Вскоре трасса оборвалась, и мы подошли к передовому отряду изыскателей. Рабочие прорубали просеку. Инженер Ларионов с теодолитом вешил линию. Лиза и трое рабочих разбивали пикетаж, записывая в журнал ситуацию местности. Валя ещё вчера догнала их с нивелировкой и сейчас помогала рабочим Лизы мерить стальной лентой. Как везде, люди здесь страдали от комаров. Рубщикам было жарко, но они вынуждены были оставаться в накомарниках и в плотной одежде, сквозь которую на спинах выступал пот.

Подошли геологи с ручным буровым комплектом и лопатами.

— Как с песком? — спросил я инженера Панова.

— Песок есть по всей пойме, для насыпи хорош будет. А вот там посмотрите, что делается, — потащил он нас к опушке леса.

Пройдя метров сто, мы вышли к тундре, усеянной озёрами и буграми пучения.

— Вон там, у горизонта, проходит вариант Малькова. Не хотите ли туда пройти? — сказал он зло и весело, видимо имея в виду отвергнутый вариант главного инженера.

— Идёмте, — согласился я.

— Да нет, не стоит, — стал он сам же отговаривать нас. — Я ведь туда пытался пробраться, еле ноги унёс. Вот только до этого места и дошёл, — показал он пальцем на фотосхеме.

Но мы всё же решили пройти, сколько будет возможно, в сторону отвергнутого варианта, чтобы в случае чего легче было защищаться. Ведь Мальков не успокоится и ещё напишет на нас жалобу.

Прыгали с кочки на кочку. Но как осторожно ни прыгай, всё равно где-нибудь сорвёшься. Так и мы за полчаса ходьбы, покрыв расстояние не более километра, много раз срывались с зыбких кочек, проваливаясь между ними в ржавую жижу болота. Одежда, обувь, лица — всё было в грязи.

Я посоветовал Селиванову и Попову вернуться, дальше мы пошли вдвоём с Рогожиным.

Пройдя ещё метров пятьсот, мы вышли к большому озеру, округлому, как блюдце. Сели отдохнуть на высоком торфяном бугре. Впереди была плоская тундра с редкими гидролоколитами, возвышавшимися над ней, как египетские пирамиды в песчаной пустыне. Высота одного из них достигала многоэтажного дома, и он мог служить хорошим ориентиром.

Обходя озеро, Рогожин подвернул ногу и, застонав от боли, сел. Мне удалось вправить вывих, но боль не проходила — пришлось возвращаться. Рогожин, держась за мои плечи, скакал на одной ноге, часто садился, и теперь мы уже не прыгали с кочки на кочку, а брели между ними, утопая по колено в грязи.

До лагеря добрались поздно вечером. Александру Петровичу пришлось сделать тёплую ванну и компресс. Хотя он и бодрился, было ясно, что он несколько дней не сможет ходить. На другой день я велел радисту связаться с Уренгоем и попросить на радиостанцию врача.

Голос Нины Петровны, еле слышный в наушниках, был взволнованным. Но когда она узнала, что у Рогожина только повреждена нога, она успокоилась и дала советы, как лечить. Александр Петрович слушал её голос, и с его лица не сходила улыбка.

В последующие два дня Селиванов плавал по реке на лодке, выбирая место для лагпункта. Мы с Рогожиным проектировали трассу линии связи, чтобы тут же передать чертежи строителям.

Для ускорения работ Рогожин начал перебрасывать часть своего лагеря вниз по реке на лодках и на оленях: в первую очередь увезли запасы муки, консервов, крупу и буровое оборудование; натянув палатку в новом месте и сложив в неё всё, люди вернулись в лагерь. Когда на другой день они приехали снова, то нашли всё разрушенным: медведь разорвал все мешки, поел печенье. К этому времени вернулся Асмадулин со связистами, и, так как нам нужно было отправляться на Таз, я пообещал Рогожину заехать на место погрома и составить акт о случившемся.

Надо сказать, что медведь учинил погром со знанием дела: вокруг разорванной палатки земля было сплошь покрыта белым слоем муки, растерзанные мешки были разбросаны по кустам, ящики из-под печенья разнесены в щепки, и от печенья остались одни огрызки. Только с консервными банками косолапый не мог ничего поделать. Он, видимо, их мял, бросал, крушил, но содержимого попробовать ему не удалось. Составив с хозяйственником партии акт, мы поехали дальше вниз по реке и прибыли на Таз в назначенное время. Джамбул ждал меня, и только я поднялся в самолёт, как ЛИ-2 взлетел и взял курс на Игарку.

Лента реки среди зелёных прибрежных лесов терялась в дымке. Чем ближе к водоразделу Таза с Енисеем, тем больше было озёр, окружённых болотами. Трудно даже определить, чего здесь больше — земли или воды. Но вот за широким, совершенно плоским и пустым водоразделом стала появляться чахлая растительность с низкорослыми деревьями по берегам речек.

— Турухан, — показал Ганджумов на узкую, извилистую полоску воды.

В том месте, где река резко меняет направление с южного на восточное, на правом берегу приютился одинокий посёлок Янов Стан — десяток в беспорядке разбросанных по тундре крохотных домиков, без изгородей и пристроек, унылое поселение людей. Судя по карте, на сотни километров вокруг него нет больше никакого жилья, кроме кочевых чумов.

Но что такое? Ещё не скрылся Янов Стан, как на левом берегу Турухана показалась высокая четырёхугольная изгородь с вышками по углам. Внутри изгороди, охватившей большую территорию, стояли палатки и свежие срубы бараков. Люди копошились около них, устраивая своё новое жилище. Через единственные ворота с пристроенной к ним проходной будкой они цепочкой тащили с реки свежестроганые бревна.

— Обживаются зэки, — кивнул Ганджумов на лагерь заключённых.

Всё это быстро проплыло под крылом, а через десять километров появился ещё один такой же пункт, а за ним, с таким же небольшим промежутком, ещё...

Турухан словно ожил. Буксиры и катера тянули баржи вверх по реке к строящимся лагпунктам.

Перед Енисеем река Турухан снова резко повернула на юг, а мы продолжали лететь на восток, вдоль трассы будущей дороги. Она обозначалась такими же зонами с колючей проволокой и дымом костров. Ближе к Енисею стали попадаться и чёрточки насыпей: здесь начали уже строить.

— А вот и Енисей!

Его широкая водная гладь, окаймлённая высокими пустынными берегами, оборвала плоское пространство тундры Западно-Сибирской низменности. На огромных островах — озера и заливы; а по ту сторону реки, на востоке, виднелись складки гор, покрытые зелёным лесом.

На левом берегу стоял маленький посёлок Ермаково, а рядом, чуть повыше, — огромный лагерь со множеством зон, складов, палаточных городков и ещё не достроенных бараков. У берега, вплотную друг к другу, жались пароходы, баржи. Тысячи людей сновали по трапам и берегу, копошились на баржах. Мы видели, как бегут автомашины, ползут тракторы, дымятся паровозы, вытаскивая от берега по причальной ветке вагоны.

Отсюда всё это двинется на запад, навстречу тем, что высадились на Тазу, и на помощь тем, которые обживают тундру на Турухане.

От Ермакова летим вдоль Енисея на север. Минут через пятнадцать показалась Игарка — одноэтажный деревянный город со штабелями леса по берегам великой реки.

Штаб Объединённой северной экспедиции по приказу министра месяц назад был переброшен самолётами из Салехарда в Игарку и разместился на восточной окраине города. Я поспешил к Татаринову, который оказался у себя.

— Ну, как дела? — спросил он, протягивая мне руку.

— Вроде всё хорошо. Партии работают с подъёмом, прошли уже больше половины трассы, — начал я докладывать.

— «Вроде», говоришь... А план не выполняете, — перебил он.

— Как же так? — возразил я. — На всех участках работы идут точно по утверждённому вами графику и отставаний нет.

Татаринов велел секретарю позвать начальника плановой группы Нечаева.

Ожидая плановика, я рассмотрел просторный кабинет. На стенах висели карты и панорамы Севера, эскизы паромов, которые будут перевозить железнодорожные составы через Обь и Енисей. От большого рабочего стола под прямым углом тянулся длинный ряд столов, покрытых зелёным сукном, вдоль которых стояли полированные стулья. На полу лежал посредине большой ковёр, а по бокам в длину всего кабинета тянулись нарядные ковровые дорожки.