Итак, я студент второго курса, которого зовут Джон, и имя которого, а точней its происхождение – проблема и загадка одновременно. Дело в том, что при поступлении в школу, каждый получает статус студента, временного резидента Лондона, и – имя. Твое старое имя никого не интересует. Есть только новое, свежее, записанное в твоей магнитной карте и выбитое синей краской на руке. Имя, которое ты унаследовал от великого короля. Старая традиция школы – наш завуч, Джеймс, как он себя называет, дает новые имена, которые заимствует из королевской родословной. По школьной легенде, каждое имя что-то означает, по крайней мере, в шикарном воображении Джейми. Сам он тоже, кстати, ни разу не Джеймс, но когда он был студентом, лет 30 назад, его так нарекли. Традиции, замечу, довольно старые. Лекситу уже много лет. В школьной библиотеке есть специальная комната, в которой можно прочитать биографию каждого короля – там же были портреты и биографии особо удачливых выпускников школы. Как вы могли догадаться, у нас куча Генри, Ричардов, есть Эдварды и Джеймсы – и я, единственный Джон. Когда я пришел в первый день в школьный класс, и меня представили моим будущим товарищам – и назвали мое имя – наступила тягучая, мучительная тишина. Я был первым Джоном в школе. Первым. Единственным. Возможно, последним. Никто, включая меня, не понимал причин и подоплеки такого имени. Имя, данное студенту, как бы опиралось на черты его характера, особенности мышления, на его потенциал. На паттерны его поведения. Имя разъясняло, предупреждало, отпугивало. Смелый как Ричард I – так будешь Ричардом. Можешь предать как Ричард III – и снова ты Ричард. Разумный – станешь Эдвардом. Джейми никогда не объяснял, почему он давал то или иное имя, но со временем студенты разбирались. И всегда удивлялись, как за короткое собеседование Джейми так глубоко понимал суть каждого. Возможно, коротким было только собеседование, а прочтение биографии и мотивационного эссе ученика – вдумчивым и долгим.

И когда меня – впервые в истории нашей школы – нарекли Джоном, никто не понял, что это означает. Но со временем перестали обращать внимание. Мало ли, Джон и Джон. Хоть Джек, который построит новый школьный блок. Но Джеков не было в королях, значит, без шансов, не будет и новой общаги.

В дверь постучали, прервав ворох моих мыслей. Зашел Риччи. К этому моменту я уже успел одеться и спуститься в общую комнату, и можно было заходить без стука, но Рич иногда был джентльменом. Может быть, я читал в одиночестве запрещенные книги на французском, или писал запрещенные стихи на латыни, или пил кофе с сахаром – запрещенным, кстати.

–Готов к зачету?

Ричард пытался быть общительным. Скорей всего, ему было не очень интересно услышать ответ, но он был вежливым собеседником, задающим актуальные вопросы.

–Всегда.

А что я мог сказать в ответ? Что я даже не понимаю, про какой предмет он говорит? Что я занят рассматриванием бренного танца таящих субстанций? Что мое имя мне интересней зачета? Ему хорошо, с его именем все понятно. Ричард. Гордый и неподкупный. Агрессивный и прямой. Дай ему волю, и мы бы погрязли в еще одном крестовом походе.

–Пора отчислять первокурсников. Их слишком много. С кого бы ты начал, Джон?

Как это на него похоже. Отчислить, изгнать, убить мечту на гражданство – и все это уже в ноябре, когда снег еще толком не пошел, улицы не проморожены как следует, а воздух позволяет ходить без шапки и перчаток.

–Риччи, отвали. Сессия в середине январе, первачки еще даже не поняли, где они, а где их судьба и вещи. А ты уже отчислять. Если бы в твои времена был на страже такой цербер как ты, уверен, тебя бы выгнали в первый учебный день, за отсутствие сменки или бахил.

–У меня всегда есть сменная обувь!

Говорю же, ботаник и педант.

–Не переживай, отзывчивые и дружелюбные одноклассники спрятали бы ее на денек. На что ни пойдешь ради спасения будущих поколений.

Ричард был студентом 3 курса, и главным старостой по совместительству. Всего в школе было 4 года обучения, но будущие выпускники не принимали участие в социальной жизни школы. Главная власть была сосредоточена в руках третьекурсников, и меня, Джона. Все просто – Рич в своем несчастливом нелондонском детстве жил со мной на одной улице, и мы общались. Не сказать, что мы были великими друзьями, но улицы Старого Бирмингема, откуда мы родом, научили людей, которые знают друг друга по имени и живут рядом, всегда вступаться за своих в уличных драках против незнакомцев, против чужих. Рич носил очки, был заучкой – и потенциально вызывал у типичных представителей уличных оборванцев агрессию. Вполне себе активную. Я же понимал, что спокойный сон по ночам зависит от того, насколько дальними тропами наш район будут обходить сомнительные, маргинальные элементы общества. Так что пока Рич думал, что я вступаюсь за его право быть ботаником и ходить по правой стороне улицы походкой свободомыслящего будущего гражданина Лондона, я лишь защищал свое право спокойно прогуливаться под ручку с девушкой поздним вечером по левой стороне улицы, заодно отрабатывая боксерские приемы на обидчиках Риччи. Люблю в спорте не только шахматы и керлинг, знаете ли. К слову, тогда Рича звали по-другому, ну да кому какое дело сейчас. Уже тогда, даже в очках и сутулый, он не боялся вступать в неравный бой, хотя и проигрывал первые несколько лет, пока стратегически полезная единица в моем лице не стала оказывать услуги в виде быстрого кулака и тяжелой палки. Мы были славным дуэтом, так что, встретившись в стенах нашей экономической школы, крепко обнялись – и возродили наш союз меча и орала. Здесь, в гораздо более академической среде, острым мечом был как раз Ричард, готовый возводить стены порядка налево и направо.

–Где ты взял корицу?

–Там же, где и имбирь и пастилу.

–Не нарисуешь карту этого оазиса?

Риччи явно хотел согреться от ноябрьского воздуха. Я не в силах был ему отказать, хотя специй было мало, а еды не было вовсе.

–На полке с книжками. За трудами Вольтера. Заодно подучишь французский.

–Символично. Боюсь подумать, за какой книгой может стоять сахарница.

Повторюсь, в нашей темнице знаний сахар был запрещен. Причина проста и банальна – ожирение. Как только завучу пришло в голову, что слишком много преуспевающих старшекурсников резко набирают 5-6 килограмм в год после 3 года обучения, он решил составить список запрещенных продуктов. Сахар и соль – белая смерть – возглавили рейтинги. Теперь мы были все за здоровый образ жизни, то есть потребляли запрещенные продукты тайком. В этом был свой кайф – даже я, не особый любитель сладкого, иногда позволял себе немного контрабанды. Пикантности добавлял факт санкций – если нарушитель правил был с позором пойман – отчисление и изгнание. Сразу, немедленно. Как мне лично казалось, Джейми было все равно на внешний вид студиозов и здоровье нации. Он сам таскал на себе лишних килограмм 15-20, и все его инициативы были лишь направлены на ужесточение дисциплины. Разрешено лишь то, что не есть запрещено. Абсурдные инициативы готовили нас к реальной жизни, наверное.

–Сахара нет, и быть не может. О чем ты, Ричард, о великий любитель правил?

Рич усмехнулся, залил кипятком кофе. Напиток зашипел, как будто огрызаясь на излишнее рвение воды сделать кофе продуктом для ума, превратив ворох молотых зерен в стимул умственного порыва, который в конечном счете не даст Ричу спать, а вместо этого заставит умнеть на 0.3 процента каждый битый час бессонницы.

–У тебя никогда нет сахара. И ты, наверное, даже не знаешь, где его берут, и у кого в школе его можно купить. Да, Джон?

Рич становился назойливым. Я мог бы его послать подальше, но ругаться в такое позднее время не хотелось. Я задумался, что бы такое сказать, но в комнату зашел Генри. Без стука, конечно. Он был толстым, наглым, одновременно влюблен в двух девчонок сразу – как он заявлял, что позволяло ему пользоваться лаврами Генри VIII и критиковать всех за догматичность в религиозных взглядах. Очки, которые он носил из-за плохого зрения, добавляли комичности в его и без того не самый серьезный вид.