— Можно и без «слушаюсь». Довольно будет и «хорошо».
Настроение у Пономаренко не упало; он, правда, поджал губы, но выпил первым и лихо.
Свежесолёная рыба оказалась вкусной, а уха просто знатной.
— Оставляйте место в желудках для лебедятины, — предупредил снова повеселевший Пономаренко.
Мы переглянулись, а Рогожин сказал:
— Видно, вам красоты такой не жаль.
— Да её здесь в магазинах навалом, дешевле оленины. И что же я против красоты сказал? — оправдывался Пономаренко. — Красотулечка, а не мясо... Вот только подсоленное немного, лебедей ведь осенью бьют.
Из кастрюли торчали большие куски тёмно-красного мяса, но от жаркого все отказались, а я предупредил:
— Лебедей нам больше не покупайте.
— Слушаюсь! — гаркнул Пономаренко, поправляя ремень со звездой и одёргивая гимнастёрку военного образца.
Начальник базы хотел казаться военным «только что из армии». Но мы-то, конечно, знали, что после Отечественной войны он уже сидел в лагере за воровство. По его рассказам, в лагере ему жилось совсем неплохо. Ходил он там без конвоя и занимал пост «по своей специальности» — снабженца. Умел угождать начальству, вместо четырёх лет отсидел два и сумел даже получить направление на работу в нашу экспедицию с хорошей характеристикой. Поступив к нам, он быстро свёл знакомство со снабженцами многих организаций и обеспечивал экспедицию всем необходимым. Он доставал оборудование, горючее, снаряжение и продовольствие только одному ему ведомыми путями; но ни одна из строгих ревизий не уличила его в махинациях, и вот теперь он поехал с нами в Заполярье.
Приехав в Салехард на десять дней раньше нас, Пономаренко и здесь успел познакомиться с работниками торговой сети города и докладывал: помещение для склада выделили ему в старой церкви, муки пять тонн дали строители из лагерного фонда, они же дали тонну масла и тонну мясных консервов, рыбокомбинат отпустил пять бочек солёного муксуна и десять ящиков копчёного сырка. А завтра окрторготдел обещал дать распоряжение своей базе продать нам твёрдокопчёную колбасу, сыр и разные крупы.
Всё это он докладывал, небрежно загибая пальцы с видом большого дельца.
— А где деньги брали? — спросил я.
— Пока в долг верят, только вот окрторг деньги требует, — ответил он.
Пономаренко выложил фактуры, накладные, заявки с резолюциями и сказал:
— Если желаете, можно пройти в склад, всё это под крепким замком.
— Как же вам всё-таки без денег дали? — спросил главный бухгалтер Щеглов.
— Знакомство...
— По лагерю? — поинтересовался я.
— Да, они тоже сюда перебазируются. Одного кореша встретил, вместе на Баме сидели, а теперь он власть, в ООСе1 делами ворочает. Для них это капля в море, а для меня победа на моём узком фронте.
— Неужели таком уж узком? — удивился я.
— По сравнению с ними — да. Они вагонами, эшелонами ворочают, а я так, по мелочи, — вздохнул он.
Я распорядился, чтобы главный бухгалтер проверил наличие продуктов на складе и оплатил их. Я боялся слишком ретивого Пономаренко: ведь уже само получение продовольствия без денег было делом необычным. Нет ли здесь подвоха?.. Недавно конюх, прося не выдавать его, рассказал о махинациях начальника базы с сеном. Правда, в бухгалтерии расход сена и остаток сходились с заготовками, но, по сведениям почти достоверным, Пономаренко «сплавил» частным лицам через райпотребсоюз четыре стога... Однако проверка отчётности требовала длительного разбирательства, а мы спешили с выездом в Салехард, да к тому же свидетелей не было, а конюх, узнав, что он тоже поедет в Салехард, от своих слов отказался. Эта история с сеном ещё больше насторожила нас.
Два дня мы знакомились с городом и обсуждали, как пробраться дальше на свой участок, который начинался от реки Надым и простирался до реки Таз. До реки Надым от Салехарда триста шестьдесят километров, а до реки Таз восемьсот шестьдесят. Посредине участка протекает ещё река Пур, которая, как и река Таз, впадает в Тазовскую губу.
Сотрудники нашей экспедиции прибывали из Томска и Иркутска каждый день, и в Салехарде собралось уже более пятидесяти инженеров, техников и хозяйственников. Нужно было на что-то решаться, а зима, несмотря на март, становилась ещё злее. Мне казалось, что покрыть расстояние в восемьсот километров большого труда не представит — ведь мы видели, как олени обгоняют автомашину. Но мои иллюзии вскоре были развеяны. В окружкоме партии нас подробно ознакомили с дорогами: в нужном нам направлении ни одной ворги нет, а есть только на север, в сторону Обской губы, и на юг — в верховья реки Надым, что нам никак не подходило. Вторым препятствием был недостаток нарт и упряжи. Чтобы поднять нашу экспедицию со всеми людьми, снаряжением и продовольствием, требовалось триста нарт и более тысячи голов оленей. «Олени есть, — сказали нам в окружкоме. — А чтобы сделать нарты и упряжь, потребуется не менее двух месяцев». И это нас тоже никак не устраивало: к тому времени мы должны были, по приказу министра, уже начать изыскания. А когда опытные и бывалые в тундре люди сказали, что без дорог по целине олени с нагруженными нартами пройдут в день не более десяти—пятнадцати километров, а потом, после нескольких дней такого пути, им нужен длительный отдых, — мы, по правде сказать, совсем скисли.
— Можно на тракторах добраться, — предложил Рогожин.
Стали считать скорость трактора по глубокому снегу, расход горючего, грузоподъёмность саней, которые ещё нужно делать. В итоге получилось, что тракторы в лучшем случае могут увезти только горючее для себя на время пути, а если поломаются, то останутся навечно в тундре.
Чтобы окончательно решить вопрос о выборе транспорта, нужно было самим иметь хоть какое-то представление о тундре и оленях. Это-то и натолкнуло нас на мысль сделать вылазку из Салехарда в сторону фактории Надым, не ставя себе цели доехать до самой фактории. Намеченный маршрут совпадал с направлением, по которому нам предстояло двигаться всей экспедицией к далёкой фактории Уренгой на реке Пур и к Красноселькупу на реке Таз, и такая рекогносцировка должна была чему-то нас научить.
Подрядив две упряжки оленей, мы с Рогожиным выехали рано утром. Вначале мы должны были ехать вверх по реке Полуй, по которой проходила ворга, а затем, когда река и ворга будут не попутными, проехать по тундре без всякой дороги прямо на восток.
Пять оленей, запряжённых в каждую нарту, бежали легко. От самого города по реке Полуй была расчищена ледовая дорога. Во многих местах она совпадала с направлением ворги, и мы ехали по ней. Чтобы не вылететь из нарт, мне пришлось крепко держаться за поклажу, привязанную тонкой верёвкой. Ноги свисали, бороздили дорогу, и я вначале держал их вытянутыми горизонтально, но потом, устав, пристроил кое-как на нижний полоз. Езда на нартах показалась мне неудобной и утомительной: сидишь вроде как на кочке и ещё всё время боишься вылететь в снег. Но пожилой ненец Герасим сидел совершенно свободно, положив левую ногу вперёд, хотя и работал — управлял оленями при помощи хорея и единственной длинной вожжи, привязанной к головному оленю.
Ледовый путь расчистили совсем недавно строители железной дороги. Вскоре нас стали обгонять их грузовики с лесом, углём, ящиками, мешками и многим другим. В открытых грузовиках везли заключённых. Они сидели на дне кузовов, плотно прижавшись друг к другу, сливаясь в общую серую массу бушлатов и шапок из серого сукна, похожих на шлемы. У кабин стояли охранники, одетые в тулупы, с автоматами на плечах.
С наступлением дня, несмотря на ярко светившее солнце, подул холодный ветер, понесло позёмку.
Проехав километров пятнадцать от города, мы увидели на правом высоком берегу Полуя строящийся лагерь: стояли вышки для часовых, обносилась колючей проволокой зона, внутри которой поставлены были большие палатки, похожие на бараки. Заключённые вереницей шли туда от ледовой дороги, таща ящики, доски, бревна, мешки. Они, как муравьи, по узкой тропинке, проложенной в глубоком снегу, поднимались в гору, входили в ворота, сбрасывали тяжёлую ношу и возвращались к реке за новой. В зоне работали люди, устраивая своё новое жилище на необетованной земле. Проехав лагерь, мы остановились, чтобы дать оленям отдых.
