— В случае чего садись на болото, всё мягче будет, — посоветовал я Мише.

Он обернулся, но ничего не ответил, чуть добавил на короткое время газу и продолжал планировать левее нашего маршрута. А бугристая тундра медленно проплывала под нами и словно притягивала нас к себе. Вот уже можно было хорошо различить каждый бугор и ещё не замёрзшую воду во впадинах. Самолёт затрясло сильнее. Я увидел узкую полоску воды.

— Хетта! — закричал Миша.

Мы были совсем низко над землёй. Миша тянул свой ПО-2 к реке. Вот она уже совсем близко, видны маленькие песчаные косы. «Только бы не зацепить за деревья», — успел подумать я. Мы пронеслись над самыми их вершинами, а за ними начиналась уже песчаная коса, и самолёт плюхнулся на неё.

Кажется, я ещё никогда в жизни не был так счастлив.

Произошла, на взгляд профана, пустячная авария: один конец деревянного винта как-то расщепился по склейке, и кусочек его, длиной всего сантиметров пятнадцать, отлетел. Но этого было довольно, чтобы винт был уже непригоден. Только благодаря вот этой маленькой песчаной косе мы остались целы и невредимы.

Прошла радость, забывался страх, и мы стали думать о том, как добраться до Надыма. Нас найдут, но какой будет переполох! Ведь Марина уже следит по радио за Надымом, ожидая сообщения о нашем прилёте. Пройдёт ещё час-другой — и всем будет ясно, что с нами что-то стряслось.

Мы достали НЗ и, открыв банку консервов, поели. Миша, прошагав косу, сказал: «Маловато», — и задумался.

Подул холодный ветер вдоль реки. Затянувшись папироской, лётчик сказал: — Надо лететь.

С этими словами он достал инструмент, кусочек дерева, клей, гвозди и стал чинить винт. Вырезав деревянную пластинку, он приклеил её вместо оторвавшегося куска. Затем распрямил консервную банку, обвернул ею весь конец винта и тщательно прибил мелкими гвоздями. Долго ровнял и запиливал, потом полез в кабину и велел мне заводить винт.

— Контакт! — крикнул лётчик.

Мотор завёлся. Винт работал нормально, самолёт не трясло.

— Порядок! — крикнул он и, подогнав самолёт на самый конец косы, развернул его против ветра.

Лететь, конечно, было опасно — особенно взлетать, — но мы решились на это, так как другого выхода у нас не было: на такую косу вряд ли кто рискнёт садиться, чтобы снять нас с неё.

Самолёт встрепенулся и побежал с места, набирая скорость. Вот и конец косы. Встречный ветер подхватил лёгкую машину, и она повисла в воздухе, тарахтя мотором.

Мы решили не рисковать и лететь только вдоль Хетты, где были песчаные косы, чтобы в случае чего можно было опять сесть.

Хетта впадает в реку Надым выше фактории, до которой мы, сделав небольшой круг, благополучно добрались.

Комиссия главка была уже там. Сопровождал её Татаринов.

Председатель комиссии, высокий, пучеглазый и лысый инженер-полковник Черенков, усомнился в правдивости рассказа о наших приключениях, посчитал всё за сказку и даже выразил недовольство моим опозданием. Мы не стали оправдываться, хотя нам довольно было бы показать отремонтированный «подручными материалами» винт.

До самого вечера комиссия рассматривала проект моста через реку Надым и подходы к нему железнодорожной трассы. Мост проектировала Обская экспедиция, а от него на восток начинался участок нашей Надымской экспедиции, где работала партия Александра Васильевича Соколова. Он был тоже здесь, и мы свои решения отстаивали вдвоём.

Когда поздно вечером закончилось совещание, мы вышли с Татариновым на свежий воздух.

Шёл снег, подмораживало.

— Ну, держись! — сказал невесело Татаринов.

— А что? — удивился я.

— Что-то они настроены против тебя и Рогожина. Особенно Черенков.

— Чем же мы разгневали начальство? — невольно усмехнулся я: в памяти слишком живы были морозы, поездки на нартах, бессонные ночи в тундре.

— Не знаю, письма какие-то есть, — неопределённо сказал он и добавил: — Рогожин там женится-переженится, а ты ему потворствуешь...

— Во-первых, он ещё не женится, об этом даже ещё и не условился. А во-вторых, почему бы ему и не жениться? Ведь он с прежней женой уже три года не живёт.

— Развестись ему сперва надо, — нехотя, как-то даже смущённо пробурчал Татаринов.

— Легко сказать развестись, когда он ездит с места на место, — вступился я, — а для развода надо не меньше полугода сидеть вблизи народных и городских судов.

— Ну вот, пусть и оправдывается перед ними, перед судьями...

— Оправдываться ему пока не перед кем и не в чём. И объяснений он комиссии дать не может, его в Уренгое нет, — сказал я. — Он ещё на трассе и прибудет только к празднику.

— Придётся вызвать.

— Разве сплетни дороже работы?

— Иногда надо считаться с ними, — вздохнул Татаринов.

Я понял, что Татаринов встревожен за нас, и решил пока не возражать, а только спросил:

— Сплетни из Уренгоя?

— Кажется, да.

— Тогда понятно. Это Метёлкин, бездельник. Рогожин его весной пробрал и назвал его тем, что он есть на самом деле.

— В общем, есть указание разобраться с Рогожиным, — заключил мой начальник.

— Тем более, — зло добавил я, — что папаша Метёлкина в соответственных местах работает.

Татаринов промолчал. Поколебавшись и подумав, он всё-таки спросил меня:

— Скажи, а это верно, что твоя супруга дочь белого генерала?

Я совсем опешил и не знал, что ответить, но потом спросил Татаринова:

— Человек, родившийся в девятьсот первом году, мог быть белым генералом?

— Да нет, шестнадцати лет для такой персоны, пожалуй, маловато! — рассмеялся он.

Мы пошли на край фактории. Я ждал, какими ещё новостями меня порадует начальник. Но Татаринов молчал. Тогда я сам попросил его рассказать, чего нам ждать от комиссии.

— Волоховича там снова разбирали... Но это, пожалуй, к вам не относится, больше к Борисову.

— А что случилось с Волоховичем? — встревожился я.

— Есть приказ: Волоховича, как бывшего военнопленного, уволить из авиации вовсе.

После пережитого тяжёлого дня этих новостей мне было достаточно. Я только подумал: «Как же трудно будет против них бороться. Никто даже слушать не станет, как нам было тяжело осваивать сотни километров полярной земли. Будут трясти Рогожина, который сквозь пургу привёз из Самбурга первых людей в Уренгой. Не поинтересуются тем, что сам он попросил для себя самый отдалённый, тяжелы участок. И как защитишь Волоховича, который, рискуя своей жизнью, решился принять ЛИ-2 и тем самым обеспечил начало работ экспедиции в срок?.. — Лёжа на топчане, я продолжал думать: —Да, комиссия сейчас увидит вместо ненецкой заезжей и палаток в снегу посёлок с электрическим светом... И подумают: как здесь всё просто и хорошо на Севере! Не работа, а удовольствие...»

Утром мы все вылетели в Уренгой.

Черенков, сидя на кресле второго пилота, приказал Борисову лететь точно по трассе. Я стоял сзади него и показывал, где она проходит. Летели на высоте двухсот метров. С севера дул ветер, над нами проносились чёрные рваные тучи. ЛИ-2 сильно бросало.

Здесь, как и у Таза, на всем протяжении стояли телеграфные столбы и после прохода отрядов связистов было много следов пожара. Борисов легко ориентировался по столбам и гари. Мне оставалось только рассказывать полковнику о тундре, об озёрах, о болотах и о вечной мерзлоте. Когда самолёт достиг реки Ево-Яхи с узкой полоской леса в её долине, стало видно и просеку трассы. Долетев до Пура и покрутившись над местом, где будет строиться мост, Борисов посадил самолёт против Уренгоя на песчаную косу.

Пономаренко, встречая гостей, шепнул мне:

— Всё подготовлено...

Я пригласил Татаринова и Борисова к себе. Геологи пошли к Болотову, других тоже пригласили знакомые сотрудники. Черенкову, конечно, подготовили особое помещение, но он не захотел быть один. Татаринов незаметно толкнул меня, и, поняв его намёк, я пригласил к себе и Черенкова.

Марина — гостеприимная хозяйка и, не зная, кого принимает, подала на стол закуску и пельмени. Черенков иногда искоса поглядывал то на неё, словно старался распознать, действительно ли она дочь царского генерала, то на семейную фотографию Марины, на которой были она с братом и её мать с отцом.