Городские сумасшедшие собирались вместе редко. Только в исключительных случаях, как сейчас. Они стояли в квартире Самурая и чувствовали себя неловко. Все, кроме Рюмки: он на правах организатора был скорее активен, к тому же имел козырь в рукаве.

Когда их странная компания зашла в квартиру, высунулась бабка-соседка и начала возмущаться их нашествию, но Лев басом изгнал её. И вот теперь в квартире они осмотрелись и примостились кто где в комнате побольше. Даже тут всё была заставлено припасами, потому для массивного Льва нашлось место только на краю подоконника, Аля устроилась на единственном стуле, а Рюмка с Тележкой – на кровати.

– Я всё узнал, можно вступить в право собственности только через полгода. Так уж устроено.

– А похороны когда?

– Послезавтра. Нашли его вчера, после обеда.

Помолчали. Аля рассматривала фотографию молодого Самурая с женщиной и ребёнком.

– Мы ведь ничего про него не знали.

– Да кто про кого что-то знает? – прогудел Лев с подоконника. – Давайте забудем на полгода про это неожиданное наследство, просто будем ночевать здесь, кому надо, да едой разживаться. И вот ещё, Тележка. Никаких вещей сюда не притягивай, слышишь?

– Слышу, – отозвался мужчина с кровати. – Мне здесь ночевать и не придётся, мне дома спокойнее.

– Ну смотри, здесь захламлять ничего нельзя, имей уважение.

– Я копии ключей сделаю бесплатно, у меня знакомый есть на рынке, – вмешался Рюмка.

– Добро, Рюмас, – Лев снял пальто. – Ты припас жидкости или нужно сходить?

– Обижаешь! – мужичок вытащил из кармана свой козырь. – Закуски здесь на пару лет, только топливо подтаскивай.

– Ты давай за кружками сходи лучше.

– Нет, Лев, тебе идти, – вмешалась Аля. – Там бабка уже чёт ходит, нужно ей разъяснить.

– Ладно, схожу.

 Лев на кухне растолковал бабуле про новых соседей и снова изгнал к себе переваривать новость. Нашёл чашки общего пользования, разномастные и со сколами. Вернулся с ними, Рюмка разлил теплую белую на два пальца каждому. Тележка вытащил из горы банок огурцы в томатном соке, открыть не смог, отдал Льву. Когда все были готовы, последний покашлял и произнёс:

– Давайте. За нашего товарища, собравшего нас здесь. Не забудем его, пока живы сами. Не чокаясь.

 Все четверо выпили.

Новость о том, что Самурай умер и оставил квартиру своим собратьям по улице, надолго стала самой обсуждаемой в кафе, пивных и на рынке. Благодаря Льву, который уехал своим обычным ночным поездом и рассказал о происшествии в другом городе, на похоронах собрались городские чудаки и оттуда. Что уж говорить про их небольшой город. Дорога к кладбищу была куском автомагистрали, откуда, перейдя мост, нужно было повернуть на обычную грунтовку. Через мост вели пешеходные дорожки, но почти всегда пустующие, пыльные. Никто не приходил сюда пешком, всё на машинах да на автобусе. Но эти странные люди, одетые в разномастное тряпьё, шли отдать долг памяти такому же безумцу, как они все.

Пешеходные дорожки наполнились людьми, сбивающимися маленькими кучками. Они были похожи на освобождённых пленников концлагеря, которым открыли ворота и показали направление, а они пошли своим ходом в поисках куска хлеба и тёплого места под не рухнувшей крышей, где можно без страха преклонить голову.

Прощание проходило возле социальной могилы, вырытой экскаватором в мёрзлой земле. Самураю к бесплатному гробу предоставили ещё покрывало и тапочки.

Аля тихо плакала и гладила Вильму: ей казалось, что мужчина, прикрытый в гробу по подбородок, замёрз. Пришли двое полицейских в гражданском. Соседи по коммуналке. Десяток мужичков привёл с собой Рюмка, сразу предупредивший, что поминок не будет, но они всё равно пришли – может, в благодарность за закусь. Лев привёз с собой из другого городка знакомого деда, у которого на плече сидел кот. Он был старостой сумасшедших и тоже счел необходимым простится с братом по улице и безумию. Кот щурился на Вильму. У Тележки из кармана тихонько звучало радио. Несколько десятков других сынов улицы стояли позади разнородной толпой. Многолюдные похороны для человека без родни.

Спустя полгода полная женщина нотариус, подозрительно косясь на собравшуюся компанию и с сомнением водя носом, выдала документ на подпись о вступлении во владение имуществом четырём гражданам:

Михаилу Сергеевичу Кирееву – Рюмке;

Арсению Павловичу Толстову – Тележке;

Льву Игоревичу Решетникову – Льву;

Алевтине Ивановне Смагиной – Але.

 Новая жизнь Яны началась с того, что отец перевёз её с вещами в новую квартиру, где ей предстояло существовать дальше. Мужчина переживал про себя, что жильё это выбрали они, родители, не дав девушке возможности сказать своё слово, но та не сопротивлялась и просто помогала упаковывать наполовину собранные с прошлого переезда вещи. Чуть раньше она перебралась от парня к родителям.

Странно себя чувствовал тогда её отец. Он не мог избавится от мысли, что когда-то маленькую Яночку двухдневным младенцем он внёс на руках в их квартиру. Она, проспавшая весь пусть из роддома, испугалась тогда звуков лифта, проснулась и начала тихонько плакать, будто мяукать. И вот, спустя годы, девушка приехала из сурового мира на то же место. Потерпела сердечную неудачу, получила рану, от которой ни защититься, ни заслониться руками. И тоже плакала, просто позже, в своей комнате. И тоже тихонько, не желая волновать их с матерью. Но они слышали.

Когда все вещи, занявшие багажник и оба задних сидения в автомобиле, были подняты, мужчина собрался съездить за женой, чтобы посидеть немного по-семейному, но Яна тихонько окликнула его.

– Паап, – по привычке она чуть потянула гласную.

– Да, милая, – он посмотрел в её глаза и всё понял. Отдал ключи, поцеловал в висок.       – Я оплатил эту квартиру на год вперёд. Так что можешь не беспокоиться об аренде, только квитанции на тебе.

Она кивнула, посмотрела с лёгким удивлением и вопросом.

– Но как же?

– Откладывал кое на что, не бери в голову.

Яна поцеловала его в колючую щёку.

– Спасибо, папа.

И мужчина уехал, чуть пыхтя в усы, волнуясь и придумывая, как объяснить жене, что чайного семейного застолья не будет. Ничего, она поймёт. Ничего.

Девушка осталась одна. Побродила среди немногочисленных пакетов и коробок, согрела чаю, выпила его с парой черносливин. Плакаты с музыкальными группами остались в её подростковой комнате, а в нынешней её квартире обои были новёхонькие, безликие.

Яна вытащила плед и положила на диванчик, свернулась под ним и вздохнула. Когда она осталась в одиночестве, её мысли будто остановились совсем.

После внутренней тишины, перед тем как заснуть, она вдруг вздрогнула. Откладывал… Это же папа про свадьбу. Её свадьбу. Они давно с мамой поговаривали об этом, но она отмахивалась, про себя где-то не веря до конца, что Коля сделает ей предложение. Девушка часто удостаивалась от него шуточек о глупых и бездумных желаниях девчонок выйти замуж, успокоиться и начать толстеть.

Понятно, что её семья не богата, и отец хотел подкопить денег, чтобы, если уж случится, выглядеть на фоне новоиспечённых родственников прилично.

Слёзы навернулись и потекли по щекам без всякого сопротивления. Девушка прекрасно знала, как отец может заработать. Про его дополнительные смены, про отпускные, хотя он годами не брал отпуск. Про бережно складываемые в большую советскую энциклопедию премии. Когда-то он на них купил ей первый взрослый велосипед и платье на выпускной. А вот за эти годы скопил на свадьбу дочери, в той же старой книжке со знаниями, всё больше устаревающими с каждой покупкой. Теперь эти деньги ушли на 12 месяцев жизни здесь, в этой чужой маленькой квартирке. Или даже на 13, ведь хозяева наверняка захотели залог за месяц. Нехорошее число, неправильная трата. Нежеланная.