- Спасибо. Идите! – отправил комбат дежурного, и, дождавшись, когда за Чхеидзе закроется дверь, продолжил:

– Так, смотрим… Позавчера в восемь утра Герасименко сдала смену Михайловской. Герасименко ничего знать про Чэ-Пэ не могла, значит, теоретически это может быть только Михайловская. Хотя верится в это с трудом. Слишком глупа. Даже такой болван, как наш Касымыч, не стал бы вербовать такую дуру. У нее даже в жопе вода не держится, она тут же «по секрету» раззвонила бы о своем «тайном задании» всем бабам в батальоне.

- Тогда выходит, что особист знал о происшествии у нас еще до того, как влез в вертушку.

Последовала новая пауза.

Хрустнул карандаш у Петровича в пальцах.

- Ты это… Вот, что. О том, о чем мы с тобой тут разговаривали, и о своих соображениях на этот счет никому ни слова! Даже корешу своему, Никитину, понятно? И давай, завязывай со своей шерлок-холмсовщиной. Я все понял, будем думать сами. Готовься к проверке и постарайся поменьше попадаться на глаза особистам. Еще вопросы есть?

- Никак нет!

- Тогда ступай к себе и заглохни там. Все, свободен!

На пороге Шура неожиданно обернулся и озвучил внезапно посетившую его мысль:

- Товарищ майор, а что, если этот Угаров знал о нашем Чэ-Пэ еще ДО ТОГО, как оно случилось?

……………………………………………….

Лирические размышления Кирпичникова нарушил Вася Белкин, появившийся в дверях с пластиковым пакетом в руке.

- Ось, дывытэся, пане сотнику, - провозгласил он, входя и прикрывая за собой дверь, - шо я найшов у циих бисовых засранцив!

Кирпичников усмехнулся.

Но усмешка мигом слиняла с его лица, когда он увидел содержимое пакета, вываленное перед ним на стол.

Это были четыре журнала в глянцевых обложках с надписью на псевдоанглийском языке: Penhowse. Номера, судя по всему, были разные, потому что голые девки на всех четырех тоже были разными, как и их позы. Объединял их только характерный для Поднебесной Империи и близлежащих стран разрез глаз с игривым выражением.

- Ох, и ни фига себе! – присвистнул Кирпичников, – У кого это ты столько надыбал?

- А ты угадай с трех раз! – хмыкнул Вася, довольный произведенным эффектом.

……………………………………….

Никитин мирно попивал чаек и покуривал у Шуры в номере, когда в дверь кто-то постучался.

- Не заперто! – крикнул он.

Дверь отворилась, и на пороге появился младший сержант Забелин.

- А где товарищ капитан? – спросил он, боязливо озираясь, словно за его спиной мог кто-то скрываться.

- Где? Да тут, под кроватью спрятался. Чего тебе, Забелин? Сказано же: после вечерней поверки! А ты когда приперся? Не терпится? Хочешь поскорее исповедоваться в грехах своих, вольных и невольных? Похвально, конечно, вот только командира роты пока на месте, как видишь, нет. А я отпускать твои грехи не уполномочен Синодом. Иди, работай, я передам товарищу капитану, что ты заходил. Надо будет – сам тебя вызовет. Ступай, Забелин, ступай!

Младший сержант топтался у входа, но уходить не спешил.

- В чем дело, воин? Что тебе непонятно?

Забелин поднял глаза от полу, и Никитин понял, что он вот-вот разрыдается. Только этого ему еще не хватало! Утешать плачущих девушек ему случалось, и не раз, но вот с распустившим нюни бойцом СПЕЦНАЗа, да еще не салагой зеленым, а, можно сказать, ветераном, награжденным медалью «За отвагу», за плечами которого не один боевой выход, он столкнулся впервые. Потому что плачущий спецназёр – такая же невообразимая вещь, как жареный лед или волк-вегетарианец.

- Ты чего, Забелин? – обалдело спросил Никитин, не зная, что делать. Хоть бы Шура скорее вернулся!

Младший сержант молча хлюпал носом, глаза были мокрыми от поступивших слез, которые он, надо отдать ему должное, старался все же сдерживать.

- В чем дело, черт подери? Ты что, как девица красная, девства лишенная? Солдат ты или кто? – терпение Никитина начало иссякать, - Вот отправлю тебя сейчас к особисту, будешь с ним объясняться! А мне, извини, некогда.

- Товарищ старший лейтенант! – Взмолился боец, словно его грозились отправить, как минимум, на эшафот, – Я… я вам все расскажу! Только не надо к особистам! Простите меня, товарищ старший лейтенант! – слезы теперь лились из него, как из дырявой грелки.

- Да успокойся ты, дурила! А ну, живо взял себя в руки! Прекратить истерику! На, утрись! – Никитин швырнул ему рулон туалетной бумаги, – и быстро выкладывай: в чем дело!

Забелин долго высмаркивался в оторванный кусок пипифакса.

У Никитина начало иссякать терпение.

- Ну, вот, что, зольдат! Или ты сию же секунду выкладываешь все, что знаешь, или же я…

- Не надо, товарищ старший лейтенант! – снова взвыл младший сержант, – Я все расскажу, я… Я хотел товарищу капитану, вам тоже расскажу! Только особиста не надо, я прошу вас! Я вам сейчас все расскажу, и вы поймете!

- Валяй. Я тебя внимательно слушаю.

Но внимательного заслушивания не получилось. В дверь без стука влетел командир третьего взвода по кличке Леха Боцман (служил когда-то «срочку» в береговой части ВМФ).

- А где Шура? – с ходу спросил он.

- У Петровича на «ковре».

- Там, - он указал рукой куда-то позади себя, - бойцы передрались! Еле растащили! Даже отбоя не дождались, мерзавцы! При всем честном народе.

- Кто? – коротко осведомился я.

- Шаров, из моего взвода, заехал в бубен Бахаеву, из твоего. За него полезли вступаться твои хохлы. Мы с Карасем даже ртов раскрыть не успели, как махалось уже полроты.

- Разняли? – спросил Никитин, вставая и застегиваясь, – Забелин, сидеть здесь, никуда не уходить, понял? – это уже адресовалось младшему сержанту Забелину.

……………………………………..

От тумбочки дневального раздался вопль:

- Рота, смирно!

И в казарме появился Шура, мрачный-премрачный, угрюмый-преугрюмый. Да к тому же еще смертельно уставший. Он отмахнулся от попытки отрапортовать ему по Уставу, предпринятую Никитиным, как командиром первого взвода.

- Чего тут у вас? – Шура сразу же заметил следы «ручной работы» на физиономиях отдельных членов нашего дружного воинского коллектива.

– Ваша работа? – он обвел глазами офицеров: Никитина, Карасёва и Боцмана. При этом ротный стал еще мрачнее и угрюмее.

- Никак нет, товарищ капитан, - ответил Карасев, - Они сами… тут. Мы разнимали.

Балаганов оглядел всех, и сказал устало:

- Ребята! Вы меня сильно огорчили сегодня. А, огорчившись, я становлюсь страшен в гневе, и вы это хорошо знаете. После завершения проверки вы получите возможность глубоко осознать всю ошибочность и пагубность вашего гнусного поведения. Командиры взводов! Все по распорядку! Заканчивать здесь все и приготовиться к построению на ужин. Доклад – через сорок минут.