Знали Алевтину и стражи порядка. На неё регулярно жаловались соседи за неряшливость и запах от варки всяких странностей на общей коммунальной кухне. Были и приводы, потому что если тётка видела, что кто-то обижает птах, то в ход шли не только слова, но и тяжёлая женская сумка, полная птичьего корма, готовая обрушится на голову обидчика крылатых. Часто её принимали за бомжиху, но, несмотря на неряшливость, в отличие от синего племени она не пила сверх меры. Ну и была у Али ещё одна особенность, пугающая окружающих, которая и появилась благодаря Самураю. Их связывала история, произошедшая года полтора назад.

Зимой мужчина всегда немного маялся, ведь заготовочные работы сворачивались. Он всё чаще впадал в свои транс-наблюдения за природой и, понимая эту свою особенность, одевался тепло, чтобы не поплатился переохлаждением.

Погода уже дней десять стояла солнечная и прелая, кое-где даже появлялись проталины, и он отправился досматривать свои сокровенные места. Самурай иногда выкапывал и пересаживал на свой тайный сад созерцания подснежники. Зимой мужчина старался не слишком часто обходить свои владения, опасаясь следов, выдающих его перемещения. По пути он увидел, что проталины ещё недостаточно большие, совсем мокрые и чёрные от едва сошедшего снега. С мыслями о том, не повернуть ли назад, он почему-то шёл вперёд, когда краем глаза приметил движение. В лесу часто можно увидеть всякую мелкую живность, так что мужчина удивлён не был, но, присмотревшись, остановился и потёр глаз. Это была курица. Вчерашний цыплёнок, долговязое худое существо, что-то выклёвывал на проталине.

Самурай постоял, изучая животное. Ещё постоял, убедившись, что кура не убегает, после чего развернулся и пошёл назад, успев за обратный путь крепко всё обдумать и немного взмокнуть от энергичной ходьбы. Медлить было нельзя, световой день в это время короток.

Чтобы найти Алевтину, пришлось потратить пару часов и опросить немало людей. После проделанной работы по сбору информации окончательно вспревший Самурай вышел на берег замёрзшего пруда, где в полынье плавали утки. Женщина подняла голову и посмотрела на него. Она знала, что он человек серьезный, и просто так мутить воду не будет. Аля высыпала остатки корма из пакета, сложила его и начала подниматься по берегу вверх.

Весь их совместный путь Самурай думал, стоит ли попросить не ходить в указанную им сторону, чтобы Аля не наткнулась на его посадки, почти сейчас скрытые под снегом, но решил лучше смолчать. Знал, что интересуют её только птицы.

Другое переживание было связано с тем, что кура убежит куда-нибудь далеко. «От проталине к проталине, доберётся до Таллина», – почему-то вертелось у него в голове, но тут уж ничего сделать было нельзя.

Они были на месте за пару часов до сумерек. Самурай не торопясь оглядывался, Алевтина ждала. Наконец он уловил движение метрах, может, в шестидесяти, указал направление. Подойдя чуть ближе, женщина коснулась его плеча. Увидела.

Она была в пальто, чулках, малиновом вязанном берете и шарфе. Через плечо висела массивная потёртая сумка искусственной кожи. Наряд не слишком подходящий для ловли птиц, но это уже не его дело. Аля приложила ладонь к сердцу в знак благодарности и махнула рукой назад. Самурай понял, что ему можно уходить.

Он встретил её снова только через два дня на улице. Самурай шёл с тележкой, полной досок – нашёл погреб на заброшенном участке. Аля увидела его и подошла, отогнула плащ на груди и показала курицу, сидящую за пазухой.

– Назвала её Вильма, – голос женщины был хриплый и масляный, как в старых фильмах, когда женщины говорят о любви.

 Самурай кивнул без улыбки и пожал протянутую в благодарность руку. С тех пор Аля везде ходила со своей Вильмой. Курица пугала встречных, восторгала детей и была избалована до безобразия.

Лев.

 Лев, огромный мужик в плаще, скрывающем неряшливую одежду, любил поезда.

Никто не знал, что связывало его жизнь с поездами. Может какое-то воспоминание или случай, но они были его манией, его сумасшествием.

Лев ходил по центрам городской жизни, здороваясь с незнакомыми прохожими. Он приветливо кивал им, говорил басом и вызывал оторопь у окружающих. Мужчина по каким-то ведомым лишь ему признакам понимал, у кого из встречных можно просить денег. Что вело его и диктовало такое поведение – было решительно неясно. Случалось, что Лев здоровался с десятью встречными, прежде чем у одиннадцатого попросить о финансовой поддержке. Делал он это тоже по-разному, хотя фразы его были более предсказуемы и зависели обычно от пола и возраста прохожего.

 Для женщин по степени взросления: «Девушка, не побрезгуйте подсобить страждущему», «Мадам, изыщите возможность отжалеть мне немного мелочи», «Мать, подай на кусок тепла и хлеба».

 Для мужчин: «Товарищ, будь снисходителен к страннику», «Отец, поддержи заплутавшего деньгой».

 Для мужчин фраз было меньше, потому что Лев избегал молодых мужчин, считая их лишёнными сострадательности. Люди иногда отказывали, иногда давали ему мелочь, часто спрашивали, почему, собственно, должны что-то давать, и тогда мужчина разыгрывал свою лучшую карту. Он смотрел серьёзно, влажно и со значением, обычно сверху вниз, чуть затягивая паузу и с лёгким кивком, минорно, убедительно говорил: «Нужно помогать». Такая сцена весьма впечатляла вопрошающих.

Лев брал всё, что предлагали. Сушки, монетки, конфеты, купюры, пирожки и скидочные купоны. Засовывал в огромные карманы плаща, кивал с неподдельной благодарностью и шёл дальше. Зимний маршрут его был продуман и спланирован так, чтобы можно было погреться в двух десятках магазинов, но не слишком там задерживаться, дабы не выгнали. Он так же захватывал два рынка, три поликлиники, пять отделений почты и несколько примечательных своей оживлённостью и населённостью дворов.

 Летом Лев заходил на пляж и на места ловли рыбы, где немного басовитее чем обычно вопрошал о помощи рыбаков. Так же летом появлялись у него на маршруте открытые пивные, где он залезал немного на территорию Миши-Рюмки, но, в отличии от него, выпивкой Лев не брал, так что территорию они делили полюбовно.

 В конце трудового дня, после пика людей в магазинах, к восьми вечера, Лев заходил в небольшое привокзальное кафе. Слепенькие лампочки, низкие цены, запах столовой и в меру приветливый персонал. Мужчина брал стакан какао – самую дешёвую позицию в меню после чая (тот не столь напитчив), шёл с этим стаканом к одному из дальних столиков. Тут он выгребал содержимое карманов на серую поверхность стола и перебирал свою дневную добычу. Когда попадалось что-то сдобное, сладкое, удачно приходящееся к какао, оно тут же съедалось. Купюры и монеты раскладывались по номиналам, пересчитывались дважды, ссыпались в пакет из-под молока, для дополнительной прочности обклеенный скотчем. Мусор выкидывался, а если встречалось что-то интересное, но непонятное Льву, он относил это мрачным женщинам на раздаче. Тем было скучно и протяжно работать, и они лояльно относились к странному посетителю, который иногда приносил что-то любопытное. Муж одной из них – нумизмат – без звука брал все попадавшиеся нерусские или старые монетки и купюры, если такие находились. Льва в случае успеха награждали незатейливой местной едой. Если же ничего не было, заворачивали хлеба и печенья с собой, за символическую плату.

 Когда мужчина скапливал достаточно денег, он лёгким, упругим шагом, появляющимся в минуты крайнего довольства, шёл в кассу вокзала. Каждый день из их городка в соседний отходил поезд.

Маршрут этот был каким-то атавизмом в стройной системе расписания поездов. Трогавшийся в половину десятого вечера и каким-то чудом пропуская все встречные скорые поезда, он преодолевал двести шестьдесят километров за целых одиннадцать часов, наверняка борясь за победу в гонке наиболее медленных маршрутов.