Эту задачу предстояло решить воздушным разведчикам. Десятки безрезультатных вылетов произвели летчики. Но однажды…

— Товарищ майор, — обратился Грималовский к командиру эскадрильи Горечкину, — разрешите подвесить четыре стокилограммовых бомбы на замки внешних держателей.

— Это еще зачем?

— По-моему, в порту Геническ расположен крупный склад боезапаса.

— Что значит "по-моему"? Интуиция?

— Фотоснимки подтверждают предположение.

— Тогда добро. Действуй!

Зенитки встретили самолет плотной завесой огня, снаряды рвали небесную синь.

Но пробиться надо было во что бы то ни стало. И командир бросил воздушный корабль за огненный шлагбаум. "Пешка" выскочила на порт. Грималовский рванул рычаг аварийного сбрасывания бомб. Словно гигантской катапультой, подкинуло бомбардировщик. Склада с боеприпасами больше не существовало.

— Рано радоваться, — прервал восторги экипажа Лобозов. — Попасть-то попали. А ведь это не все. Куда запропастились эти дьявольские шлюпки да катера?

— Проутюжим-ка побережье, — отозвался Грималовский. — Может, что и разглядим.

— Да вон они, проклятые, вон они! — срывающимся голосом вдруг закричал Варгасов. — У острова Бирючий!

— Снижайся, пора этих невидимок запечатлеть на пленку.

Штурман включил аппаратуру, вспыхнувшая на приборе красная лампочка подтвердила начало съемки.

— Варгасов, теперь можешь отстукать донесение в штаб.

На посадочной полосе их встретил комэск Горечкин.

— Отыскали все же фашистский тайник? Поздравляю, братцы! А теперь вам предстоит доложить об этом лично адмиралу флота Исакову.

— Кому? — опешил Лобозов.

— Адмиралу Исакову, — повторил майор. — Как только отпечатают фотоснимки, отправитесь со штурманом в Краснодар, в штаб Северо-Кавказского фронта.

У входа в здание штаба их поджидал офицер для поручений.

— Входите, — пригласил он разведчиков в просторный кабинет, увешанный картами и различными схемами.

Навстречу им поднялся адмирал Исаков.

— С чем прибыли?

— По данным аэрофотосъемки, — отрапортовал Лобозов, — на острове Бирючий сосредоточены плавсредства противника.

— Вот, пожалуйста, снимки, — Грималовский протянул пачку фотоотпечатков.

Командующий фронтом и адмирал флота склонились над картой, помечая на ней что-то карандашом.

— Молодцы! — похвалил Исаков, изучив снимки.

К исходу этого же дня штурмовики Ил-2 уничтожили всю готовившуюся к десантированию флотилию легких суденышек. Результаты массированного удара "воздушных танков" запечатлел на пленку экипаж Лобозова.

Правда, снимать уже было нечего — на месте мотоботов, барж, баркасов и шлюпок плавали на поверхности Азовского моря только щепки.

В тягучие будни госпиталя иногда врывались неожиданные встречи. Сегодня повезло их палате.

— Валя! — расцвел в улыбке Сергей, увидев входящую в палату миловидную девушку с выбивающимися из-под белого чепца с красным крестиком белокурыми косами. — Какими судьбами?

Грималовский повернул голову к вошедшей. От неожиданности он вздрогнул.

— Валя?

— Моя невеста, — представил девушку Сергей.

Она протянула летчику руку.

— Валя, — едва выдавил из себя Грималовский. — Не узнала?

— Дима? — не веря глазам, проговорила она. — Старший лейтенант Дмитрий Грималовский, осколочное ранение ноги, раздробленная кость голени.

— Что за разговорчики в строю? — насторожился Сергей. — Седина в бороду, а бес в ребро? Не прельщай мою невесту своими ранами. У меня у самого их достаточно.

— Ты же ничего не знаешь! — возбужденно воскликнул штурман. — Она мне жизнь спасла.

Это было в те дни, когда весь лобозовский экипаж собрался в симферопольском госпитале. Только что закончилась операция. Грималовский выпростал руки из-под одеяла, резким движением сбросил его на пол и, скривившись от боли, с трудом дотянулся до бинтов, опутавших икры и голень. Лихорадочно прошелся по перевязке пальцами, убеждаясь, что нога не ампутирована. Тело тотчас ослабло, мокрой испариной покрылся лоб. В изнеможении он повалился на подушку.

— Все у вас, миленький, будет в порядке, — послышался рядом женский голос. И ласковая ладонь легла на его плечо.

Перед ним предстала девушка с ямочками на щеках, зелеными глазами и длинными, выгнутыми вверх ресницами.

— Валя, — отрекомендовалась она. — Ваша сиделка. Прошу любить и жаловать.

Рана долго не заживала. Состояние Грималовского ухудшалось.

— Потеряно много крови. Будем делать переливание, — решили врачи.

Валя неотступно следила за каждым движением раненого, предугадывая его желания, подносила стакан холодной воды, пичкала лекарствами. Он уже привык видеть ее постоянно рядом с собой в палате, в процедурных кабинетах, в операционной.

Но в то утро, когда Грималовскому сделали переливание крови, она не появлялась ни в комнате тяжелораненых, ни в хирургической.

— Изменила тебе, — заметил Варгасов, пытаясь хоть шуткой занять друга, только что привезенного на коляске из операционной.

В этот день дежурили другие сестры, и порошки казались Дмитрию горькими, а вода недостаточно холодной. На его расспросы, куда девалась Валя, все отделывались ничего не значащими фразами:

— Экзамены сдает. А если не сдаст, будет ей нагоняй от жениха.

— Матрос у нее жених-то — парень суровый!

— Сказал, чтоб к концу войны медицинское училище окончила. Вот Валька и спешит. Кто его знает, когда эта война проклятущая кончится.

Валя появилась только через сутки. И по черным кругам под глазами было видно, как тяжело дался ей недавний экзамен.

— Вот и Валя, — обрадовался Грималовский появлению девушки. — А мне вчера переливание крови делали. Чувствую себя значительно лучше — аппетит появился, сил прибавилось.

— Я рада за тебя, Дима, очень рада.

Но радость, сверкнувшая на ее лице, внезапно была залита слезами. Девушка, на ходу вытирая глаза, бросилась за дверь.

— Что с нею? — встревожился Грималовский.

— Не печалься, хлопец, — подсев к летчику, сказала пожилая няня. — Слезы-то от радости. Кровь она свою отдала. Тебе отдала.

Сергей все еще не мог оправиться после внезапной встречи.

— Как ты попала сюда? — расспрашивал он.

— Раненых в ваш госпиталь доставила. Мне мой начальник отделения разрешил сопровождать эшелон. Он знал, что ты здесь.

Стремительно пролетает время госпитальных свиданий, оставляя в наследство щемящую грусть.

— Прощай, Сергей, прощай и ты, Дима, — сказала, поднимаясь, Валюша.

Дверь уже захлопнулась за ней, но присутствие девушки еще долго ощущалось. О нем говорила чуть примятая простыня в ногах у матроса, нежный запах духов, фотография, появившаяся на тумбочке Сергея.

— Береги её, — глухо, словно размышляя вслух, после продолжительного молчания вымолвил Грималовский. — Золотая дивчина.

Но моряк не вступал в разговор. Он уткнулся лицом в подушку и как бы заново осмысливал каждое произнесенное ею слово, вылавливая из него понятное только ему значение.

— Грималовский, на процедуру!

Штурман тяжело поднялся с постели и, шаркая больничными тапочками, двинулся к выходу. Спустился по лестнице к терапевтическому кабинету.

— Дима! — остановил его девичий голос. Он обернулся. К нему, торопливо застегивая крючки шинели, выбежала из раздевалки Валя.

— Дима, скажи мне честно, как самочувствие Сергея?

— Поправляется.

— Что значит "поправляется"?

— Сама понимаешь, сквозное ранение груди. В момент не оправишься. Но сейчас ему гораздо лучше, числится выздоравливающим. Разве он тебе об этом не сказал?

— О ранении не говорю. Сама знаю. Ты скажи о том, о другом, о чем он мне ни словом, ни намеком.