками за шею, я распрямлюсь, попробуем дойти…
— Я уже… дошел… Но троих… Троих с собою взял… — И голова смелого итальянца бессильно повисла набок, взгляд застыл; сомнений не было — он умер.
— Упокой, Господи… — прошептал Лео, но задерживаться было нельзя — вдали раздался слишком хорошо знакомый шум погони; англичанин побежал к своим несостоявшимся теперь уже спутникам.
Решение пришло само — Господь призывает его, ясно указывает ему путь, который до этого он никак не мог различить. Да, он поплывет на Родос. Может, Бог все эти годы и хранил его для того, чтоб он исполнил такое святое дело. Теперь все становится на свои места, обретает смысл не только будущее, но и прошлое: не будь этих четырех страшных лет и всех бедствий, он не оказался бы в это время в этом месте. Господь направляет его послужить Ему, а заодно и туркам хорошо отомстить. Забрав все необходимые бумаги и распрощавшись с расстроенными монахами, юноша с факелом в руке беспрепятственно достиг порта, нашел орденскую каракку, попросился у караульных отвести к главному.
Рыцарь, позевывая, вышел к нему из своей каюты на корме, усмехнулся:
— А, приведший нашего заблудшего штурмана! По другу, что ль, соскучился? Он так нагрузился, что до утра не очнется!
— Достопочтенный брат, тут дело оказалось серьезнее. Знаком ли тебе некий Винченцо Алессандри?
— Нет, — сурово ответил рыцарь. — Не знаю, кто такой. А ты его откуда знаешь?
"Сам себя выдал этим вопросом", — с некоторым сарказмом заметил Лео, но предосторожность рыцаря была понятна: кто он такой есть, чтоб перед ним откровенничать?
— Я понимаю, что здесь не место этому разговору… Да соблаговолит достопочтенный брат провести меня в свою каюту…
Рыцарь жестом велел Лео пройти внутрь, сам зашел за ним и запер дверь; Торнвилль быстро спросил его:
— По-гречески, по-турецки, на латыни — как лучше говорить от лишних ушей?
— Здесь, на судне, лучше по-турецки, — так же быстро ответил рыцарь на языке османов. — Что случилось? Я ждал Алессандри, он вчера говорил, что хочет свидеться со мной перед моим отплытием — но так и не пришел.
— И не придет. — Лео протянул рыцарю отданную ему печатку. — У него были важные вести, но его закололи османы. Я нашел его случайно на улице, когда возвращался к себе, тяжело раненным. Перед смертью он сказал, что турки хотят напасть на Родос в следующем году, что ли, и велел мне передать магистру его письмо, — с этими словами Лео отдал и свиток, обагренный кровью. — Они знают крепость, как свои пять пальцев. Кажется, вас выдал какой-то немец…
Госпитальер приложил ладонь к пылавшему лбу. Все столь неожиданно и худо… И этот подозрительный человек, столь отменно говорящий по-турецки и просящийся к магистру…
— Ты кто?
Лео представился и передал иоанниту свои бумаги. Тот изучил их, будучи не в силах отделаться от подозрений; Лео узрел это и сказал:
— Уважаемый, как тебя зовут?
— Брат Жоффруа.
— Так вот, брат Жоффруа, я прекрасно вижу, что тебя что-то смущает. Спрашивай, я на все отвечу. Ты думаешь, я турецкий шпион… Но было бы для такого человека естественнее не сообщать о готовящемся нападении на Родос, а с помощью печатки Алессандри понаписать себе чертову кучу бумаг и все такое прочее, и… что говорить. Я все понимаю. Можешь сам все отвезти, а я вернусь в Англию, хоть мне там теперь и нечего делать, без родных, без земли, да и денег негусто. Видишь, я не настаиваю на том, чтоб отплыть на Родос. Но я думаю, мой меч не будет там лишним. Четыре года я был рабом у неверных и хотел бы им отомстить в ратной схватке.
Жоффруа долго смотрел Торнвиллю прямо в глаза, потом неспешно произнес, поглаживая бороду с проседью:
— Что же, может, ты и прав. Но и меня пойми. Много лет мы ведем дипломатическую войну с султаном… Мы отправляем своих подсылов, выслеживаем его людей у себя… Винченцо… Бесценный друг наш… Вот, он отдал свою жизнь за ценные сведения, вместо него появляешься ты… Хотелось бы верить тебе, доблестный юноша, но… Я возьму тебя на Родос, однако участь твою будет решать Великий магистр. Если согласен — оставайся. Если нет… Значит, ты или подсыл, или просто трусливый человек…
— Или трусливый подсыл, — горько усмехнулся Лео.
— Нет, — покачал головой брат Жоффруа, — подсылы редко бывают трусливыми. Не такая у них работа. Ну, что решил?
— Господь указал мне путь — и я пойду по нему; может, тогда я не напрасно проживу свою жизнь.
— Добро. Завтра — в путь!
Так все и решилось. Джарвис наутро был сильно удивлен, увидев Лео на каракке, но удивлен приятно.
— Вот, будет хоть с кем путем выпить! — весело сказал он и отдал первые распоряжения; каракка — добротное, двухмачтовое развитие когга — споро слушалась руля и парусов, и вскоре за ее кормой стал таять Константинополь — золотой мост между Западом и Востоком, великий Царьград, на долгие века попавший в турецкий плен… Лео всматривался в его стены, башни, купола мечетей и церквей… Что-то ждет его впереди?…
