Ричард – властный, ужасный, не гнушающийся предательством, готов на все ради успеха. Не Львиное сердце, а Горбун-братоубийца. Или я ошибаюсь, и все дело в его старшем брате? Обществознание.

Генри – нет-нет, вовсе не VIII. Его номер 6. Его жизнь бессмысленна, правление коротко, миссия – передать власть и уйти в небытие, на задворки истории. Которую он и не знает, кстати. История.

Бетти – умная, расчетливая, но не звезда новостных лент. Скромная? Не верю. Еще одну Вирджинию в ее честь точно не назовут. Французский.

Сарра – змея, жалящая, безжалостная, беспощадная. Мечтает о своей империи, которую она зальет кровью и чужими слезами. Настоящее имя – Мэри, которое она захотела скрыть. Экономика.

Какая же пара в итоге победит? Стоит ли рисковать и поддерживать кого-то явно и открыто? Что хочет от меня министр?

*

Пока я читал содержимое листика, Джорджи смотрела на выражение моего лица, которое менялось помимо моей воли.

–Что это? И где ты взяла это?

–Ответ очевиден, Джон. Это – исписанный почерком Джеймса листик, который я сфоткала из еженедельника Джеймса, который лежал на столе Джеймся – угадай где – в кабинете Джеймса.

–О, ты умеешь чудесно все объяснять. Теперь мне все понятно. Попробую перефразировать вопрос – что это все означает? Почему мы записаны попарно?

–Хм, на этот вопрос у меня нет ответа. Но я хочу его узнать.

–Как давно ты читаешь записи Джеймса? У тебя абонемент в его кабинет? А в сейф, где он хранит виски?

–Вовсе нет. Мне нужно было по случаю зайти к нему, подписать документы. В смысле, мне нужна была его подпись, а не ему – моя. Пришлось ждать. Я подошла к окну полюбоваться на снегопад и его плоды, как ты сегодня, и увидела раскрытый на столе томик, с закладкой, открывающей текст. Вчиталась. Испугалась. Сфотографировала. А через несколько дней Сарра предложила вступить в вашу команду.

–Ты ей все рассказала?

–Конечно, нет. Если содержимое дневника правдиво, я никому не могу доверять. Тем более Сарре. И тебе не советую. Нас втягивают в игру. Опасную, как мне кажется. Но я предпочитаю сыграть в нее, чем получить другую игру – ту, где вводные данные будут неизвестны. Здесь, по крайней мере, я знаю игроков. Ты – джентльмен, Сарра – сучка, Рич – предатель, Генри – ноль, пешка.

– Отличный расклад. Просто живые шахматы. Уточни, сучка – это ферзь-королева в твоей терминологии?

– Очень смешно. Не знаю. В общем, теперь ты знаешь мои причины. Если ты надеялся, что я пришла признаться тебе в своих чувствах – прости, что разочаровала.

Я посмотрел ей в глаза, и ее озабоченный взгляд сказал мне о многом. Мой романтический порыв схлынул, а розовые очки разбились о скалы ее тревоги. Мне стало понятно, что все ее действия – никакая ни попытка стать ближе ко мне, классному и интересному, а просто продиктована необходимостью выживать. И, строго говоря, мне тоже теперь следовало задуматься об этом.

Можно ли ей доверять? Не подстроено ли все это, не являемся ли мы частью какой-то глобальной интриги?

Происходившее в нашей школе не всегда – и не все – было нормальным. Хм, сам факт интеллектуального противостояния за право жить в лучшем обществе уже навевал тоску – соперники не были глупыми, а многие имели серьезный запас коварства. Но что самое страшное – никто не знал, что происходит с проигравшими. С победителями все было ясно, они занимали серьезные должности, получали социальные бонусы и плюшки – и как-то жили дальше, возможно, иногда мучаясь угрызениями совести. А что же лузеры? Неизвестно. Ноль информации. Официальная версия – ребята просто возвращались домой, но эта версия, если и была когда-то правдивой, явно устарела. Вот уже лет как десять, целая декада, никто не знает, куда пропадают неудачники наших игрищ. Из моего родного Бирмингема я знавал как минимум несколько ребят, которые просто не вернулись домой. Их родные не знают – или не хотят говорить, – где находятся их чада. И к слову сказать, наша школа – вовсе не единственная в Лондоне. Их десятки, этих фабрик лучших умов, кузниц кадров, которые отправляют лучших из нас в новую жизнь, а всех остальных – в архив истории.

Конечно, то, о чем я говорю сейчас, расходится с официальной точкой зрения. Если послушать Джейми, то все лузеры просто уезжают на стажировки, покоряют горы Южной Америки, плавают на каноэ в Австралии, некоторые, сгорая от стыда, меняют имя и документы. Кто-то даже паркет в доме на всех этажах. Но на самом деле понятно было одно – лучше не проигрывать. И если для этого нужно было просто принять в команду Джорджину – я не против. Не имею возражений. Пусть будет так. Хм, как выяснилось позже, мое мнение мало кого интересовало. Этот шаг был предопределен, и Джи-Джи – не самое худшее, что могло случиться.

CHAPTER 4.

Мы сидели втроем, и пили горячий глинтвейн. Безалкогольный, естественно. Виноградный сок алого цвета, золото апельсиновых корок, немного кипятка – и ааааах, корица с гвоздикой. Я чувствовал себя алхимиком.

Генри выглядел встревоженным, Рич – серьезным. Я понимал их обеспокоенность и всецело разделял. Но их тоска не была связана с запиской Джеймса. Мне хватило благоразумия ничего никому не говорить. Их вселенская тревога была связана с истощением наших запасов. По всему выходило, что это наш последний глинтвейн в этом году, а декабрь между тем только начался. И ничто не давало повода думать, что мы как-то сможем пополнить наши ресурсы.

–Немыслимо! Последняя чаша этого года. Как мы будем жить дальше? Как мы встретим Рождество? Что скажут граждане этой гордой республики, когда я стану известным как Черчилль, и напишу мемуары? О том, что в юные годы я был вынужден отказывать себе во всем, даже в апельсиновых корках.

Тон Генри был пафосен, но тоску навевал с упрямой постоянностью.

–По крайней мере, мы не лишены хлебных корок.

Голос Рича был островком благоразумия в этом безумном хаосе, который случался всякий раз, когда Генри никто не ограничивал в количестве времени на выступление. На самом деле, глинтвейн был совсем неплох, и если уж ему суждено стать последней каплей нашего терпения лишений, не было смысла отказывать себе в удовольствии выпить эту чашу до дна.

–До дна!

Генри зашкаливал. Если бы я не собственноручно смешивал напиток, я мог бы подумать что-то завистливое о рецепте Генри, но нет. Чтобы прочувствовать счастье и поделиться им с другими, ему не нужны были внешние стимуляторы. Морозное воскресное утро не создавало проблем, несмотря на то, что мы находились в общей комнате, нам никто не мешал, а радиантное солнце спряталось за шторами, и лишь отдельные яркие лучики пробивались сквозь дырки в плотной ткани, но они не раздражали, а напротив, привносили искорку веселья в наш разговор.

Безусловно, на Рича даже солнце не могло повлиять, поэтому закончив со своей чашкой, он торжественно открыл серьезную дискуссию.

–Итак, Джон, что в итоге мы будем делать с Джорджиной? Берем ли мы ее в команду? Если да, то зачем? Если нет, то почему?

Я мог ответить на первый вопрос и кусочек второго, но никак на все остальные. Но как оказалось, это было и не нужно. Высказался Генри.

–Конечно, берем. Точней, берете. Я ухожу, парни. Сорян. Сами понимаете, 4 курс, выпускные экзамены, и все игрушки уже не для меня.

Упс. Вот это поворот. Генри нас покидает? Невероятно. Но, даже услышав эту безумную новость, я не удивился. Я был готов ко всему, кроме одной вещи – реакции Рича. Он тоже НЕ удивился. Вообще! Но он сделал вид, что впервые слышит об этом. Он притворился, что взволнован.

–Генри, ты серьезно? Да ладно. Не бросай нас, король, ты нужен команде.

Но нет, не убедил. Это не настоящий Рич. Настоящий Рич максимум что сделал бы – так это пожал плечами и сказал бы, что будет скучать. По вторникам особенно сильно.

Что происходит? Почему Генри уходит, почему Рич об этом знает, и почему Рич специально делает вид, что его тревожит эта новость? По сути, от Генри было мало пользы, и его значимый вклад был только в организацию посиделок и агрегацию новых смешных шуток и мемов. Как все это связано с Джейми и Джорджиной?