- Вольно! Раскрыть все чемоданы и развязать вещмешки! Приготовить вещи к осмотру! Командир взводов, приступайте.

Подтянулся второй взвод, и его командир Андрей Райнеке, предки которого за двести лет жизни в России утратили родной язык, но сохранили и передали ему по наследству любовь к «Ordnung und Disziplin», не дожидаясь команды, занял свое место в строю.

- Третий взвод!

Те рванули к двери.

Когда вся рота, в полном составе, выворотила, наконец, свое имущество, Кирпичников глянул на часы и укоризненно сказал:

- Почти минута лишняя. Плохо! Уедет комиссия – будем тренироваться. А пока давайте, глянем, что тут у вас… лишнего.

………………………………………………….

- Ты что, совсем нюх порастерял? – «приветствовал» Шуру командир батальона, – Ты зачем этого… Угарова, - Петрович сдержался от характеристики последнего, висящей у него на кончике языка, - послал по матушке?

- Ни по какой не по «матушке». Просто вежливо попросил не лезть не в свое дело и не мешать готовиться к предстоящей проверке.

- Не звезди! Знаю я твою «вежливость»! Он примчался сюда, как будто ему в жопу перо вставили и подпалили. Нагородил, невесть чего, за телефон хватался - своим названивать. Я его еле выпер отсюда.

- Зачем? – пожал плечами Шура, – Нехай клевещет.

- Тебе что, мало разборок с Касымычем? – повысил голос комбат, – Еще захотел? Ты имей в виду, у него на тебя с твоим Никитиным агромадный зуб имеется. Причем зуб ядовитый, как у королевской кобры! Слыхал про такую? Раз куснет, и звездец! А тут ты еще масла в огонь подливаешь. Чего этому чекисту от тебя надо было?

- Да, так. Понты резал. Явился во время осмотра личных вещей и стал уму-разуму учить. При бойцах. Насчет того, что, мол, из-за ротозейства командиров бойцы волокут в Союз антисоветчину и порнографию. И еще с таким подленьким намеком, что у меня все это точно есть, и ему об этом доподлинно известно.

- А что, и взаправду есть? – вскинул голову Петрович.

- Никак нет, товарищ майор, - не сморгнув под тяжелым взглядом комбата, солгал Шура.

- Ну, так за каким же ты его послал? Пускай видит, что нам скрывать нечего.

Помолчав, Шура спросил:

- Честно, товарищ майор?

- Конечно, честно. Иначе на фиг я тут с тобой разговариваю?

- Противно.

Комбат повертел в руках не нужный ему карандаш.

- Балаганов, Балаганов, - сказал он совсем другим, укоризненным тоном, - Ты что, думаешь, меня эти доберман-пинчеры не достали? Да они у меня вот где, - он постучал себя ладонью по шее, – сидят!

- Значит, вы должны меня понять, - не сдавался Шура.

- У вас там, в Москве, все такие упрямые? А ты знаешь, что у Касымыча на меня зуб поболее, чем на вас, раз в десять! Не дразни гусей, Балаганов, будь похитрее.

- Так что мне, прогибаться перед ними?

- Зачем прогибаться? Прикинься ты чайником, обхитри их! Послушай старшего не только по званию, но и по возрасту. А то ведь в один прекрасный день надоест мне вас, дураков, без конца отмазывать.

- Зачем нас отмазывать? – удивился Шура, – Мы, вроде бы, Родине не изменяли.

- Не придуривайся! – посуровел комбат, – Ты, небось, в свою Москву замениться мечтаешь? Хотя бы, в округ Московский?

- Даже об Арбатском округе не мечтаю, пусть только в покое оставят! – терпение у Шуры начало иссякать, о чем свидетельствовали выступившие на его лице красные пятна.

- А хоть бы и так, Касымыч найдет способ испортить тебе жизнь и карьеру. Это я тут с вами трюкаюсь, словно с детьми малыми, и в бригаде ко мне еще пока прислушиваются больше, чем к этому бабаю. А потом? Подумай хорошенько. Я не приказываю, я прошу! Есть вопросы?

- Есть, товарищ майор. Вы не помните ТОЧНОЕ время, когда этот Угаров прилетел в батальон?

- А зачем тебе это? – насторожился Петрович.

- Да так, есть кое-какие соображения, я все объясню. Вы только вспомните, пожалуйста, во сколько вы доложили оперативному дежурному о Чэ-Пэ в батальоне, и во сколько прилетел Угаров.

Комбат задумался.

- Так, так, так… Этот придурок Каримов, увидев, что его дружка унесло, перепугался до усеру, прокрался в казарму и затих там под одеялом, ничего никому не сказав. Хватились Шакирова только на утреннем построении, в восемь тридцать. Облазили все, что можно – нету нигде! Только тут Белкин обратил внимание на странное поведение Каримова. Тряханул его, как следует, и он раскололся. И только тогда доложили Мертвищеву, а он – мне. Я сразу позвонил оперативному. Это было… в девять-сорок. А Угаров… прилетел через десять минут, в девять-пятьдесят. Я хорошо запомнил, потому что у меня в кабинете «Маяк» по радио как раз новости в конце часа начал передавать.

- Так. А сколько лету от бригады до нас?

- Верных сорок минут. Да еще добавь на сборы, согласования. Я тоже заметил, что уж очень быстро отреагировали, когда он меня и с порога уже спрашивает: «Ну, что тут у вас стряслось?». Я его в лоб: «Откуда знаешь?», а он: «Мне, едва из вертушки вылез, доложили».

- Врет! – убежденно и взволнованно заявил Шура, – Я узнавал, он из вертушки выскочил, и сразу в штаб, даже не стал дожидаться, пока за ним машину пришлют. У меня с десяток свидетелей, которые видели, что по пути он ни разу не останавливался, никуда не заходил и ни с кем не разговаривал, - заключил Шура, наслаждаясь произведенным эффектом.

Петрович пару минут молчал, продолжая вертеть пальцами карандаш. Информация была слишком «убойной», чтобы ее проигнорировать.

- Это означает, что он знал о Чэ-Пэ у нас задолго до того, как я доложил в штаб бригады.

- Точно!

- Позвонить в бригаду можно только от меня или от дежурного. Дежурный исключается, у меня дверь была постоянно открыта, и я бы обязательно услышал, если кто-то соберется оттуда звонить без моего разрешения.

Шуре было хорошо известно, что Петрович строго следит за тем, чтобы офицеры и прапорщики не названивали по личным делам своим приятелям в бригаде и других батальонах.

- Есть еще телефонистка, - напомнил Шура.

- Чхеидзе! – крикнул комбат, приоткрыв дверь в коридор.

- Я, товарищ майор! – тут же отозвался «вечный дежурный» капитан Чхеидзе.

- Возьми у телефонистов журнал и зайди ко мне. Быстро!

Менее, чем через минуту на пороге появился Костик с журналом учета сдачи и приема дежурных смен на телефонном узле.